21 ноября, воскресенье. Читал новую книгу Лидии Гинзбург. Здесь два подзаголовка, вернее, уточнения жанра: «Записные книжки», «Страшная книга». Читаю, наслаждаясь той свободой, с которой автор располагает материал. Женщина, конечно, ума поразительного, рано созревшая и четко обозначившая свою любовь и, пожалуй, страсть к литературе. Но литература по-другому и не делается. До страшного, обозначенного на суперобложке, я еще пока не дошел, но есть рассуждения и цитаты по еврейскому вопросу. Кстати, чрезвычайно актуальные и сегодня. Гинзбург писала еще в 1927 году, а практически, после отказа избиркома зарегистрировать якобы фашистский, а на самом деле просто русский «Спас», ничего не изменилось.
«У нас допускаются всяческие национальные чувства, за исключением великороссийских.
Даже еврейский национализм, разбитый революцией в лице сионистов и еврейских меньшевиков, начинает теперь возрождаться политикой нацменьшинств.
Внутри Союза Украина, Грузия фигурируют как Украина, Грузия, но Россия — слово, не одобренное цензурой, о ней всегда нужно помнить, что она РСФСР».
В этом смысле сегодняшний режим по существу ничего нового не внес.
По ТВ вдруг передали, что Валентина Ивановна Матвиенко попала в аварию. Она была в Пензе и возвращалась на автомобиле вместе с губернатором из музея М. Ю. Лермонтова. В этот момент на встречную полосу выскочил какой-то грузовичок. Да что же это получается, смерть легендарного Машерова из Белоруссии тоже произошла от внезапно появившегося на дороге грузовика. Я вспоминаю, как на гатчинском кинофестивале перед автобусом с актерами всегда шел милицейский автомобиль с мигалкой и сзади автобуса шел автомобиль, а тут едет вице-премьер и никакого ограждения. Как-то все нехорошо сходится. Мы, оказывается, все ни от чего не застрахованы.
С большим трудом наскребаю что-то для телевизионной заметочки в «Труде». Ничего они, эти заметочки, конечно, не отображают, но если я формулирую это ничто, значит многие люди моего возраста и привычек, не умеющие формулировать, думают так же. Интересно, что на прошедшем съезде писателей многие делегаты, в том числе и Виктор Лихоносов, подходили ко мне с тем, что следят за моей деятельностью по «Труду». Ну, предположим, действительно, романов вроде я сегодня и не пишу. Итак, очередная моя инвектива на время:
«Появляются новые мотивы, почему русские вновь должны овладеть Чечней. В одной из вечерних политических передач воскресенья было показано интервью с новой главой администрации Гудермесского района. Меня вообще на всех съемках из Чечни больше всего интересуют женщины, дети и молодые мужчины на дальнем плане. Я слежу, что завозят и сколько этим самым беженцам, разглядываю, во что одеты женщины, как устроены дома местного населения, какие в них газовые плиты и холодильники, сравниваю их с нашими сельскими домами. Я пытаюсь понять, что эти люди утверждали, когда другая администрация была в этих местах, и чем занимались эти молодые вежливые мужчины, и что говорили старые, да и молодые женщины, когда в их дома их сыновья, мужья и братья привозили обновы из дорогих бутиков и модных магазинов Москвы и Ростова. Я прикидываю во время телевизионных просмотров, в каких из этих домов в подпольях, в темных ямах могли сидеть пленные, которые ждали выкупа, или сидели рабы, которые обрабатывали огороды и месили бетон, паяли электронику, и таких домов я вроде не нахожу, как будто бы их и не было, и не нахожу людей с лицами работорговцев. Я с чувством глубокого удовлетворения узнаю, что открываются школы, которые были закрыты несколько лет, и что всегда в школах в Чечне преподавание шло с первого по последний класс на русском языке. В этом случае всегда выступают учительницы, у них культурная русская речь и приятные, как говорили раньше, туземные лица. И я был рад, что эти школы снабжены за счет Федерации учебниками, ручками, тетрадями. Я даже не злобствовал, что вот наши сельские школы этим не всегда снабжены. Но какой ужас, несмотря на все это, царит в этих местах и в жизни. Выступающая по телевизору немолодая женщина, глава Гудермесского района, сказала, что до 90 % этих симпатичных и живых детей больны скрытой или открытой формой туберкулеза. Станет ли это поколение поколением XXI века? Мы, русские, уже раз входили в Среднюю Азию для расширения своего имперского пространства, а победили там трахому и сифилис, мы в свое время в этих же горах победили тот же туберкулез. Наверное, и сейчас, зачищая одно село за другим и не штурмуя Грозный, мы вернем этот порабощенный собственными и чужими бандитами народ в лоно нормальной и достойной жизни, но вот справимся ли сегодня с туберкулезом? Возможно, что для местных условий это посильнее и поглубже, чем ВИЧ-инфекция для Тверской улицы у Моссовета».
22 ноября, понедельник. Лариса Васильевна, вдова Виктора Бочкова, передала мне книгу «Кострома». Книга вышла уже лет через восемь после смерти Виктора Николаевича. Нигде, конечно, о ней ни полслова. Прекрасная, полная, как и все, что он делал, книга. Тираж разлетелся в несколько месяцев, а для нашего времени он огромен. Если бы что-нибудь подобное вышло в любой провинциальной Оклахоме, об этом раструблено было бы по всем газетам. Вспомнил сразу Витю, наши прогулки по Костроме, его тихие речи, несуетные движения. А сколько он знал! Пожалуй, это первый человек из встреченных мною на жизненном пути, который так рано созрел. Кажется, ему давали выговор по комсомольской линии за то, что он как-то по-другому, чем все, трактовал или Евгения Онегина, или Татьяну Ларину. Лично мне такое открытое инакомыслие дано не было.
Вечером позвонил Ларисе, чтобы поблагодарить за книгу. Они с дочкой уже в Москве, поменяли квартиру, потому что в Костроме работу не найти. Дочка Вити уже закончила Сельскохозяйственную академию и сейчас в каком-то салоне торгует цветами. Так сказать — работа по специальности.
Утром был на лекции отца Филиппа (Филиппа Георгиевича Тараторкина). Он сын знаменитого актера, с которым я когда-то дружил. Это наш факультатив по основам православного катехизиса. Уже эта лекция разрушила мое представление, что я один, сам, самостоятельно могу постигнуть и суть религии, и суть пути к Богу. Из запомнившегося, он говорил о даре покаяния. Лекция была посвящена категориям пространства и времени в православном христианстве.
23 ноября, вторник. Очень интересно обсудили Володю Харченко. У него была повесть из жизни средневековья, здесь псы-рыцари, язычники, католики и православные, и современный рассказ. Дело и там, и теперь происходило на территории нынешней Эстонии. Он, видимо, родился в Эстонии, любит эти края, но потом его семью оттуда выжили. Вот этой болью и пронизано все повествование. Володя будет хорошим писателем, а главное, умным. Я в нем вижу много родственного со мною — исследовать жизнь не только образным, но и рациональным методом. К сожалению, пока он не выпишет свою Эстонию, не освободится от этой горечи, он не пойдет дальше.
24 ноября, среда. Днем был Александр Михайлович Науменко, я попросил Сашу зайти, чтобы поговорить о сыне. Попытки Саши как-то повлиять на его судьбу через свои знакомства и связи не удались. По вполне понятным причинам ФСБ, или кто-то иной, клеит мальчишке все, что только можно. Это пока единственный у них «реальный» террорист. Следователь молодой и, значит, честолюбивый, это чуть ли не первое его дело. Я тут же вспомнил о первом в своей жизни фельетоне, который мне «поручили» в молодые годы написать в «Московском комсомольце». Я ведь написал, а до сих пор мучаюсь отрыжкой совести. Но экспертиза тем не менее показала, что на всех трех «криминальных» предметах, которые изъяли у Миши, — пакетик с наркотиком, револьвер, бри-кет с динамитом — нет отпечатков его пальцев. Наверняка, страхуя себя, все это власти подложили. Есть и еще одна потрясающая деталь. По телевизору в свое время показали сам арест и для пущей убедительности высветили, как за поясом у Миши был засунут револьвер. Он был засунут — я это хорошо помню — рукояткой вправо. Это, конечно, прокол милиции. Миша — непереученный левша.