Американский оппонент Мюллера: «для нас абсолютно ясно, что Гитлер должен навсегда сойти с мировой сцены. По этому пункту у Запада полное согласие с русскими: ни видеть его, ни слышать о нем мы больше не желаем. Я бы даже добавил, что судить его, на мой взгляд, не самая лучшая идея. Кто знает, чего он наговорит в зале суда?»

Мюллер: «Я-то знаю это, а вам его речи определенно не на пользу, и у вас остается один выход: убийство. Только кто возьмет на себя смелость отдать такое распоряжение теперь, когда Черчилль уже не у власти? Могу сообщить вам, что Гитлер настолько измотан и так разочарован, что и сам не вернется в политику… Если не начнется война с Советами и Запад сам не попросит его вернуться. В том, что народ его примет, у меня нет никаких сомнений…»[497] — это, конечно, явная крамола и издевательство над всеми учебниками истории Второй Мировой войны!

Однако даже заключительная фраза Мюллера или якобы Мюллера звучала в 1948 году достаточно весомо: экономическое чудо в ФРГ было еще впереди, а ужасные бедствия, начавшиеся еще во время войны, для немцев так пока и не прекращались!..

Притом объективных доказательств того, что Мюллер не мог быть участником подобных бесед в 1948 году (скажем, достоверных сведений о том, что он умер или погиб ранее указанного времени этих собеседований), не существует. Поэтому к заявлениям этого подлинного Мюллера или его столь искусно созданной модели (с возможностью существования которой трудно согласиться) стоит внимательно присматриваться.

Там, в частности, приводятся такие, несколько противоречивые, заявления Мюллера по адресу Гитлера и Геринга, вовсе не напоминающие, например, то, что говорилось другими наблюдателями о взаимоотношениях Гитлера и Рема: «За эти годы я много раз сталкивался с Герингом. Это именно он основал гестапо, когда был министром-президентом Пруссии, но затем был вынужден передать руководство этой организации Гиммлеру. /…/ Геринг был сильной, даже опасной личностью /…/.

/…/ достаточно было одного слова Гитлера, чтобы он клонился, как деревце на ветру. /…/

Ему нравилось производить впечатление. Очень театральный человек. Однако, несмотря на весь свой веселый нрав, Геринг был совершенно лишен милосердия. При этом он был одним из немногих людей, на кого можно было бы рассчитывать в серьезной ситуации. /…/

И что довольно странно, Гитлер, скорее, боялся Геринга».[498]

Столь странное сочетание различных тенденций в личных взаимоотношениях этих лидеров находит определенное подтверждение в знаменитой истории разрыва Геринга с Гитлером (или Гитлера с Герингом) в апреле 1945 года.

Напомним ее вкратце.

Главным недоброжелателем Геринга в окружении Гитлера был Борман — он сам стремился, несмотря на очевидную трагичность ближайших перспектив для руководства Третьего Рейха, добиться неофициального титула и фактической роли наци номер 2 — лучше поздно, чем никогда!

Как уже упоминалось, днем 22 апреля 1945 года Гитлер совершенно четко провозгласил на общем заседании в Бункере, что по существу отрекается от руководства, остается в Берлине, судьбу которого он разделит, а все прочие могут и должны покинуть столицу. Это страстное выступление поразило присутствовавших взрывом его чувств, бешеной энергией и очевидной потерей самообладания.

Приказ Гитлера был немедленно принят к исполнению, хотя уже раньше, примерно с 20 апреля, осуществлялись мероприятия по передислокации из Берлина важнейших учреждений, выводящие их из-под наметившегося окружения Красной Армией, решительно наступавшей с утра 16 апреля; уже тогда под шумок уносили ноги и многие ответственные лица, находя себе подходящие занятия подальше от гибнущей столицы. С вечера же 22 апреля бегство приняло широчайшие формы: «Всю ночь [на 23 апреля] из Берлина в Оберзальцберг уезжали группы людей, это была последняя сцена великого исхода»![499]

Геббельс немедленно протиражировал по радио основную суть решений Гитлера, сделав их достоянием всей Германии и всего мира: «фюрер в Берлине, фюрер не покинет Берлин и /…/ фюрер будет защищать Берлин до последнего вздоха. /…/ эта новость разлетелась по всему свету. Берлин и Прага, вещало немецкое радио, остаются двумя нерушимыми цитаделями рейха, а в Берлине Гитлер и Геббельс, фюрер и гауляйтер [Берлина], остаются до конца»![500]

Тем же вечером генералы Кейтель и Йодль упрашивали Гитлера изменить решение. В этом эпизоде наиболее важно то, что начало их беседы происходило при участии Бормана, старавшегося не упускать никаких подробностей, а затем Гитлер бесцеремонно выставил свою «тень» за дверь.[501]

После этого беседа Гитлера с генералами приняла такой ход: «Гитлер не внял их советам. «Я занял твердую позицию, — сказал он, — и не могу ее изменить». Не было смысла отдавать какие-то приказы, поскольку весь рейх разваливается на части. /…/ Но Кейтель и Йодль ждали приказаний и просили об этом. /…/

«Просто невозможно, чтобы после столь длительного руководства вы вдруг отослали куда-то свой штаб и ждали от него самостоятельных действий!» Гитлер повторил, что у него уже нет больше никаких приказов, и добавил /…/, что если им нужны приказы, пусть лучше обратятся к рейхсмаршалу [Герингу]. «Ни один немецкий солдат, — возражали Йодль и Кейтель, — не будет сражаться под руководством рейхсмаршала!»

— «Сейчас речь идет не о сражениях, — ответил Гитлер, — у нас ничего не осталось из того, чем мы могли бы сражаться. Если вопрос упирается в переговоры, то Геринг может провести их лучше, чем я».

Эти слова взяты из заявления Йодля. Версия Кейтеля так же ясно указывает на то, что если генералам нужны приказы, то им лучше поискать их у Геринга. «Мне кажется, что он еще сказал: «Геринг гораздо лучше умеет обходиться с противной стороной» — или что-то в этом роде».

После этих неосторожных [по мнению Тревор-Роупера!] слов Гитлер обсуждал с Кейтелем вопрос, каким образом можно было еще освободить Берлин. Двенадцатая армия под командованием генерала Венка, которого выдвинул лично Гитлер, сейчас сражалась на Эльбе, к юго-западу от Берлина; она должна выйти из боя и силой прорваться через Потсдам на выручку столице, рейхсканцелярии и фюреру. Кейтель вызвался немедленно отправиться к Венку с приказом, но Гитлер настоял, чтобы он сначала поужинал, поскольку было уже поздно — восемь часов вечера. Гитлер распорядился, и прислуга принесла еду, а Гитлер сел рядом и наблюдал, как он ест. Фюрер снова был совершенно спокоен; казалось, нервный стресс полностью прошел[502] и он опять стал простым и радушным хозяином из Оберзальцберга. Собирая Кейтеля в дорогу, Гитлер лично проследил, чтобы фельдмаршалу положили бутерброды, полбутылки коньяку и шоколад, словно он отправлял его на какой-нибудь пикник.

Кейтель с Йодлем отбыли вдвоем, Кейтель отправился к Венку, Йодль — на новую штаб-квартиру в Крампнитц»[503] — к западу от Берлина.

Вслед за этим состоялся дебют двойника Гитлера — в ночь на 23 апреля.

В качестве непосвященного в суть дела участника генеральной репетиции выступил один из ближайших соратников Гиммлера обергруппенфюрер СС Готтлоб Бергер.

«Когда он приехал, русские снаряды уже ложились рядом с рейхсканцелярией».[504] У Бергера, также направлявшегося в Баварию, было несколько серьезных вопросов к Гитлеру: нужно было решать судьбу важнейших англо-американских военнопленных: «Они размещались в лагере в западной части Германии. Поскольку союзные армии быстро продвигались вперед, этих пленных отделили от остальных узников и перевели в Баварию, где они должны были поступить под охрану Бергера. Обсуждался также вопрос о вспышках сепаратизма в Австрии и Баварии».[505]