– Шевченко! – позвал я, а когда он повернулся, кинул ему значок. – Спасибо!

Он на лету ловко поймал значок и открыл кулак. Увидев портрет маленького Ленина в центре красной звездочки – кудрявые светлые волосенки и пухлые щечки совсем не вязались с зажигательным образом пролетарского вождя, – Шевченко улыбнулся и сказал:

– Все остальное готовится для передачи вашему обожаемому Борису Ельцину и станет поценнее, чем эти ордена и медали.

18

Высокопоставленный государственный служащий – мертв.

Бывший наемный убийца КГБ – мертв.

Наемный убийца, прибывший из Израиля, – мертв.

Российский журналист – едва не убит.

Пахан московской мафии.

Неизвестный, сотрудничающий с мафией.

Агент министерства финансов США.

Подборка документов исчезла.

Шикарный ночной клуб.

Скандальная история с приватизацией.

Нефтепровод строится на отмытые грязные деньги – подробности пока не известны; эти махинации, связанные со строительством, станут сенсацией; Сергей получит возможность использовать свой кричащий заголовок «УБИЙСТВО РАДИ НАЖИВЫ» вместе с внушительным снимком орденов и медалей – Чуркина пока может и подождать. Сейчас я пойду к Юрию и засяду за репортаж. Если его опубликуют, бояться мне нечего. С Шевченко согласовывать ничего не буду. О репортаже будут судить по тому, как он написан, то есть по мастерству автора, а не по срокам, в которые он уложился. Отпускаю себе на работу целых два дня.

Юрий, так и не сумевший раздобыть документы, прихватил из МВД кое-что нужное – пачку новехонькой копирки. В субботу на рассвете, как всегда, он уезжал в колхоз к матери. Я проработал почти всю ночь – оставалось еще раз пройтись по всему тексту и несколько подсократить его.

– Не возражаешь, если я прокачусь вместе с тобой? Может, свежий воздух проветрит мне башку. К тому же твою мать я не видел уже целую вечность.

– А она все время спрашивает о тебе, – ответил Юрий, пока я облачался в куртку и шел к двери. – Но учти: я могу остаться у нее на всю субботу и воскресенье.

Это уже остановило мой порыв. С виноватым видом я покосился на пишущую машинку.

– Стало быть, на целый уик-энд?

– Да. Я обещал маме вычистить хлев. Только не говори потом, что я тебя не предупреждал.

– Спасибочки. Похоже, мне лучше не ехать.

– Я так это и знал, – заметил Юрий и, прихватив поклажу, пошел к двери. Но я его остановил: был еще вариант.

– Юрий! Юра, подожди.

Положив черновики и чистовой материал в кейс и подхватив под мышку его пишущую машинку, я поспешил вслед за ним – совсем не плохо мне смыться из города на несколько дней.

Старенький «жигуленок» покатил по Ярославскому шоссе. Весь путь я оглядывался назад – не увязался ли кто следом. Юрий сосредоточенно помалкивал за рулем, но долго не выдержал:

– Что-нибудь не так?

– Да нет, все в порядке. От старых привычек так скоро не избавишься, особенно когда тебя пытаются убить.

– А я уже забыл.

– Мне нельзя этого делать.

Проплутав немного по запутанным улочкам небольшого городка, мы повернули на запад. Проехав еще километров десять, Юрий свернул на грязную проселочную дорогу, с двух сторон обсаженную деревьями, гнувшимися сейчас под напором ветра. У покрытых изморозью сосенок дорога разветвлялась. Одна, извиваясь по пригорку, вела к вместительному скотному двору и надворным постройкам, другая – к старенькой бревенчатой крестьянской избе. Видавший виды почтовый ящик около калитки был без фамилий жильцов. Мать Юрия обитала здесь с рождения целых восемьдесят шесть лет, и все почтальоны знали, чей это дом.

– Коленька! – Она обняла меня, словно родного сына. Маленькая, вся в морщинах, подслеповатая, отчего все время косила глазом, она была для меня олицетворением всей России-матушки.

Субботу и воскресенье топилась печка с чугунной плитой, наполняя избу неповторимыми ароматами. Юрий, как и обещал, вычистил скотный двор, вернее, конюшню. Зачем он это делал? Ведь поля не распахивались десятилетиями, и вряд ли можно было рассчитывать, что в предстоящую весну что-нибудь изменится: их распашут и будет куда вывозить навоз. Все эти дни я любовался тем, как на просторе падает снег – совсем не так, как в городе, – и писал новый очерк. Я уже вносил в готовый текст кое-какие поправки, когда Юрий вернулся из сельпо, где продавались бакалейные товары: одежда, скобяные изделия, водка и дешевые вина.

– Вот и готово! – С победным видом я поставил последнюю точку, вытащил листы из каретки машинки и повернулся к Юрию. – Не хочешь ли прочесть?

– Да я уж читал, – как-то загадочно ответил он с растерянным видом.

– О чем ты говоришь?

Он протянул мне газету. Это был вчерашний номер «Правды». В центре первой полосы красовался броский заголовок: «УБИЙСТВО РАДИ НАЖИВЫ». И автор – М.И. Древний.

Я почувствовал себя так, будто меня всего выпотрошили. Потом меня охватил гнев. В очерке было все, что я говорил Шевченко и что говорил он мне, и даже более того: упоминалась информация анонимного источника, поставившего под сомнение честность Воронцова; выдвигались обвинения против аппаратчиков МВД, которые на партийные деньги приобрели для себя доходные предприятия. Автор очерка утверждал: убили Воронцова из-за того, что он раскрыл махинации аппаратчиков и принялся их шантажировать.

Ясно было, как дважды два – четыре, что безымянного источника, допустившего утечку служебной информации, звали не Шевченко, а Годунов, и был он из управления по борьбе с экономическими преступлениями, и прочили его теперь в начальники следственного управления.

– Очень жаль, – сказал Юрий ломающимся от волнения голосом, – но я чего-то недопонимаю.

У меня хватило сил лишь на то, чтобы пожать плечами. Судя по всему, Шевченко придерживался нашей договоренности, а вот Сергей, черт бы его побрал, явно не держал обещаний. Да как он позволил этому сопливому наглецу украсть мой материал и опубликовать очерк? Почему тиснул этот заголовок? Да, Сергей говорил о себе, что он безжалостен и беспощаден, но и я никогда не обольщался…

Задохнувшись от гнева, отбросив газету в сторону, я схватил телефон и набрал номер редакции «Правды».

– Мне Сергея Мурашова, – буркнул я в трубку, но секретарша ответила, что его нет на месте и она не знает, когда он придет.

– Что-что? Ну так передайте, когда он придет, что звонил Николай Катков и сказал, что он порядочная сволочь.

Разозлившись вконец и уже ничего не соображая, я со стуком швырнул трубку. Юрий вопросительно глянул на меня.

– Сергея сняли с работы.

У Юрия даже усы зашевелились.

– И догадайся, кто сел на его место?

– Наверное, тот сопляк паршивый?

Я мрачно кивнул.

– И что теперь ты намерен делать?

Этого я не знал. Удар был слишком неожиданным и болезненным. После того как я отмотал срок в лагерях ГУЛАГа, так глубоко и чувствительно меня еще не обижали.

– Клянусь, я задушил бы его голыми руками.

– Да будет тебе. – Юрий замолк, дожидаясь, когда я поостыну и буду способен прислушиваться к его словам. – Как знать, может, тот, кто охотится на тебя, теперь переключится на другую личность и тебя минует беда.

В словах Юрия что-то есть. Теперь под очерком фамилия того сопляка, а не моя. И если мои убийцы захотят отомстить… Я даже улыбнулся при этой мысли.

В воскресенье, ближе к вечеру, мы пустились в обратный путь. Всю дорогу молчали. Дома Юрий сразу плюхнулся в кресло перед телевизором с фирменным стаканчиком любимого мороженого. Меня же одолевала тоска, усилившаяся после вечерних «Новостей». Передача шла на фоне огромного, во весь экран, портрета Бориса Ельцина. Я слушал ведущего:

«При выходе из зала, где проходила очередная бурная сессия парламента, президент Ельцин, окруженный толпой журналистов, не стал комментировать слухи о том, что правительства стран «Большой семерки» собираются отказаться от предоставления нам помощи на миллиард долларов. Он сказал также, что не читал в «Правде» очерк о скандале в Госкомимуществе, но подчеркнул необходимость пресечения отлива капитала за рубеж и значительного увеличения частных капиталовложений в экономику страны с целью ее стабилизации и дальнейшего роста».