Дженнифер на обратном пути была несловоохотливой и умолкла совсем, когда мы сели на заднее сиденье лимузина Чайвонгов.
— Ты все думаешь об условиях, в которых живет с семьей мистер Прасит? — спросила я.
— Да, — ответила она. — Разительный контраст с Аюттхаей, так ведь? Мне трудно это согласовать, но я понимаю, почему Чат убежден, что жизнь людей здесь можно изменить к лучшему. Как думаешь, что здесь? — спросила она, меняя тему и указывая на сверток.
— Подождем, увидим, — ответила я.
Я знала, что в свертке, но не открывала его, пока не оказалась в своей комнате в доме Чайвонгов. Не хотела, чтобы это видел водитель. После разговора Ютая с охранником я решила, что никому из них нельзя доверять. Это, разумеется, была картина кисти Роберта Фицджеральда-старшего, которая висела в спальне Уилла. Я осторожно развернула ее и приставила к спинке стула.
Прямо на меня глядела изображенная на портрете стоя женщина. Лет двадцати пяти — двадцати восьми, темноволосая, с безупречно белой кожей, одетая в светло-зеленый костюм и белую блузку. Она стояла за небольшим столиком с каменной головой Будды справа от нее. Ее левая рука как будто тянулась к Будде, хотя она не смотрела на него; правая была опущена. Она была очень привлекательной, но, как сказал Роберт Фицджеральд-младший, в ее серых глазах был легкий вызов. Позади нее было зеркало, в котором смутно виднелась темная тень.
— Красивая, — сказала Дженнифер. — Кто это?
— Ее зовут Хелен Форд, и это долгая история, не особенно красивая. Расскажу завтра.
— Ладно, — сказала она. — Буду ждать. Уже поздно. Наверно, не стану будить Чата, пусть спит. Утром будет чувствовать себя лучше. Потом покажу тебе сама знаешь что, — сказала она, указывая на безымянный палец левой руки.
Я смотрела, как Дженнифер идет по коридору, и думала, сказать ли ей о Толстушке. Решила, что посмотрю, в каком настроении буду с утра.
Глава одиннадцатая
Если человек уходит в монастырь, это событие торжественное и радостное. Когда переправились через реку, двое придворных понесли Йот Фа на плечах в монастырь Кхок Прая под бой барабанов и гонгов, его сопровождали друзья, я в том числе. Настоятель монастыря жестом велел юному королю встать на колени и после молитвы срезал локон с его головы. Потом ему сбрили волосы и брови, раздели и обернули простой тогой монаха. Затем облили водой, чтобы смыть с него мир. Видя, как он поглаживает голую голову и улыбается, я подумал, что принц и бедняк в монашеской тоге совершенно неотличимы друг от друга. Как и остальным. Йот Фа предстояло теперь выходить на рассвете просить еду, проводить дни в медитациях и молитвах. Меня это расстроило. Глядя на него, я чувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. «Можешь остаться со мной в монастыре», — сказал он мне, но я не видел ничего, кроме лица любимой, и вернулся в город. Это было ужасной ошибкой.
Однажды ночью вскоре после ухода Йот Фа в монастырь я проснулся от жуткого кошмара. Услышал топот бегущих ног, и вскоре один из придворных затряс меня.
— Пошли, — сказал он. — Быстрее. Юный король хочет тебя видеть.
Придворный так дрожал, что едва мог говорить.
Мы долго плыли в темноте через реку к монастырю. Придворный ничего не говорил мне. С одной стороны, я думал, что юный король просто своеволен и хочет, чтобы рядом был друг. С другой — страшился, что стряслось что-то ужасное. Однако, прибыв туда, я убедил себя, что тут первое, и пришел в раздражение из-за того, что он не выдерживает монашеской жизни и что нарушил мой сон.
У ворот монастыря меня встретил монах.
— Боюсь, ты опоздал, — сказал он. Я не понял, что он имеет в виду, и не понимал, пока не вошел в крохотную келью, где проводил ночи принц. Йот Фа был мертв, его лицо все еще было искаженным агонией. На полу возле убогого ложа валялась пустая деревянная чашка. Встретивший меня монах поднял ее и понюхал.
— Яд, — сказал он.
Я выбежал оттуда.
Утром Чат был мертв.
Больше всего мне запомнился мучительный вопль Дженнифер, когда она его обнаружила, даже не столько крик, сколько какой-то первобытный стон горя. Он навсегда останется в моей памяти, даже больше, чем вид тела, свернутого, словно у спящего ребенка, только голова была запрокинута в ужасной гримасе агонии.
Помню я и Вонгвипу, стоявшую над телом сына: она переводила взгляд с него на стоявшего в дверях Ютая. Что выражало ее лицо? Удивление? Виновность в соучастии? Я не могла понять. Пыталась утешить Дженнифер, но никакие слова не шли на ум.
— Теперь она спит, — сказала Пранит. Она выглядела изможденной, и более того, постаревшей, словно состарилась за ночь. Может, так оно и было. Может, мы все состарились. — Я дала ей снотворного. Проснется не раньше, чем через восемь часов. Мне очень жаль, — сказала она, коснувшись моего плеча. — Постарайтесь помнить, что Дженнифер юная, жизнестойкая. Она в конце концов справится с этим. Вы позвонили ее отцу?
Я кивнула.
— Может, и вам дать снотворного?
— Нет, — ответила я. — Я хочу все это перечувствовать. Хочу мучительно страдать. Это моя вина. Это произошло потому, что я не обращала внимания.
— Пожалуйста, не надо, Лара, — сказала Пранит. — Не мучьте себя. Как ни больно это сознавать, Чат принял купленный на улице наркотик. Я знаю, Лара, он был вам дорог. Он всем нам был дорог. И вам хочется думать о нем как можно лучше. Но он принимал расслабляющий наркотик. Метедрин. Быстро вызывающий привыкание. Если этого не замечала Дженнифер, как могли заметить вы?
— Чат не принимал наркотиков, — сказала я. — Так сказала Дженнифер. Что бы вы ни говорили, она бы знала. Я уверена, он думал, что принимает болеутоляющее.
В голове у меня неумолчно кричал и кричал какой-то голос: Чата убили! Я знала, что его убил Ютай, возможно, с молчаливого одобрения Вонгвипы. Да, я винила Вонгвипу в самом страшном преступлении, какое может совершить женщина — убийстве своего сына. Хуже того, я знала, что никак не смогу это доказать.
— Спасибо за все, что сделали, — сказала я Пранит нормальным по мере возможности голосом.
— Вы уверены, что с вами все хорошо? — спросила она, когда я пошла к выходу.
— Да, — ответила я. Но душа у меня была не на месте. Я была уверена, что виновата в случившемся, и все, что бы мне ни говорили, не могло принести мне облегчения. Я тратила время на поиски человека, которого едва знала, а зло клубилось прямо у меня под носом. Да, на жену и дочь Уилла Бошампа стоило потратить какие-то усилия, но только не за счет Чата и особенно моей Дженнифер. Я была в ответе каким-то очень существенным образом за ее счастье и подвела ее. Чат видел, что в «Аюттхае» происходит что-то дурное, и пришел ко мне за советом. А что сделала я? Принялась читать дневники умершего художника! Не обратила внимания на самое важное.
Я была так зла на себя, что, казалось, лишусь рассудка. Схватила пакет Уилла с хламом и швырнула на письменный стол. Разорвала газетные вырезки и письмо от Прасита в клочки. Затем схватила один из целых амулетов и с силой ударила о край стола. Амулет остался цел, я швырнула его на пол и растоптала. Потом взяла портрет и затрясла. Мне хотелось изрезать его на мелкие части, но я не могла придумать, чем. Потом вспомнила про меч и пошла за ним.
Я приготовилась полоснуть по холсту мечом, но тут увидела компьютерную дискету. Должно быть, она выпала с задней стороны портрета, когда я трясла его. Хотела раздавить ее каблуком, но тут увидела красный глазок, мигающий из пыли, в которую превратился амулет. Я опустилась на колени и нашла там шесть красивых рубинов, поразительно совершенных. Взяла второй амулет, разбила его и нашла в пыли шесть голубых сапфиров. И только тут поняла, что тщательно завернутые куски разбитого амулета в пакете были сообщением от Уилла. Он сообщал Натали, что разбитый амулет что-то означает. Неудивительно, что тот отвратительный человек на амулетном рынке хотел их вернуть и что кто-то обыскивал мои вещи. И это объясняло, почему кто-то пошел на риск вырвать у меня сумку на многолюдном рынке! Дискета тоже была сообщением от Уилла. Я подняла ее, спустилась вниз, вошла в застекленные двери «Аюттхая трейдинг» и обратилась к первому, кого увидела. Он представился как Икрит, новый главный бухгалтер. Я сказала этому мелкому червяку, что мне нужен компьютер с принтером, много бумаги и немедленно.