Зюганов привел массу очень выразительных цифр. Меня всегда восхищает, как он их держит в голове. 21 миллиард долларов — это бюджет России, 600 миллиардов долларов — это бюджет СССР. Современный мир держится на трех «Т»: 1. Трубы, трубопроводы — их в России не меняли ни одного метра. Мы видим это по Москве, которая вся заставлена трубопроводами, выведенными из подземелья. 2. Турбины — на каскаде Волжской ГЭС тоже не поменяли ни одной турбины за все постсоветские времена. 3. Тракторы — там, где раньше выпускалось по 300 за смену, сейчас, в лучшем случае, выпускается по 20.
У Шойгу было первое публичное выступление в центре. Это было неинтересно и по тону, и по тексту. Но обаятелен и курчав. Как всегда, выступал Жириновский. Если бы не знать его, можно было бы сказать, что речь эта — узконационалистична. За такую речь Рогозина привлекли бы к ответственности. Жириновский требует: диктатуру русского народа, русское национальное правительство, соблюдение русских национальных интересов — хочет быть исключительно русским, с сохранением всего того, что нажил как либерал. Надо всегда помнить, в какой аудитории и кому забивает баки Жириновский.
Это все, что я собрал за два часа.
В институте, как всегда, рутина финансов. Банки, в связи с новым столетием, видимо, прекратят работать 20–25 декабря. До этого надо выгрести деньги и постараться за декабрь заплатить зарплату. Я уже давно перестал видеть месяцы: вижу лишь зарплату за декабрь, зарплату за январь, вижу две зарплаты — за июль и август. Бюджет, естественно, молчит в связи с выборами, и деньги за ноябрь так и не пришли.
8 декабря, среда. Подписали договор с Белоруссией. Думаю, что это, конечно, не союз двух государств. Это огромная Россия, с которой воссоединилась Белоруссия. Так оно и будет, и в этом залог целостности Белоруссии. На церемонии подписания Ельцин, читая свою речь, повторил два раза заключительный абзац. Это мне напомнило, как старый Брежнев два раза прочел одну и ту же страницу на торжественном митинге в Баку. Тогда мы все хохотали. Сейчас это кажется трагичным.
9 декабря, четверг. Ельцин уже в Китае и мелет какие-то угрозы в адрес Америки. Сходил он по трапу еле-еле, но я помню, какая сила исходит от него при личном общении.
Днем был на ежегодном совещании ректоров Москвы и Московской области в Российском химико-технологическом университете на Миусской площади. Уже по обилию охраны на входе я мог бы догадаться, что кто-то приедет. Потом при регистрации раздали какие-то книжки, и вдруг среди них веселая брошюрка «Юрий Лужков. Российские законы Паркинсона» и еще кучка каких-то одинаковых плотных конвертов. Конвертам предшествовало объявление: «Уважаемые коллеги! Геннадий Хазанов проводит спектакль-презентацию по материалам книги Ю. М. Лужкова «Российские законы Паркинсона». Спектакль можно будет один раз видеть в Театре эстрады 15.12.99 в 19.00.
Значит, еще одна предвыборная акция. Сами билеты были сделаны в виде зачетной книжки с красующейся подписью Юрия Михайловича. На задней стороне обложки — афоризм: «Любые указания люди понимают иначе, чем тот, кто их дает». Дополнение Лужкова: «Мат — единственный язык, указания на котором понимают без искажения». Пока я все это листал, раздался какой-то небольшой гул и появился Лужков. Я его последнее время постоянно путаю с какими-то другими лицами. В моем сознании все сразу встало на место: будет предвыборная речь. На место встал и бесплатный буфет — кофе, чай, печенье, конфеты, — который был устроен в зале. Тут же оказалась и пресса.
Пропускаю речь председателя Совета И. Б. Федорова, лишь выбираю некоторые фрагменты. Например, средства на коммунальные расходы московские вузы не получали с 1995 года. Или мысль о стремлении правительства регламентировать расходы вузов, стремлении снять с них все опрометчиво данные льготы. С некоторой гордостью и приличествующей случаю важностью докладчик сообщил, что 80 % выпускников все же в Москве устраиваются на работу, требующую высшего образования. Правда, докладчик сразу оговаривается, что в большинстве случаев не по специальности. С грустью Федоров отметил, что некоторые вузы сокращают продолжительность своих лекций, чтобы уложиться в световой день. Нет денег на электроэнергию.
Потом выступил Ю. М. Лужков. Он сразу сказал, что не рассматривает свое выступление как предвыборное. Но ведь, думаю я, и Шойгу, который занимался своей предвыборной кампанией, Путин отозвал из отпуска и вроде бы послал в Чечню. Но я-то полагаю, что он создавал ему информационное поле. Возможность перед выборами постоять перед телекамерами. Дальше Лужков говорил о помощи Москвы студентам. Все это довольно ничтожно и мелко в общем масштабе, но в конце года за счет различных поступлений мы выплатим студентам очень большую материальную помощь — до 1000 рублей. Но жалко, что для достижения своих целей взрослые дяди пользуются молодежью. Слу-шали Лужкова внимательно. Когда я уходил, надевая пальто в кабинете ректора, в приемной вовсю раскладывали на подносы красную рыбу и другие делика-тесы.
Вечером по НТВ была передача Е. Киселева «Глас народа». Конечно, как и всегда, киселевский народ спорил друг с другом. Это как распри в одной семье. Прошлый раз были Явлинский и Чубайс, потом Хакамада и Лахова, нынче опять любимцы народа — Явлинский и Кириенко. Все происходило удивительно скучно. Попытки Явлинского немножко обострить ситуацию были тщетны, Кириенко хорошо выучил свой урок и ни разу не сбился. Иногда казалось, что перед глазами у него стоял текст домашних заготовок. В конце передачи Кириенко победно, как боксер на ринге, поднял кверху обе руки, и в этот момент камера пошла вверх и стало видно, что на затылке у Сергея Владиленовича начинающаяся очень аккуратная лысинка.
13 декабря, понедельник. Я не знаю уже, в плане избирательной кампании или просто в плане игр с интеллигенцией, но в воскресенье, 12 декабря, я оказался в Кремле. П. П. Бородин позвал группу интеллигенции, чтобы показать плоды своей деятельности, о которой много писали газеты и о которой я высказывался не очень лестно. Речь идет о воссоздании Александровского и Андреевского залов. Залы эти когда-то стояли на месте того огромного пространства, которое называлось залом заседаний Верховного Совета СССР.
Сложное у меня здесь чувство. С одной стороны, при том, что воссоздали все это точно и залы оказались немыслимой красоты и сказочного богатства, — все равно это новодел, в котором нет ни духа Николая I, ни теней прежних императоров, ни растерянности Николая II, получившего в этом дворце известие о Ходынке. А тот прежний, конструктивистский зал был напоен нашей историей, живой, могли здесь говорить: «Это случилось здесь», «Это сказано здесь».
Собрались в основном кинематографисты, но я ведь плохо знаю людей и плохо их узнаю. Узнал Колю Бурляева, потому что с ним знаком, Ирину Константиновну Скобцеву, Игоря Бэлзу, потому что с ним соседствую, Анастасию Вертинскую. Был Коконин, экономический директор Большого театра. Потом он произнес речь в просительных тонах. Вертинскую я попросил не отказать во встрече с нашей аспиранткой Машей Лежневой, которая пишет диссертацию по творчеству ее батюшки. Не было отказа, но и не было восторга. Не было желания «спрямить путь», пускай сами ищут, «они ставят свои микрофоны и присасываются как пиявки». Интеллигенция на этом просмотре вся была, в основном, как бы этнически другая, нежели у Лужкова. Мы уже как-то привыкли, что у последнего с одного бока — Кобзон, с другого — Волчек.
Процедура осмотра такова: Бородин встретил всех в вестибюле. И сам повел. Георгиевский зал (новые детали — ларец с орденами, Георгий на стене); Александровский зал; Андреевский зал… Потом показал массу «новодела» — комнаты для переговоров, гостиные. Все здорово, итальянская мебель, быстрые копии вчерашних учеников Глазунова, зал с полотном Глазунова на стене. Потом показали «Личные покои» — роскошно, но безвкусно, как и всё середины прошлого века. Покои при советской власти были не тронуты, сохранились полностью. Может быть, иногда в тоске Сталин проходил этой парадной анфиладой.