— Наблюдаешь? — прозвучал за его спиной знакомый голос. Ержан оглянулся — перед ним стоял Василий Кусков.

— Больше слушаю, чем наблюдаю. Гудят! — сказал Ержан.

На лице политрука проступала бледность, губы плотно сжаты. Спокойный взгляд излучал холодные голубоватые искорки. Пройдя к Ержану, Кусков, навалившись грудью на кромку окопа, стал смотреть вперед. Ержан знал, что Кусков переживает то же, что и он сам. Оба некоторое время молча смотрели вперед. Прислушались к железному скрежету огромной массы танков, сосредотачивающейся в лесах, занятых неприятелем.

— Кажется, немцы стараются побольше стянуть танков, — сказал Ержан, чувствуя, что дальше молчать невозможно.

— Да, слышу.

— Был в политотделе? Какие новости? — машинально спросил Ержан, сознавая, что в данную минуту эти слова не имеют никакого значения. Новость, которую ждет дивизия, фронт, весь народ, — это остановить врага. Понятно, и начальник политотдела не мог сказать Кускову что-нибудь иное. Василий понял эту мысль Ержана.

— Известно, какая может быть новость, — проговорил Кусков. — Отбросить тех, — и он кивком указал на передний край.

— Да... жарко будет сегодня, — ответил Ержан, глядя вперед. — Как я полагаю, отходя, мы уперлись в край пропасти.

— Дальше некуда. Немцы пока нас превосходят. Умирать не хочу. Но знаю, нельзя ни на пядь отступить от этого места.

Отчетливо донесся скрежещущий гул танков. Ержан и Василий переглянулись. Чуть спустя Ержан заговорил снова.

Неизвестно почему, но в этой тишине ему захотелось открыться Василию:

— Помнишь тот разговор? Меня долго мучили с тех пор разные мысли... Невыносимо, оказывается, оставаться наедине со своими думами. Казалось, что в последнее время я забылся. Но сегодня, на рассвете, я припомнил всю свою жизнь. И не обнаружил ничего такого, что было бы достойно людского восхищения, их памяти. Не говоря о других, даже самому нечего вспомнить с радостью, — Ержан усмехнулся, — даже не смог, как другие, полюбить девушку.

— Ты что-то рассуждаешь так, словно постарел, — сказал Василий, в упор глядя на Ержана. — Выбрось подобную чепуху из головы. Твоя настоящая жизнь только начинается.

Василий понимал, что происходило в душе Ержана. В человеческой жизни детство и зрелость разделяет довольно большой период.

Но зрелость приходит незаметно, как утро сменяется предполуденным часом.

Война остервенело, с болью сдирала остатки нежной скорлупки с неокрепшей юности Ержана. Неопытная душа неожиданно смущена доселе неведомыми мыслями. «Придет час, боль замрет, и душа обретет прежнее спокойствие», — мысленно заключил Василий.

Ержан внезапно застыдился своих слов. Это было равносильно тому, если бы он начал хныкать о своих болячках у смертного одра другого человека. «К чему мне изливать и выворачивать наизнанку нутро перед человеком, который сам стоит лицом к лицу со смертью», — подумал он.

— Да, эти мысли — чепуха, — проговорил Кусков, посмотрев на Ержана.

— Это правда, что чепуха. Перехватил, — сказал Ержан.

— Да ты не беспокойся. Я понимаю тебя. Поговорим как-нибудь позднее, — ответил Василий. Ержан промолчал.

— Я буду в твоем взводе, — сказал Василий. — Ну, а теперь пойду к хлопцам.

Ержан вскинул на Василия благодарный взгляд. Оттого, что с ним рядом Кусков, Ержан почувствовал себя более уверенно — так, вероятно, чувствует себя молодой врач, делающий сложную операцию в присутствии опытного профессора.

Мороз крепчал. В чистом небе гасли зеленоватые звезды. Пахло сосновой смолой и снегом.

Пришел Мурат Арыстанов. Шинель его, словно минеральной пылью, была осыпана искрящимся снегом. Вместе с ним явились шумные армейские саперы, приволокли с собой деревянные ящики со взрывчаткой.

— Не попятятся ли твои солдаты? — спросил Мурат.

— Нет! — уверенно ответил Ержан. — Скорей погибнут, чем побегут.

— Вот и хорошо. По приказу комдива, саперы поставят за твоими траншеями противотанковые мины, взрыватели которых соединены стальными прутками. Такая мина рвется даже в том случае, если окажется между гусеницами танка... Если немецкие танки пройдут твою оборону, они подорвутся на минах... Понятно?

— Понятно, товарищ командир полка... Впрочем, это что-то новое... Такое еще не применялось у нас.

— По данным разведки, фашисты начнут атаку в семь ноль-ноль, — напомнил Мурат и, позвав Маштая, отправился в соседний взвод.

За лесом, осветив верхушки сосен, взвилась зеленая немецкая ракета.

— Словно пальма, покрытая изморозью, — сказал Кусков, рассматривая ракету. — Странно, почему молчит наша артиллерия? Ведь всем ясно, что в лесу сконцентрировались немецкие танки. Тут бы их и накрыть.

— Берегут, наверное, снаряды на завтра, — предположил Бондаренко, оказавшийся рядом, и посмотрел на трофейные часы со светящимся циферблатом.

— Шестой час! Еще два часа, а там, может быть...

— Ничего не может быть, кроме победы, — оборвал его Кусков.

— Давайте соснем часок, — предложил Ержан и, опустившись на сосновые ветви на дне траншеи, лег, приподняв воротник и сунув ладони в рукава шинели. — Ложись, Вася, рядом со мной, вдвоем всегда теплее.

Ержан уснул, и приснилась ему Раушан в легком шелковом платье, тоненькая, как тростинка. Они шли по светлой ковыльной степи вдвоем, взявшись за руки, и глядели, как над ними, курлыча в ультрамариновом поднебесье, пролетали журавли на север.

— Кажется, вот так бы и полетела с ними, — сказала Раушан... — Улыбнулась, сложила руки, как крылья, и... полетела.

И тут Ержан увидел Уали Молдабаева. Уали поднял к небу тяжелое противотанковое ружье и, прицелившись, выстрелил. Раушан, сложив белые руки-крылья, камнем упала за курган, и на месте ее падения к облакам взвился черный столб дыма.

Ержан в ужасе проснулся и услышал, как по снегу стучали комья земли, поднятые разрывами снарядов. Фашисты начали артиллерийскую подготовку.

Рядом сидел Уали. В морозном воздухе крепко пахло спиртом.

— Выпьем по глотку, — бесцеремонно предложил Уали, держа на весу флягу с водкой. Рука его противно дрожала.

— Да ведь это неприкосновенный запас.

— А вдруг нас сразу убьют — зазря пропадет водка...

Снаряды падали один за другим спереди, сзади, но ни один не разорвался в окопах, и никто не был убит. «Сколько минут они будут палить?» — подумал Ержан и засек на часах время. Было пять минут седьмого.

— Интересно, прилетят самолеты или сразу за артналетом пойдут танки? — поинтересовался Кожек Шожебаев.

Пискливо, как комар, зазвонил телефон, и неузнаваемый голос командира роты предупредил:

— Держись, Ержан... Танки!

Сбоку пустили ракету, и она, вспыхнув, вырвала из темноты огромные, как дома, притаившиеся для прыжка танки.

На какую-то секунду наступила тягостная тишина предгрозья, и бойцы услышали твердый голос политрука Василия Кускова:

— Отступать, товарищи, некуда, позади Москва!

После этих, таких простых русских слов огромные танки показались Ержану не такими страшными. Он улыбнулся, ощупал бутылки с горючей жидкостью, поставленные в нишу, оглянулся на товарищей.

Кусков стоял на патронном ящике и казался на голову выше всех.

Со всех сторон замелькали ракеты, откуда-то вырвался острый, как бритва, прожекторный луч, и Ержан увидел в его мертвенном холодном свете боевой порядок наступающих. В голове двигались тяжелые танки, за ними средние и легкие, потом мотоциклисты на примятом гусеницами, хрупком, почти фарфоровом снегу, с автоматами, пулеметами и минометами. Замыкался боевой порядок идущей во весь рост пехотой.

На какой-то миг танки задержались и вдруг все сразу рванулись вперед и помчались, все увеличивая скорость, на ходу стреляя из пушек.

С деревьев с криками сорвались вороны и разлетелись.

— Ну что ж, померяемся силами. Посмотрим, кто кого, — пробормотал Ержан, с опаской поглядывая на бронебойщиков с белыми, как полотно, лицами, застывших у своих длинных ружей.