— Вас ждут, милейший. Не стоит разочаровывать людей. Людей надо любить и ценить. И давать им то, чего они хотят. Тогда только они дадут вам то, чего хотите вы. Ваши друзья хотят видеть вас там. Вы хотите еще вина. Вино там есть. Вот она — формула абсолютного счастья. Правда, лишь вашего, но то уже не важно. Ведь речь идет о вас. Ведь вы цените себя выше остальных, вместе взятых. И правильно делаете. Ведь вы нужны вы всем остальным так же, как и остальные вам.

Он вытаращился, словно перед ним стоял говорящий кот. Или пес. Или лошадь. Или… словом неважно. Хват трепетно стискивал шапку и косился то на меня, то на него. Человек выпятил нижнюю губу, тяжело просопел, бросил на нас хмурый взгляд, развернулся, едва не упав. И медленно поплелся обратно. Правда, не по прямой, а по какой-то сложной линии, известной лишь ему одному. Но, пройдя несколько шагов, остановился, оглянулся, воздел руку вверх и прогремел:

— И все равно я достойнее всех!

— Это не вызывает ни тени сомнения, — весело крикнул я ему вслед. — Мне приятно, что вы осознали это без посторонней помощи. Причем задаром. По крайней мере, мы вас точно не забудем.

— То-то же! — снова раскатом пронеслось по улице. Остатки прохожих благоразумно раздались в стороны, обтекая его, словно волнорез. Но он не обращал на них внимания. Он смотрел лишь вперед. Туда, где звенели голоса, струны лютни и початые бутыли. Таверна гостеприимно распахнула двери, точно потасканная девица свои жадные объятия. Она призывно стонала и томно вздыхала, заманивая всех, у кого был хотя бы грош. Она, словно винная роза, благоухала крепкими хмельными запахами. И люди, точно суетливые пчелы, летели на этот запах. Они влетали сквозь высокий дверной проем, и попадали в коварные липкие тенета ее извечного плена. А пчел таких роилось в округе несметное множество.

Человек развернулся, опустил голову и снова побрел по своей излюбленной и проверенной линии. Но, какой бы сложной она ни была, конец ее уверенно впивался в заманчивый дверной проем. Таверна ждала своего героя. Таверны любят своих героев. Потому что герои любят свои таверны. Таверны дают своим героям всевозможные блага, за то, что герои жертвуют во имя любимых таверн своим достоинством. Это справедливо. Но я вдруг подумал о другом. Не там ли родились легенды о Геенне Огненной, в которой грешники вечно варятся в больших чанах. И не сами ли грешники сочинили те легенды, обуянные райским наслаждением тех теплых чанов. И той дурманящей огненной жидкости, кою неустанно подливают хозяева в ненасытные чаны грешников. При этом сами иной раз не брезгуют вариться вместе с ними. Не они ли назвали адом изначальный рай, в котором вознамерились пребывать сами, чтобы отбить охоту у прочих попадать туда. Не они ли назвали раем изначальный ад, в котором все пустынно и холодно, пусть справедливо и праведно? Не они ли обманывают всех людей?

И не они ли обманывают самих себя?

12 Резкое падение

Еще один человек достойно покинул нас и растворился в вечерней суете. Мы проводили его взглядами и вздохнули. Хват облегченно, я огорченно. А ведь он тоже интересный и запоминающийся. И не нам судить его за такой образ жизни. Даже не вам, или кому бы то ни было. Лишь ему. Лишь он сам обладает абсолютным правом вершить над собой то, что посчитает нужным. И он вершит. Справедливо принимает приговор высшего суда и терпит наказание. Пусть для него это искушение, но то уже не важно. По крайней мере, для него.

Я посмотрел на Хвата. Он разжал руки и осторожно заглянул в шапку. На дне мерцал золотой, отражая красноватые сполохи вечера. Хват честно заработал его, причем ничего не делая. Но от него не пахло счастьем. Напротив — глаза потемнели, брови насупились, рот искривился. Я удивленно осмотрел его, словно лекарь больного, зараженного страшной болезнью.

— В чем дело, Хват? Разве ты не доволен? Ты заработал гульден. Точнее его заработал я, и отдал тебе по изначальному уговору. Самому тебе вовек не обрести его.

Он подтянул шапку, достал монету, стиснул ее в грязной исцарапанной ладони.

— Да, но ты заработал больше, — по его лицу ползла тень недовольства и зависти. — Гораздо больше.

— Правильно, — согласился я, поправляя кучку монет за пазухой. — Но ведь мы сразу все оговорили. И ты дал согласие. Я, кстати, не собирался здесь задерживаться. Однако задержался ради тебя. Если забыл, то напомню — ты сам попросил меня остаться и преподать тебе урок. В то время как у меня были дела поважнее. Ты согласился на единственный гульден, который для тебя — королевская плата. Разве не так дело было?

— Но ты бы не смог заработать столько без меня, — с далекой угрозой хрипло выдавил он, присматриваясь к моей груди. — Ты сидел на моем месте, ты пользовался моей шапкой. Если б не я…

Я опешил. Опустил руки, пристально посмотрел на него.

— Но я напоминаю тебе изначальный договор. Четкий и ясный. Гульден тебе, остальное мне. Так мы договаривались?

— Так, так, — со злостью кусал он губу. — Но это нечестно!

— Где ж ты раньше был? — строго спросил я, склоняясь к нему. — Я бы не стал вершить бесчестие. Ты сидел бы, как и раньше, с позеленевшими медяками. Даже гульдена не насобирал бы. А я был бы уже в другом месте. Возможно, выслушивал бы более мудрых и интересных людей. Ведь если ты неинтересный человек, то интересным людям неинтересно общаться с тобой. Они любят себе подобных. А к таким, как ты лишь изредка проявляют снисхождение.

Он не слушал меня, лишь косился на мои обветшалые одежды. Под ними укрылось золото. Хоть он и не обладает даром видеть сквозь материю, но золото определял безошибочно. Взгляд его вспыхивал и гас жадным пламенем. Желания его темнели на глазах. Словно ночь сгущалась вокруг него, словно душа покидала его тело, унося тепло и свет жизни. Тело скручивала судорога, рот алчно раскрывался, будто ему не хватало воздуха. Наконец, оттуда, вместе со зловонием, вырвалась фраза:

— По-хорошему пополам бы…

— Почему пополам? — уточнил я.

— Нас же двое, — резонно заныл он.

— Правильно. Но мы же не равны. Наши силы не равны. Потому и заработки не равны.

— Мы равны в нищете, — он смерил меня страдальческим взглядом.

— Это ты равен своей же нищете. А для меня она — лишь показная приманка для всяких приключений, что происходят со мной. Для меня она — символ безграничного могущества. И в то же время напоминание, что все люди наделены таковым. Я мог бы гулять и в образе придворного вельможи, да хоть короля. Но смог бы тогда сидеть тут с тобой, под забором и просить милостыню?

— Ты все лжешь, — в отчаянии выкрикнул Хват. Но его хриплый голос не улетел далеко. Казалось, он, как змея, опутал хозяина и норовил укусить отравленными зубами.

— Почему же?

— Ты обманул всех этих людей.

— Допустим, — предположил я. — Но почему тогда ты просишь делиться с тобой, раз осуждаешь мое золото?

— Я не осуждаю…

— Значит, поощряешь обман?

— Не путай меня.

— Ты сам путаешься, Хват, — с печальным вздохом провозгласил я. — Я же никого не обманул. Ни их, ни тебя. Ни даже себя. Ведь изначально все было четко оговорено. Никто никого не обворовал, не лишил силой того золота, не получил его как выкуп. Все расставались с ним по своему желанию. Я лишь взывал к тому желанию. Чего ты сделать не мог. И вряд ли сможешь. Потому и ценность твоя ниже. Даже золотой, как оценка для тебя — невообразимо много. А я могу найти другого нищего, и его шапку наполню золотом. Могу никого не искать — сам сяду. Могу и вовсе прийти к самому королю и попросить у него все, что только он сможет мне выдать. Причем он даст, и сочтет это за счастье. Но это так мелко, так просто и обыденно. Главное — я могу иметь то, чего не могут иметь другие, хоть все короли вместе взятые. То, что отличает меня от остальных. Но тебе этого не понять, поэтому, как я люблю говорить — сиди и жуй зависть — может прожуешь когда-нибудь. Не нравится — зарабатывай и живи так, как хочешь. Я показал тебе, как это делать. И даже пожертвовал первый золотой. Чего еще тебе надо?