— Ай, Кузя! Ай, Кузя! Умирай не надо!

Река имела форму дуги. По словам Куна, пороги находились на этой самой дуге.

Олонко предложил пойти берегом реки.

— Не стоит рисковать, Алексей. Я Куну верю.

Алексей исподлобья следил за Ошлыковым.

— Так, по-твоему, Кун, на плотах идти нельзя?

— Ни-ни! — покачал головой охотник.

— Тогда вы идите по берегу, а мы с вами, Кузьма Федорович, все же поплывем.

— Я согласен. Плыть так плыть! Заметь, однако, Алексей Григорьевич, я ведь не говорю, что нет порогов.

— Совсем недавно вы другое говорили, Кузьма Федорович.

— Ну, ладно. Плывем!

Алексей направился к плоту. Николай догнал его и взял за руку.

— Не храбрись, Алексей. Ошлыкову силенки не занимать, вон он какой! Спихнет он тебя в воду, и конец.

— Брось, Николай! Не впервые.

Алексей прислушался, не идет ли Ошлыков. — Что же он медлит?

— Кузьма Федорович, поторапливайтесь!

Оставшись вдвоем с Ошлыковым, Кун с опаской посмотрел на него. Старый охотник больше не верил Кузе, с которым когда-то пил за нерушимую дружбу.

Ошлыков исподлобья смотрел на охотника и думал. На плоту он, конечно, не поплывет: на реке пороги. Все это было затеяно, чтобы отделаться от Олонко и завладеть заветным ключом Соснина. «Почему бы этого ученого не оглоушить чем-нибудь, вытащить ключ из кармана и сбросить в воду? На горной реке всякое может случиться», — не раз думал Ошлыков до этой встречи с Куном. Заполучив ключ, Старовер намеревался послать с ним к старому охотнику Щеголя. Последний должен был показать ключ и потребовать ящик. Хорошо разработанный план провалился.

Ошлыков подошел к нарте и приподнял ящик. «Не унесешь!» — только и успел он подумать, как услыхал хрипловатый голос Куна:

— Ящик не надо трогай, Кузя! Стреляй буду!

Старовер увидел наведенное на него ружье. Он плюнул и подошел к костру.

— Ты обманул меня, друг Кун.

— Друга больше не надо. Кузя худой друг!

— Что ты, Кун! Мы же столько лет знакомы, а ты говоришь, что я не друг тебе.

Охотник покачал головой.

— Выпить хочешь, друг Кун?

Ошлыков достал из-за пазухи плоскую флягу и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. У Куна внутри что-то засосало. Он проглотил слюну. Старовер протянул ему флягу.

— На, пей в знак дружбы, прямо из фляги.

— Кун не будет пить. Кузя запирай его на заимке. Кузя худой друг.

— Не хочешь пить, не надо! — сказал Старовер. — Может, ты, друг Кун, скажешь, что это за ящик везешь на моих оленях?

— Олешки Иринка давай.

— Правильно она сделала, что дала их тебе. Ну, а ящик-то куда ты везешь?

— Не надо, Кузя, спрашивай. Кун не говори.

— Экий ты стал неразговорчивый, — проворчал Ошлыков и оглянулся вокруг: на нарте, конечно, не удерешь, не зима, а Кун не промахнется, продырявит затылок. С берега донесся голос Соснина. «Надо уходить», — мелькнула мысль, и Старовер поднялся. — Ну, я пойду, — сказал он. — Вечером встретимся, ты ведь берегом поедешь?

Кун сумрачным взглядом проводил Старовера. Прибежал Олонко.

— Где Кузьма Федорович?

— Там пошел, — махнул рукой старый охотник на реку. — Худой человек Кузя.

Николай побежал туда, куда указал Кун. Ошлыкова там не было. Начали искать, стреляли в воздух, кричали. Старовер исчез.

— Осталось немного досказать, — продолжал Сергей Петрович. — Вечером Грей привел меня к расщелине. Я спуститься не мог, не было длинного каната. Подавали голоса: Грей лаял, я кричал. Но все напрасно.

У костра стало тихо.

— Завтра думаю спуститься в расщелину, — нарушил молчание Ветлужанин. — Саша, как ты на это смотришь?

— Согласен. С утра только слетаю в Комкур.

— Не задержишься?

— Нет! За полтора часа управлюсь.

— Максим Николаевич в день по три раза запрашивает о Наде.

— Вот что, Сергей Петрович, — сказал Цинченко. — В расщелину надо спуститься вечером.

— Почему?

— Утром опасно. К двенадцати часам с ледников уже идет вода. Утром вы ничего не сделаете. Вечером же, когда кончится сток ледниковой воды, вы, не рискуя жизнью, тщательным образом сможете исследовать расщелину. Не забудьте, у вас будет время с шести часов вечера до двенадцати часов следующего дня. Проклятая нога. Мне бы самому надо отправиться с вами.

— Хорошо, попробуем спуститься вечером.

На следующий день рано утром Саша Левченко вернулся из Комкура и вместе с Ветлужаниным вышел на поиски Нади. В полдень они достигли расщелины. В ней оказалась вода. Уровень ее, как нетрудно было заметить, постепенно поднимался; скоро вода стала выливаться через край. Прошел час, другой. Вода не убывала. К шести часам она вошла в берега, но ниже не хотела падать.

— Ничего не понимаю, — разводил руками Ветлужанин. — Что могло случиться? Еще вчера в расщелине не было ни одной капли воды, в ней был снег...

Незадолго до прихода к расщелине Ветлужанина Надя сидела на бровке шурфа, выкопанного в снегу. Внизу на глубине трех — трех с половиной метров бурлила вода.

Нижняя кромка шурфа пропиталась водой и потемнела. Надя бросала в затихающий поток комки снега. Он подхватывал их и уносил в подземелье.

Вскоре сток воды почти прекратился. Надя перекусила и, взяв в руки пустой вещевой мешок, спрыгнула в русло горного ручейка. Нижний край шурфа оказался на уровне груди. Надя пригнулась и нырнула в тоннель.

Идти пришлось ощупью, согнувшись. Проложенный водой коридор начал суживаться. Пришлось лечь и поляком протискиваться между камнями. В одном месте Наде показалось, что она застряла. Ее охватило чувство беспомощности. Черная пещерная тьма обступила ее со всех сторон, плотная тишина словно давила на плечи. И вдруг сзади что-то гулко стукнуло. Надя рванулась вперед. Ей почудилось, будто что-то огромное надвигалось на нее из тьмы, пыталось притиснуть ее к стене.

Столетиями стояли в безмолвии эти мрачные своды. Никогда не видели они живого человека. Только вода, вечно ищущая движения, струилась здесь. Проникая в самые мелкие поры земли, врываясь в трещины, она прорезала в толще ледяных гор многочисленные галереи, тоннели, коридоры и гроты. Надя как раз и пробивалась по одному из многочисленных сооружений подземного архитектора.

Сколько прошло времени, она не знала. В одном месте стукнулась головой о камень. Когда отлежалась, во рту почувствовала привкус соли, глаза застилало что-то мокрое. Усилием воли Надя приподнялась и снова поползла вперед. В движении она искала свое спасение.

Вдруг тьма начала редеть. Сердце у Нади радостно заколотилось. Казалось, еще два-три удара, и оно разорвется. Горячие слезы обожгли лицо. Она глотала их и, всхлипывая, ползла к свету. Теперь в коридоре стоял полумрак. Надя как-то вдруг сразу выбралась из тоннеля. Глубокий вздох вырвался из груди девушки. Если бы сейчас кто-нибудь из знакомых взглянул на нее, то наверняка бы не узнал: лицо в крови, синеватое вздутие на лбу, поцарапанные руки, кровоточащие ссадины на голых коленях. Юбка клочьями свисала с боков. Телогрейка мокрая и вымазанная в глине. Но Надя ничего этого не замечала. Ее большие глаза изумленно глядели на долину.

Так прошло несколько минут.

Потом Надя вскинула на плечо вещевой мешок и пошла вдоль ручья. У небольшого водоема разделась, умылась холодной водой. К ней вернулись силы.

Надя еще раз внимательно осмотрела долину. Недалеко паслись олени, а чуть в стороне от них, на склоне, возвышалась избушка без окон. Окутанная призрачным светом, она казалась таинственной. Возле избушки были сложены дрова. «Костер разведу», — решила Надя.

...Проснулась она внезапно. Казалось, что она только что задремала, хотя и проспала не меньше пятнадцати часов. Солнце уже перевалило за полдень.

«Нужно найти Ирину и попросить ее вывести из Голубой долины», — подумала Надя, и в ту же секунду услыхала чьи-то шаги. Она пригнулась и осторожно отодвинула ветви ольховника.