—  Должен быть, но задерживается, — сообщила секретарша. — В министерстве, в коллегии заседает.

Не желая мешать отдыху Кио (он сидел, откинувшись в кресле, закрыв глаза), я намеревался тихонько покинуть приемную. Но не тут-то было.

—  Куда же вы? — остановил меня Кио. Видимо, он умел все замечать и сквозь прикрытые веки. — Во-первых, здравствуйте. А во-вторых. Кстати, пригодился ли вам снимок для служебного пропуска? Ах, вот как! Слишком велик оказался! Ладно, в следующий раз пересниму!

Говорилось это шутливо, благодушно, и я, решив воспользоваться добрым настроением артиста, собрался было порасспросить его о предыдущих зарубежных поездках. Кое-что я уже знал. Знал, например, что Международная артистическая лига удостоила Эмиля Теодоровича золотой медали — высшей своей награды. Знал и о том, что Магический клуб в Лондоне (оказывается, бывают и такие клубы) избрал Кио почетным членом и даже первой строкой записал на своей почетной доске.  Кио, однако, угадал мои намерения.

—  После, после, — сказал он. — После, когда вернусь из поездки! А сейчас потолкуем о вашей работе. Насколько помню, при прошлой встрече мы толковали о том, в каком направлении должна она пойти. Так как же, далеко ли успели продвинуться?

Я ответил, что, разумеется, время, проведенное в тесном общении с Ленинградским цирком, дало мне многое и что я смог услышать десятки рассказов о цирковых делах и событиях.

—  Не сомневаюсь, — кивнул Кио. — Если вдуматься, каждый артист не что иное, как живое собрание всевозможных рассказов, историй, происшествий, случаев.

—   Частных случаев, — заметил я.

—   Как вы сказали? Частных? — переспросил Кио. — Вы в самом деле уверены, что все эти случаи именно частные?

Я не успел ответить. На пороге приемной появился еще один посетитель — рослый и стройный. Лет сорока, чуть больше. С красивой сединой в черных волосах.

—   Эмиль Теодорович! Я думал, что вы уже попрощались с Москвой!

—   Завтра, завтра! — отозвался Кио. — Впрочем, насколько помню, и вы.

—   Да, но с одной только разницей: мне ехать значительно ближе, в Днепропетровск.

—   Что ж, тамошний цирк построен с толком, — одобрил Кио. — Ну, а как ваши отношения с Эммой — как они сложились?

—   Наладились.

—   Другими словами, снова мир и любовь?

—   О любви говорить, пожалуй, рано. Но мир восстановлен.

—   Попрошу передать нижайший мой поклон, — произнес Кио с такой церемонной учтивостью, что я на мгновение усомнился — говорится ли это всерьез. — Каковы же нынешние успехи Эммы? Помню, вы утверждали, что сделаете ее первоклассной артисткой.

—   Совершенно верно. И сейчас не зарекаюсь.

Узнав, что управляющего нет на месте, артист (я отчетливо вспомнил, что встречал на плакатах и эту улыбку, и эти глаза) не захотел задерживаться. Тепло попрощавшись с Кио, пожелав ему побольше лавровых венков, он вышел из приемной.

—  Венки! Лавровые венки! — фыркнул Кио. — Не такое уж это удовольствие. Листья-то остроконечные — колются. Имел возможность убедиться в этом в Копенгагене. Овация на прощальном представлении длилась пятнадцать минут, два десятка раз выходил на вызовы, и каждый раз с этим самым венком на плечах.

Точно острые кончики листьев продолжали его покалывать, Кио нетерпеливо помотал головой. И тут же переменил разговор:

—  Вернемся к вашей работе. Выходит, она начинается   только   теперь?   Частных    случаев   набрано с избытком, копилка полна, и потому уважаемый автор может себе позволить.

На этот раз ироничность, больше того — насмешливость, была очевидна.

—  Это не так, Эмиль Теодорович. Вы меня не поняли. Работа моя началась с первого дня, как я пришел в цирк. Но теперь я должен. Одним словом, я не хочу, чтобы моя работа ограничилась воспроизведением или повторением занимательных историй. Для меня важнее другое  — уловить решающее в характере, в поведении советского циркового артиста.

Кио помолчал. Затем, поднявшись с кресла, устремил на меня очень пристальный взгляд. «Сейчас повторит свой знаменитый пасс!» — подумалось мне. Но пасса не последовало. Переведя взгляд на часы, Кио покачал головой и опять опустился в кресло.

—  Давайте-ка познакомлю вас с одной историей. Польза двойная: когда рассказываешь, время летит быстрее. Ну и для вас послушать небесполезно. С кем, когда случилась эта история — неважно, несущественно. Да и я не уполномочен раскрывать настоящее имя. Можете считать, что произошла она с Ивановым, Сидоровым, Свиридовым, Мансуровым. Не это важно, а то, чтобы вы на досуге поразмыслили, можно ли и эту историю причислить к тому, что вы изволите называть частным случаем.

Наступил предвечерний час. Коридоры главка, день-деньской говорливые и многолюдные, наконец, умолкали. Я не подозревал, что Кио умеет так выразительно рассказывать. Даже секретарша заслушалась, позабыв о пишущей машинке.

А затем, только Кио успел закончить рассказ, явился управляющий. Принеся извинения, что заставил ждать, пригласил Эмиля Теодоровича к себе в кабинет.

Мне бы следовало дождаться очереди, но я почувствовал, что ждать не могу. Мне хотелось сейчас же, без промедления записать историю, услышанную от Кио.

—   Куда же вы? — удивилась секретарша.

—   Я лучше завтра приду. Завтра с утра! — ответил я и поспешил в гостиницу.

Вот история, которую рассказал мне Кио.

ЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ

В этот воскресный день цирк давал подряд три представления. Артистам не то что отлучиться — передохнуть, перекусить едва хватало времени. А к дрессировщику Мансурову, как назло, пожаловал гость. Разумеется, следовало отложить беседу. Но гость, сотрудник местной газеты, был молод, на все вокруг глядел восторженными глазами и вконец обезоружил Мансурова, простодушно признавшись, что редактор впервые доверил ему написать самостоятельную статью, да еще на такую интереснейшую тему, как цирковое искусство.

—  Так что не сердитесь. Понимаю, вам не до меня.

Но сроки, газетные сроки!

Мансуров сидел перед гримировальным столиком. Лампа, освещая сверху зеркало, играла в блестках, которыми сплошь заткан был костюм. При малейшем движении блестки сверкали, переливались.

—   Действительно, день сегодня трудный, — кивнул Мансуров. — Все, что могу, — побеседовать до антракта, поскольку работаю во втором отделении. Что именно интересует вас?

—   Многое! — воскликнул сотрудник газеты. — Ваш жизненный путь. Как стали артистом. Ваши мысли о профессии дрессировщика.

—   О! — улыбнулся Мансуров. — Столько вопросов, что сразу не ответишь.  Начнем-ка лучше с последнего вопроса, с того, что кажется мне самым важным в работе дрессировщика. Надо любить своих зверей. Понимать их. Дружить с ними. Каждый зверь нуждается в любовном подходе. Если же нарушен контакт.

Закончить фразу он не успел. В гардеробную вошел ассистент Мансурова — белобрысый парень в спецовке с закатанными выше локтей рукавами. Подойдя к дрессировщику, что-то тихонько ему сказал.

—   Постой, погоди, — нахмурился Мансуров.— А как апельсин? На апельсин реагирует?

—   Ни в какую. Отбросила.

—   А банан? Банан предлагал?

—   И банан не желает. Бурчит чего-то: быр да быр!

Парень стоял вразвалку, отвечал с ухмылкой, и Мансуров поморщился: «Не получится толку. Сквозняк в голове!»

Поднялся со вздохом. Поверх костюма накинул рабочий халат. И обратился к сотруднику газеты, уже успевшему раскрыть свой блокнот:

—  Непредвиденные обстоятельства. Так что извините, придется повременить с беседой. Пройдите в зал, посмотрите программу, а уж потом. Считайте, что остаюсь у вас в должниках!

Нечего делать, пришлось сотруднику газеты припрятать блокнот. Но все равно, пока он шел закулисным коридором и видел артистов, разминающихся перед выступлением, и всяческую причудливую аппаратуру, также ожидающую момента, когда ее вынесут на манеж,— все это время молодой и неискушенный сотрудник газеты мысленно прикидывал, как именно с этих беглых картин закулисной жизни начнет свою статью, и, больше того, дав полную волю фантазии, стал обдумывать заголовок будущей статьи. «Искусство сильных и отважных». Нет, лучше, пожалуй, назвать: «Яркий праздник на арене». Или еще лучше: «Когда зажигаются цирковые огни».