— Зачем ты делаешь это?

— Но это ж… это ж… мой гульден!

— Правильно — твой.

— Ты ж мне обещал? — напомнил он, мучительно сглатывая.

— Обещал, — не стал отрицать я.

— Так чего ж тогда останавливаешь меня?! — надрывно взвыл он.

— Не останавливаю, — вознес я скрещенные руки, — просто вновь для себя отмечаю, что такое нищета.

Он замер, держа шапку перед собой. Посмотрел на дно и вожделенно простонал. Монета влекла его желания, и они спешили кануть в пустое чрево дырявой изношенной шапки. Но он все ж пересилил себя и с трудом оторвал взгляд от величественного гульдена.

— А… как?

Я удовлетворенно улыбнулся. Да, он снова начал проявлять силу. Оторвать прикованный взгляд от монеты для него был настоящий подвиг.

— Как? Очень просто. И ты подтверждаешь это в полной мере.

— Но… я ж… по праву… ты ж… обещал мне… так я и того…

— Вот именно — того! — обреченно махнул я рукой. — Это твое желание — того. То есть — впустую. Ведь если нищему перепадает кругленькая сумма, то он тут же бежит справлять свои мимолетные нужды. В то время как богатый задумывается о том, как ту сумму приумножить. Поэтому нищие всю жизнь нищие, а богатые со временем становятся еще богаче. Поэтому нищих много, а богатых мало. Поэтому все золото обычно в руках горстки богатых. А нищие тучами роятся возле них, собирая лишь крохи. И это справедливо, вопреки роптаниям нищих. Ибо закономерно. Это понятно?

— Нет, — замотал он нечесаной головой.

— Жаль, — я тяжело вздохнул и поджал губы. — По иному я объяснить не могу.

— Зачем его приумножать? — не мог сообразить Хват. Он решил не утруждать себя умственными терзаниями и вернулся к реальности. — Дали — трать, пока назад не забрали. Или кто другой рот не разинул на золото.

Я хищно прищурился и качнул головой в сторону шапки.

— Потратишь ты его и что?

— А что? — не мог сообразить он.

— Так не станет его, — подвел я итог.

— Ну да.

— Новый искать придется, — пояснил я.

— Ну да, — согласился он.

— А таких, как этот человек не так уж и много, — я вытянул руку вслед удалившемуся богатею.

— Ну… ну… правильно, — жалостно залепетал он. — Мало их.

— А среди таких еще меньше тех, кто склонен расщедриться!

— Ну… ну да.

— Так не лучше ли тот золотой приумножить? — мой голос пах интригой.

— А как? — исказилось его заросшее исцарапанное лицо.

— Способов много, — загадочно промолвил я, прикрыв глаза, словно силился что-то вспомнить. — Но мы выберем самый простой. Мы станем дальше использовать гульден, как символ. Но уже не труда, и даже не тех благ, что он нам обещает. А как символ достоинства.

— Ничего не понимаю, — затряс головой Хват. — Какой символ? Какое достоинство? Пока есть надо наслаждаться жизнью!

— Тогда бери свой золотой, и иди пропивай. А я пошел дальше. У меня, знаешь ли, дел хватает.

С этими словами я поднялся, расправил спину, зевнул и только намерился сделать шаг, как снизу послышался умоляющий оклик.

— Нет, постой. Ты ж… ты ж хотел его приумножить.

— Равно как и ты хотел его пропить, — строго добавил я, свысока оглядывая его, точно орел ягненка.

— Я… я подожду, — Хват положил шапку на место и кротко глянул на нее. — Пропить гульден я всегда успею. Ведь то дело нехитрое. Но если ты приумножишь его…

— Тогда ты и вовсе сопьешься, — нагло расхохотался я. — Так что я пошел. Иначе я принесу тебе горе. Ведь я не хочу спиваться, а потому и тебе не желаю того же. Но если ты станешь больше получать милостыни, то станешь больше выпивать вина или… чего ты там пьешь?

— Да все, что наливают.

— Тем более я пошел! — резко махнул я. — Губить тебя не хочу.

— Нет, не уходи, — взмолился он, цепляясь за полы моего рваного плаща. — Ты ж… у тебя это так ловко выходит.

— Ага, ты стал ценить не деньги, но ловкость? — отметил я. — То есть проявление мудрости?

— Ну… наверное, — похоже, он готов на все, лишь бы я остался.

— Тогда все, что я заработаю будет моим, — жестко подвел я итог. — И не потому, что я жадный. А потому, что тебя деньги сгубят.

— Э… ну… ну ладно. Пусть так.

— Ты получишь свой единственный гульден, как я и обещал, — добавил я. — Но вместе с тем, ты познаешь, как я их зарабатываю.

Он долго соображал, но все ж сдался.

— Идет.

Я постоял еще некоторое время, сверху оглядывая Хвата. Он кротко сидел у меня в ногах и столь жалостно взирал, что даже вызвал мою презрительную усмешку. Пусть и показную. Да, взглядом играть научился. За это ему и швыряют медяки. Но это старые способы, которые не в состоянии дать новые результаты.

Я тихо присел «на место». Хотя, то было его законное место, и недавно он готов был вцепиться мне в горло за мое нахальное вторжение. Но вот теперь сам услужливо уступал его, лишь бы только я снизошел и не уходил. И я не стал его разочаровывать.

Время снова поползло над рынком. Его отмеряли сотни шаркающих ног, временами копыт, и изредка собачьих лап. Изредка стучали колеса повозок. Все куда-то шли или ехали. А точнее — всех куда-то толкали желания. Одних быстрее, других медленнее. Но это неважно. Важно то, что у всех была цель. Это радовало. Как самих людей, так и меня.

Мы ждали. Хват с затаенной надеждой вглядывался в лицо каждого, кто бросал на нас негодующие взоры. Глаза его вспыхивали уже по-новому. Да, как быстро меняется человек и его желания, когда его устремления и труды вознаграждаются. Особенно так высоко. То вселяет в него уверенность, порождает новые желания и заставляет действовать с новыми силами. И он действует.

В том и состоит еще один важный смысл золота — оно зарождает искру действия. И поддерживает ее, иной раз, превращая в настоящее пламя. Поэтому глуп тот, кто утверждает, что для костра дрова не нужны. Что он будет гореть и так, на одном лишь голом желании. На одном последнем дыхании. Поэтому глупо просто дуть на угасающие угли. Следует всего лишь подбросить дров, и пламя вспыхнет с новой силой.

Но и здесь следует знать меру. Иначе трудно избежать пожара. Поэтому шутить с искрой опасно. Равно как и с желаниями.

Особенно с изначальными.

Возле нас возник еще один знатный молодой господин. На нем трепетал от легкого ветра просторный синий дублет, расшитый золотыми узорами. Между узорами вплелись бегущие олени и поджарые борзые. На тонком поясе, что проглядывал в разрезах дублета, висел охотничий рожок и длинный кинжал. На ногах плотные штаны всадника с кожаной вставкой. И высокие сапоги с золочеными шпорами. Голову венчал золотистый берет с перепелиным пером. Из-под берета выбивались густые льняные кудри. Точеные черты лица и большие голубые глаза придавали ему истинный высокородный облик. Он высоко вздернул подбородок, метнул на нас беглый острый взгляд, и насмешливо бросил:

— Что, охотники, не про вас сегодня добыча?

Хват обиженно поджался и засопел. Я вежливо улыбнулся.

— Отчего же, милейший? Мы уже подстрелили с дюжину куропаток и рябчиков. И даже уложили одного кабана.

— Чего?! — он остановился и сморщился. — Какого еще кабана?

— Жирного! — с гордостью ввернул Хват. Но я метнул на него осуждающий взгляд, и он снова виновато сжался. Молодец, хоть соображает: каков охотник, такова и добыча.

— Чего вы мне тут голову морочите?! — угрожающе надвинулся на нас парень. Казалось, широкий дублет заслонил пол небосвода.

— О, не принимайте близко к сердцу, — поспешил я исправить положение и смягчить его напористость. — Просто, мой друг очень наблюдательный. Потому и разглядел в вас прирожденного охотника. И решил изложить кое-какие подробности теми образами, которые для вас ближе. Понимаете?

— Ничего не понимаю! — замотал пером молодой охотник.

Я покачал головой.

— Но… вы ж такой умный. С виду.

— Так и есть, — гордо и грозно провозгласил он, подался назад и снова вскинул острый подбородок.

— Вне всяких сомнений, — я церемонно поклонился. — А потому нет нужды вам что-то объяснять.