«Как-нибудь обязательно поговорим о «битве компроматов», которую так не любят наши политики. Но обратили ли вы внимание, что есть ряд лиц, к которым никакой компромат вроде бы и не приклеивается? Во-первых, это, конечно, люди, далекие от денег, от собственности, а во-вторых, это люди особого нравственного склада. В этой связи хотелось бы напомнить о воскресном интервью Павла Павловича Бородина, начальника хозяйственного управления президента, которое он дал на шестом канале Станиславу Кучеру. Очень талантливо Павел Павлович довел до всеобщего сведения, что он очень честный, очень порядочный, очень знающий и очень энергичный руководитель. Был и еще ряд «очень». Мы даже узнали, какая у него зарплата — третья по величине в стране. Банкиры и прочие здесь не в счет. Банкиры не живут в одном подъезде с президентом. Обо всем другом, сокровенном, несмотря на крайнюю заинтересованность и иезуитский напор интервьюера, интервьюируемый так ничего и не сказал. Проявил здесь просто выдающиеся способности. Кое-что, на мой взгляд, правда, выдала телекамера, которая иногда, особенно на крупных планах, работает с убийственной беспощад-ностью.

Из телепотрясений — несколько эпизодов, которые можно поставить в ряд. Показали, как перед камерой заложнику отстреливали палец. Сначала один, а потом другой. Потом показали чеченского посланца во Франции, — хорошо одетого и отлично артикулирующего человека, показали несчастную чеченку-беженку, которая рассказала, как она страдала и от русских бомбежек, и от собственных боевиков, которые могли вломиться ночью в дом. Все эти люди говорили по-русски. Это потрясало. По-русски человек с маской на лице требовал у другого, который умолял родственников собрать деньги: «Вытяни палец, указательный покажи…» Потом звучал выстрел, потом крупным планом показали обрубок пальца с костью и кровь… Вспомнились в этот момент героические репортажи Елены Масюк».

Когда приехал с дачи домой, то у меня на автоответчике стояло известие: умер дядя Толя, брат моего покойного отца. Ему далеко за восемьдесят. Потом я узнал, что он сидел на стуле и внезапно и тихо умер. В свое время после ареста моего отца в 43-м году дядя Толя вставил в свою русскую фамилию лишнюю согласную букву и стал Ессиным. Я все это осмыслил потом: здесь и боязнь за себя, и боязнь за семью. В то время дядя Толя тоже работал прокурором, как и мой отец. Горько стало удивительно.

15 ноября, понедельник. Завтра начинается X съезд Союза писателей России, но сегодня, в четыре, объявлен пленум. Мне не очень понятно, пленум чего? Пленум еще не начавшегося съезда? На пленуме без особых сложностей выверяется список правления, так называемого совета «старейшин», секретариата и список президиума, который завтра будет предложен делегатам. Но, собственно, все делегаты уже сидят здесь, в зале. Есть сложности: на маленькой сцене можно разместить только 25 стульев — это максимум того, что может «вместить» президиум. Значит, могут оказаться недовольные. Делегаты все благостные, выдали суточные. И я получил 250 рублей. Впервые я обращаю внимание на прелесть формул: «Есть предложение согласиться…», «Давайте посоветуемся по списку правления». Мы со всем согласились. Когда читали списки, я понял, что если один раз попал, если вкусил, то это навсегда и всегда будет хотеться.

На пленуме вдруг внезапно вспыхнул вопрос о Славе Дегтеве. Это один из моих учеников еще по какому-то прибалтийскому семинару советской эпохи. Пишет он много и хлестко, за его писаниями и их горячностью чувствуется острейшее стремление пробиться. Не брезгует и инвективами. Лет пять назад он приезжал в Москву за поддержкой — получить в Воронеже, где он живет, какой-то домик, чтобы в нем устроить что-то вроде музея Платонова. Возле Платонова почему-то хотят жить все, это вроде бы еще не освоенная территория. Я тогда же сказал Славе, что из этого ничего не получится, министерство его не поддержит. Так оно и вышло, не поддержало. Здесь, на пленуме, попытка секретариата внести Дегтева в список правления внезапно вызвала отпор. Потом в кулуарах я спросил у Вани Евсеенко, в чем здесь дело, такой ли проказник этот мальчик. Я-то ведь вспомнил, как его всегда поддерживал Валерий Николаевич, даже дал — единственный — ему 10 баллов на конкурсе Пенне. Видимо, собирался запрячь его в свою тележку, но получилось все по-другому. Норовистый конек понес по своей дорожке. Цитирую вдогонку из интервью Славы Дегтева в «Литроссии» за конец октября. Он не только мой ученик по каким-то творческим семинарам, но и выпускник Литинститута. Его интервью названо довольно претенциозно «Один на льдине». Этот смелый полярник — сам Слава. Подразумевается, что льдина плавает в море дерьма. В известной мере это все свидетельствует о состоянии умов молодых и положении, с их точки зрения, в Союзе: «Вопрос. В одном своем заявлении вы сказали, что русские писатели-де сами себя загоняли в резервацию. Как это понимать? Ответ. Очень просто. О том писать нельзя, так-то вот тоже писать нельзя («не по-русски это!»), этого хвалить и любить нельзя, а того, наоборот, нужно непременно любить и хвалить. Мы приняли навязанные нам правила игры, играем черными, да еще с огромной форой (отдали ладью), и нам чуть что — сразу же меняют правила игры. Так мы не выиграем никогда. Сложилось мнение, и прежде всего в среде патриотов, что русский писатель должен быть обязательно неустроенным, жалким, бедным, больным, обиженным и униженным, лишним человеком, несчастным, сирым, бородатым. В драных штанах, непохмелённым, не должен забывать о гибели Земли Русской, то и дело поминая Бога, бесов, призывая Сергия Радонежского, Дмитрия Донского, Александра Невского. А я восхищаюсь Батыем, в войске которого было 80 процентов русских, какой бы национальности он сам ни был (я считаю, что был он казаком, а «Батый» — это «батька»). Перед конскими лавами которого трепетала вся Европа. В полках Сталина тоже было 80 процентов русских… Восхищаюсь Петром, который прорубил окно в Европу, именно «прорубил» — топором. Восхищаюсь Александром Третьим и Победоносцевым, который говорил: «Правее меня — только стенка». Хватит ныть. Пора создавать идеологию победы».

16 ноября, вторник. Впервые семинар, хотя я в Москве, идет без меня — будет вести Самид. Сегодня съезд писателей. Съезд, как и все съезды и собрания, с тщательно продуманным и отлаженным действием. Это было ясно уже по квоте, предложенной правлением: два делегата от писательской организации. Это означало, что будет представлен председатель правления и оргсекретарь. В каждой организации эти люди могли называться по-разному, но смысл един — люди, близкие к писательской власти и привыкшие к ней. Съезд, как и пять лет назад, проходил в тесноватом зале Союза на Комсомольском. Конечно, там было слишком скученно, раздевались по кабинетам, очередь в столовую была огромная. Сделано это все было небрежно специально, вопреки пожеланиям, именно в тесноте на Комсомольском, а не в большом зале ЦДЛ на Герцена. В ЦДЛ было бы слишком много народа, слишком много дотошных москвичей, которым некуда торопиться. Тем не менее эти суровые размышления не помешали мне с чувством величайшей радости встретить многих своих знакомых: крупных писателей, наших выпускников и даже своих учеников. Здесь были Ваня Евсеенко из Воронежа, Виктор Потанин из Кургана, Саша Бологов из Пскова. Многих я узнаю не сразу: меняется ракурс наблюдения, человек поворачивается — и вдруг: ба, да знакомое лицо. Вот так я не сразу узнал когда-то всесильного Олега Шестинского. Потом стало неловко, еще подумает, что я веду себя высокомерно. Но ведь еще ко всему у меня очень плохая память на лица.

Здесь же встретил я когда-то совсем молодого Роберта Балакшина. Теперь он возглавляет писательскую организацию в Вологде. Я ведь помню его еще по сыктывкарскому совещанию молодых писателей, чуть ли не пятнадцать лет назад. Он, кстати, подарил мне книжку. Прекрасно сделанное компилятивное — из исторических цитат — сочинение: «Россия — это сама жизнь. Свидетельства иностранных путешественников, дипломатов, политиков, мыслителей о нашей Родине». Уже заглянул, представляю, как буду сегодня перед сном наслаждаться, выискивая знакомых и перебирая цитаты.