За нами пытаются вести наблюдение, но тщетно. Королевские тайные службы не в состоянии совладать с нами. Зато мы очень часто в курсе всех королевских дел. Изредка принимаем заказы и от самой службы, причем они даже не догадываются, с кем имеют дело. Но в целом стараемся не связываться с дворцовыми интригами и заговорами. Они и без нас неплохо справляются. К примеру, мы никогда не станем убирать наследника трона по просьбе его брата, сестры, дяди или тети. Мы никогда не станем покушаться на короля, если страна благоденствует и процветает. Напротив — можем даже защитить его от руки другого убийцы. Но и здесь без нас успешно обходятся, поэтому в те дела суемся редко.

Зато появляемся там, куда не доходят законы. Нет, не законы королевства — на них мало кто обращает внимание. Ведь они столь изменчивы и несовершенны. Почему несовершенны? Да потому что изменчивы. Потому что их легко обходить, ими легко манипулировать в свою пользу, с их помощью легко держать в повиновении неисчислимые массы, обирая их, как велит закон. Словом, эти законы работают на тех, кто их придумывает. Мы, правда, не осуждаем их, но и не приветствуем. То есть — мы в стороне. Это не наша область, иначе мы бы занимались простой политикой.

Но Клан Безмолвных Убийц появляется там, где преступаются простые человеческие законы. Где людей угнетают лишь за то, что они слабы. Где люди бессильны что-либо предпринять и изменить. Где они доведены до отчаяния и готовы идти на все, лишь бы попрать беззаконие. Вот там и случаются невероятные и загадочные убийства, коим нет разумного объяснения ни среди темной массы, ни в придворном свете.

Вот такая краткая предыстория, почтенный Дух. Тебе… неинтересно?

Я шевельнулся и вежливо поклонился.

— Напротив. Если я замер, значит, внимательно слушаю.

Ральтар понимающе кивнул.

— Ясно. А то я подумал — ты уже все знаешь, и тебе неинтересно.

— Я могу все узнать, — напомнил я. — Но предпочитаю узнавать из первоисточника.

— Не понимаю вообще, зачем тебе все это? — пожал он плечами. — Ты же не будешь это использовать. Тебе и так не страшны убийцы. Ты же всемогущ?

— Вряд ли я всемогущ, — покачал я головой. — Я многого не могу.

— Да? — он поднял на меня удивленный взгляд. — А я думал иначе. Ну и чего ты не можешь?

— Не могу прерывать тебя, — дружелюбно улыбнулся я. — Поэтому, продолжай.

Ральтар вдруг задумался, посмотрел вверх. Там меж сплетенных ветвей поблескивали звезды, словно искры от холодного факела луны. Казалось, они тоже вслушивались в повествование убийцы.

— Странное дело, но я тоже не могу уже молчать, — с каким-то скрытым восторгом отметил он. — Мне почему-то хочется все тебе рассказать. Я ни разу не перед кем не исповедовался.

— Я не священник, — пояснил я. — Но все же выслушаю тебя внимательно.

— Ну да, ты ведь — Дух, — опомнился он, устало моргнув.

— Имена не меняют меня, — с важностью подчеркнул я. — Я меняю имена.

— Я понял, — глаза убийцы сощурились, словно он боялся выдать себя их блеском. — Ты, наверное, Дух Познания?

— Зови так, — простодушно пожал я плечами. — А можешь Духом Невежества. Тоже будет верно. Ведь если я что-то пытаюсь узнать, значит, чего-то не ведаю.

— Но мы все чего-то не знаем, — философски подметил он. — Иначе были бы Творцами.

Я внимательно посмотрел на него, прислушался, принюхался. Затем усилил взор и проник за его одежды и плоть. Моему взору предстало сердце. Сильное, молодое, человеческое. Оно учащенно застучало, будто он снова побежал. Хотя то всего лишь обострилось желание. Изначальное желание, заставившее кровь струиться быстрее. Скажу по секрету — сочетание «быть Творцом» всегда вызывает подобное. И человек, на кратчайший миг становится ближе к Творцу. Но лишь на миг. После желание остывает, и он снова уже обычный человек.

Я заглянул Ральтару в глаза и тихо спросил:

— А ты сам не хотел бы стать Творцом?

К моему удивлению вопрос для него не стал неожиданным. Он не погрузился в размышления, он не стал ничего усиленно вспоминать. Лишь мечтательно улыбнулся.

— Тебе то покажется странным, уважаемый Дух, но один из постулатов наших священных писаний гласит: «Всякий, берущий на себя право распоряжаться жизнью чужой, обязан проникнуться мыслями Творца».

— Вот как? — глаза мои широко распахнулись. Я невольно подался вперед.

— Это лишь образно, — поспешно добавил он. — Разумеется, никому не дано постичь его мыслей, если таковые вообще существуют. Но все же это очень хорошее духовное развитие — пытаться мыслить как он. Не знаю, как ты такое поймешь, ведь ты дух?

— Для тебя я такой же человек, как и ты, — настойчиво произнес я. — Говори со мной, как с человеком, пусть и не человек я.

Ральтар развел руками, понятливо кивнул.

— Это подобно тому, если б крестьянин пытался проникнуться мыслями короля. Да, крестьянин скудоумен, он мало знает, мало понимает. Посади его на место короля, страна мигом рухнет в хаос смуты и раздробленности, или падет под натиском завоевателей. Но если кто-то в воображении своем восходит на трон, то начинает задумываться о многих вещах. Как бы он правил, что бы изменил, и стоит ли менять? Если такое мышление порождено не манией величия, а жаждой познания, то разум начинает подсказывать много интересного и полезного. Невольно осознаешь себя ничтожной мизерной крупицей чего-то огромного, необъятного, но составленного из таких же крупиц. Далее возникают правомерные вопросы, появляется здоровый интерес их изучать. Хотя многим, особенно церкви, такой интерес кажется нездоровым. Власти и вовсе могут в том разглядеть измену. Глупые власти. Да, крестьянин вряд ли станет королем. Но, поняв своего правителя, он проникнется уважением к нему. (Разумеется, если это мудрый правитель). Ведь он постигнет, какое тяжелое бремя лежит на плечах того, кто взял на себя бразды власти, словно тягловый битюг, и тащит на себе всех, кто ему присягнул. Как следствие, такие подданные будут послушнее, и принесут больше пользы королевству и себе. Но если правитель эгоистичный твердолобый самодур, то следствием такого познания могут стать смуты, восстания и даже переворот. Или же, смерть правителя, как такое недавно произошло.

— Это ты про барона? — решил уточнить я.

— Да, — коротко выдохнул Ральтар, — про него.

— Ты считал его самодуром?

Он с затаенной гордостью взглянул на меня.

— Это очевидно. Надеюсь, ты хорошо его знал?

— Я слушаю и не перебиваю, — я снова перевернул тушку, устроился поудобнее, и приготовился слушать продолжение. Ральтар снял с пояса флягу, глотнул воды, сосредоточился и снова заговорил:

— Надеюсь, почтенный Дух, ты знаешь, какой обычай он ввел в своем баронстве? Надеюсь, ты слышал о тех унижениях и даже зверствах, что чинил он в подвластных ему деревнях? Надеюсь, ты понимаешь настроение народа, который год от года терпел такое скотское обращение. Именно — терпел. Стиснув зубы и кулаки. Стиснув от бессилия. От горя и слез. Законы королевства там теряли силу и превращались в самовольные законы барона. А уж законы совести и человечности, казалось, навсегда покинули те земли. Доведенные до отчаяния люди не раз пытались бунтовать, но безуспешно. Страх — великая сила, и барон ею пользовался с лихвой. Среди крестьян не находилось смельчаков, кто смог бы противостоять его произволу. А если и находились, то им не хватало ума, как правильно это делать. Четко спланированное массовое восстание никто из них вовек не смог бы поднять. Единственное, что могли они сделать — это вступать в разбойничьи шайки и трепать бароновы силы. Чем это чревато, ты и сам недавно видел. Поэтому, изжитые методы приводят к изжитым результатам. Тут и ума большого не надо, чтобы понять. Но недалекие, да еще отчаявшиеся крестьяне не понимали простых истин. И продолжали действовать, как им казалось, единственным возможным способом.

Но вскоре слухи о произволе достигли и наших ушей. Тогда в деревнях стали появляться Безмолвные. Мы долго и пристально следили за всеми деяниями их господина. Только следили — не вмешивались. Даже когда он перегибал все возможные палки. К примеру, он мог после пьяного веселья нагрянуть в какую-нибудь деревню, схватить нескольких приглянувшихся девиц, и насильно увезти их в свой замок. Ему даже не надо было дожидаться свадьбы. Некоторым, кстати, тогда едва исполнилось пятнадцать. Но его ничто не останавливало: ни визги девочек, ни слезы родителей, ни ярость парней. С последними барон был особенно жесток. По всей видимости, ему доставляло глубокое удовольствие расправляться с ухажерами своих девиц. Поэтому девушки особо не упирались. Знали — чуть что, в первую очередь пострадает ее возлюбленный. Вот и уподобились безропотным овечкам, которые жертвовали своей плотью на благо пастуха. Скорее даже волка.