– А клубом заправляет мафия.
– Да, не только этим – и всеми другими клубами тоже. Но я не вижу, что это меняет в расследовании.
– Стало быть, Воронцов не говорил своей дочери, где он проводил время. Но почему?
– Потому что не хотел доводить до ее сведения, что он пьет дорогое шампанское и любуется на голых танцовщиц. Не исключено, что он, может, даже трахал какую-нибудь из них.
– Сомневаюсь, чтобы она знала о его махинациях со строительством нефтепровода, с отмыванием грязных денег.
Шевченко откинулся на спинку стула и искоса посматривал на меня.
– Не сомневаюсь, что эту малозначащую подробность вы раздобыли из личных сомнительных источников.
– Не малозначащую, а многозначащую, да будет вам известно, – парировал я, заранее зная, что за сим последует.
– Что и говорить, агент Скотто – женщина броская, – заметил он с легкой ухмылкой. – Вчера днем она заходила ко мне и кое-что рассказала о жульничествах с нефтепроводом. Она также упомянула, что сотрудники ее ведомства перехватили ваш очерк, когда его передавало информационное агентство.
– А чем вы ей ответили в порядке обмена информацией?
Отвинтив пробку с фляжки, он подлил в чашку с чаем немного водки.
– Почему вы вдруг решили, будто я ей что-то рассказывал?
– А помните, вы говорили, что вам надо еще над чем-то поработать?
– Я говорил, что нового ничего нет.
– Да ладно вам. Она бы не пришла сюда просто так.
– Верно, – нехотя процедил он после некоторого раздумья. – Возможно, нет ничего особенного. Но один из торговцев наградами, когда его раскололи, навел нас на одну обувную фабрику в Зюзино, которая после приватизации стала довольно-таки прибыльной. – Он помолчал немного, а потом добавил с сарказмом: – Уверен, вам, как адвокату свободного рынка, известно, как проворачиваются подобные дела.
– Разумеется, известно, и я буду рад разъяснить вам, – отрезал я, подделываясь под его тон. – Дирекция предприятия, чтобы выставить его на торги, доводит производство, что называется, до ручки и отказывается от приватизации. Тогда государство выставляет предприятие на торги. Усекли? Прекрасно. А как туда смог примазаться торгаш с черного рынка наград?
– А у него сестра работала на фабрике бухгалтером. Она спала с директором, пока не узнала, что тот женат. Он заставлял ее подделывать бухгалтерские документы, а рабочим запудрил мозги, представив фабрику убыточной.
– Стало быть, фабрика была объявлена банкротом, рабочие отказались ее приватизировать, а на торгах ее приобрели чужаки, подкупившие директора?
– Так все и произошло.
– Воронцов, видимо, унюхал, откуда ветер дует, и стал шантажировать директора, а тот, не будь дураком, укокошил обличителя.
– Да нет, все не так, – покачал головой Шевченко. – Нет. Все обстряпал ваш друг-приятель Рафик.
От удивления я даже рот открыл.
– И тут меня обскакал, так, что ли? Выходит, это Рафик угрохал Воронцова?
Шевченко еще раз кивнул, с таким видом, будто хотел сказать: а кто же еще?
– И как же вы доперли до этого?
– Сейчас покажу.
Он хватил глоток своего чая, встал, подошел к сейфу и стал крутить зашифрованный диск запора.
Я не знал, что и думать. Что же получалось? Директор обувной фабрики нанял Рафика? А может, его наняли пришлые, те, кто купил фабрику? У них теперь такая власть, что они запросто могут купить целую обувную фабрику. Чем больше ломал я голову, тем бессмысленнее становились мои рассуждения. Цельной картины не получалось. Лучше не буду сейчас думать, чтобы не свернуть голову. Я уже взялся за куртку, чтобы уйти, но тут в коридоре послышались чьи-то шаги. Затем мелькнуло вроде бы знакомое лицо. Через полуоткрытую дверь я увидел двух мужчин, они быстро шли по коридору и оживленно беседовали. Это же Древний, тот самый поганец из редакции «Правда», и его приятель из милиции.
В этот момент со стуком и лязгом Шевченко захлопнул тяжелую дверцу сейфа.
– Мы произвели обыск в комнате Рафика, – сказал он. – Правда, ничего особенного не нашли, не ясно, на кого он работал, но наткнулись вот на эти штучки.
И с этими словами из пакета для хранения улик вытряхнул на регистрационный журнал его содержимое. И вот передо мной, поблескивая во всей своей красе, лежат ордена и медали Владимира Ильича Воронцова. Увидев их, я прямо-таки обалдел и забыл о своем желании поинтересоваться, к кому здесь приходит Древний. Я уставился на них как баран из новые ворота, но все еще не верил себе.
– А вы уверены, они принадлежат Воронцову?
Шевченко перевернул один из орденов и сунул его мне под нос.
– Читайте его фамилию на оборотной стороне.
– Стало быть, Рафик знал, что я разыскиваю ордена, и знал этих людей на черном рынке? Может, он сам приобрел их и затеял игру, чтобы поднять на них цену? Конечно же, он явный мошенник, а также…
– Мошенник? – Шевченко иронически хмыкнул. Затем взял из папки компьютерную распечатку и положил ее передо мной. Между фотографией Рафика и отпечатками его пальцев были незаполненные графы. – По нашим данным, Рафик Оболенский – между прочим, это одна из его вымышленных фамилий – профессиональный наемный убийца, много лет выполнявший «мокрые дела» по заданию КГБ. А когда эту контору разогнали, стал «работать», как говорится, на вольных хлебах, по заказам.
Меня как обухом по голове хватило, я залопотал, заикаясь:
– Но… но он ведь говорил… что сидел в лагерях… ГУЛАГа… Он… это…
– Да, где-то сидел. Думаю, и там его использовали как стукача и подсадную утку. – Не справившись с искушением поддеть меня, Шевченко добавил: – Вы можете подтвердить, что он был большим мастером втираться в доверие.
– Об этом его умении нужно целую книгу писать.
– Точно. Факты – упрямая вещь. Мы прихватили в пивном баре его пистолет. Это, кстати, 9-миллиметровый «стечкин», что навело нас на мысль произвести контрольные выстрелы из его оружия и сравнить пули с теми, которые попали в Воронцова. – Он вынул из досье фотографии и протянул их мне. Две рядом стоящие сильно увеличенные пули, из них одна немного деформирована. Стрелки и пояснения отмечают наиболее схожие места на пулях. – Как видно, характерные особенности совпадают между собой.
Я лишь молча кивал, чувствуя себя болван болваном.
– Они держали вас на коротком поводке, Катков. Вместо медалей вам достались бы эти пульки. Рафик был неплохим пастухом, он отменно пас вас.
– Они? Вы сказали они? Кто они такие?
– Пока понятия не имею. Вероятно, решив убить журналиста, который писал, что скандал может вызвать обратный эффект, они хотели придать большую достоверность его утверждениям. А когда вы не попали в расставленные сети, у них не осталось иного выбора.
– Но зачем убивать нас обоих? Почему бы Рафику одному не чпокнуть меня?
– А потому что он знал того, кто заказывал убийство. Они решили избавиться от него, разорвать цепочку – и концы в воду. Наибольшую опасность для заказчиков всегда представляет цепочка связей исполнителя. Кто знает, что там у них было? Может, они обозлились, что он присвоил ордена? А может, перепугались, узнав, что он собрался продать их Чуркиной? Может, даже не предполагали, что гангстера, убивающего Рафика, самого убьют? Я почему-то думаю, что не мы, а он должен был отыскать медали и ордена.
– Просто не верится, – пробормотал я. И тут меня озарило: – Аркадий Баркин. Я был пешкой в его руках, он вертел мною как хотел.
– Может быть, и так, но я сомневаюсь, что все это дело его рук.
По тону Шевченко можно было понять, что он чего-то не договаривает. Он взял сигарету и принялся в раздумье постукивать ею по столу, уминая табак в гильзе.
– Почему же не может? Давайте дальше, черт возьми. Не надо играть со мной.
– Ну ладно. Тогда почему ваш очерк стал для него опасным? – спросил он самого себя. – Я имею в виду то, с чем Баркин связывал его? С тем, что у Воронцова было несколько встреч в его клубе? Этого маловато, к тому же у Баркина под рукой целая банда головорезов. – Остановившись, он прикурил сигарету от газовой зажигалки Воронцова, с наслаждением выпустил через ноздри табачный дым, как-то самодовольно ухмыльнулся и сказал: – И у него не было необходимости выписывать наемного убийцу из Израиля.