– Стало быть, тот малый в узком пальто – израильтянин?

Шевченко многозначительно кивнул.

– Он остановился в гостинице «Националь» под фамилией Голдман, но нам стало известно, что при регистрации в гостинице он предъявил поддельный паспорт – в паспортном контроле в аэропорту человек с такой фамилией не числится.

– Тогда вероятно, что фальшивый и тот паспорт, который он предъявил при въезде к нам, значит, он мог приехать из любой страны.

– Вполне разумный вывод. Я думал об этом, пока не получил заключение от судебно-медицинского эксперта – ее у нас Ольгой зовут Она заметила, что покойник совсем недавно подвергся обрезанию. Мои информаторы из московской еврейской общины сообщили, что этот ритуал у взрослого не совершался здесь целую вечность, но…

– Не совершался с того дня, когда ваши кремлевские вожди запретили религиозные конфессии.

– …но обрезание стало в некотором роде желательным для лиц мужского пола, эмигрирующих в Израиль. Эта варварская церемония служит своеобразным пропуском, если вам так угодно. – Лицо его исказилось от притворной сочувственной боли. – Ничуть не удивительно, что вы предпочли остаться здесь, а не присоединяться к эмигрантам.

– Да ладно вам. Тут без меня вы бы просто пропали. Шевченко улыбнулся, радуясь, что уколол меня.

– Давайте вернемся к этому незадачливому стрелку, – предложил я. – Вполне возможно, что он уже давно работал на Баркина и его привезли сюда специально чтобы было все шито-крыто. Разве не так?

– Возможно все, что угодно. Как только установят его личность, так мы сразу узнаем, не из тех ли он списанных спортсменов, которых вы так обожаете?

– Из спортсменов он или нет, это не столь важно. Но его, должно быть, нанимали те же самые люди, на которых работал и Рафик.

Шевченко лишь вздохнул, иронически хмыкнув:

– Блестяще. Таким образом, мы сузили круг подозреваемых до тех немногих, которым стал известен ваш очерк, переданный ТАСС.

– Это верно, – заметил я, начиная раздражаться. – Таким образом, нужно исключить из этого круга всех замешанных в махинациях с обувной фабрикой. О ней в моем очерке нет ни слова, как ничего нет и в документах Воронцова – вы сами это говорили.

– Вот видите. Потому-то я и говорил, что нет ничего нового.

Шевченко натянуто улыбнулся, поежился от холода и пошел включать термообогреватель. Он вертел на нем ручки и так и сяк, пыхтел, стараясь выжать побольше тепла. Из-под клапана на радиаторе выбилось слабенькое, усталое шипение, потом там что-то неясно забулькало и заклокотало.

– Так на чем мы остановились? – спросил он.

– На том, как сузить круг подозреваемых. Агент Скотто упоминала фамилию Рабиноу?

– Собственно говоря, называла, но никак не связывала с Воронцовым. Сказала только, что он околачивается в «Парадизе», когда бывает в Москве. А вам что-нибудь известно о нем? Раньше я никогда не слышал этой фамилии.

– Я тоже, но следователь-то вы. А в документах Воронцова он упоминается?

Он лишь мотнул головой – дескать, нет, и пояснил:

– Я просматривал их несколько раз и не припомню, чтобы где-либо мелькнула фамилия Рабиноу или Рабинович.

– А вы сказали об этом Скотто?

– Сказал, но она все равно попросила показать бумаги.

– Скотто и меня о них спрашивала.

– Я сказал, что документы отправлены назад, в Министерство внутренних дел.

– Неужели? Когда же? Вчера вечером их там еще не было.

– Вот расписка об их передаче. – Он полистал бумажки в папке и вынул зеленый бланк с многочисленными графами и подписями. – Еще раз говорю, что вы беседовали не с теми людьми. Источники ваши ненадежны.

– Он только один, но голову дает на отсечение, что документы уничтожены. Я тоже так думаю.

– А если они все же там?

– Если они все же там? – задумчиво повторил я. – Можно подумать, что тогда у вас было бы поменьше забот.

– Тогда бы они были не в моих руках.

– Да будет вам. Происходит нечто более важное, чем просто грабеж, хоть и с убийством, и вы это прекрасно знаете. А что получается? О чем говорят результаты баллистической экспертизы пулевых отверстий? О том, что налицо попытки представить все как обычный грабеж. А вы на это даже внимания не обращаете.

– Ну уж извините, товарищ Катков. Этим занимается не отдел по борьбе с преступлениями, а подразделение по расследованию убийств. Прежде чем меня подключили бы к расследованию, вас бы уже двадцать раз убили. – Он сдавленно хмыкнул, радуясь собственной шутке. – Но поскольку очерк пошел гулять по свету, поводов убивать, чтобы заткнуть вам рот, не так уж и много, правда?

– Однако сами вы не очень-то верите тому, что в нем написано.

Шевченко только сверкнул глазами.

– Все ли я спросил? Да, а как ваше продвижение по службе? Что там произошло… – Я не стал договаривать, видя, что его не интересует эта тема. – Наверно, Годунов все же получил повышение, а?

Шевченко как-то безвольно кивнул.

– Извините меня, – пробормотал я в смущении, но тут вспомнил, как в машину к нему подсаживалась Вера.

– Не волнуйтесь, я буду по-прежнему придерживаться нашей договоренности, – сказал он, ошибочно истолковав мое огорчение. – Ну а теперь, с вашего позволения… – Шевченко не докончил мысль и начал укладывать награды в пакет. – У меня назначена встреча.

– Одна такая у вас уже состоялась, когда я был здесь в прошлый раз. Вы оба, должно быть, договорились заранее.

Он замер и посмотрел на меня.

– Что вы имеете в виду?

– А ничего, – ответил я, не желая раскрываться первым.

– Не знаю, Катков, вашей проблемы. Если есть что сказать, говорите прямо.

– Ну эта, Вера Федоренко…

Он непонимающе глянул на меня:

– А что Вера Федоренко?

– В ту ночь, когда я привез Рафика в морг, вы вместе уехали в своей машине. Помните?

Он сделал возмущенное лицо.

– Мы уехали по сугубо служебным делам.

– Да-да, разумеется, по служебным, я так и думал.

– Ай, Катков, Катков! Не пристало зрелому мужчине ревновать, как зеленому юнцу. Вы, может, вспомните, что я наложил на нее дисциплинарное взыскание, а тут…

– Необоснованные действия. Никому не нужные суровые меры…

– Вера Федоренко тоже так считала. Она была здесь, когда вы заявились в морг с трупом Рафика.

– Ну а… что потом? Вы, стало быть, решили увезти ее, чтобы договориться с ней, как все это представить?

– Да нет же. Чтобы не мерзнуть. Мы оба продрогли до костей. Я все время ищу какую-нибудь причину, чтобы только выбраться из этого морозильника. Вы же знаете, все эти дни мне приходилось ужинать в одиночку, так что…

Он замолк и как-то вяло пожал плечами. Я смерил его пристальным взглядом.

– Хотите – верьте, не хотите – не верьте, Катков, – сказал Шевченко, укладывая в пакет последнюю медаль. Глянул на наручные часы и, насупившись, подвинул мне бумажный бланк: – Вот здесь распишитесь.

– Зачем? Что это за форма такая?

– А вот зачем. – Он передал мне пакет. – Рафик убит. Трупы мы под суд не отдаем. Да и как свидетели они не годятся. Я намеревался вначале отдать награды Тане Чуркиной, а потом заехать за дочерьми. А по вашей милости я опаздываю. Так что передайте их Татьяне сами.

Вначале я даже растерялся, но только потом до меня дошла вся искренность его намерений.

– Да никакой вы, оказывается, не подлец. На него вы явно не тянете.

– Простите, не понял? – спросил Шевченко.

– Да кое-кто говорил, что вам никогда не бывать начальником. Так оно и есть.

– Что-то я не усматриваю здесь никакой связи.

– Вы могли бы вернуть ей медали завтра и сами, разве не так?

– Полагаю, что мог бы.

– И за чем же дело?

– Вы хотите, чтобы я сказал, почему не делаю этого?

Я кивнул, с трудом сохраняя серьезность.

– Ладно, скажу, – проворчал он и пошел надевать пальто. – Я подумал, что, пожалуй, вам самому хочется проделать эту процедуру.

Пошарив по карманам куртки, я извлек октябрятский значок с Лениным, подаренный одним из торговцев наградами.