Хадиша давно подозревала, что между Муратом и Айшой «крутится какой-то бес». Было время, когда ее жег огонь ревности. Однако воочию ни в чем не пришлось убедиться. Не было никаких доказательств. Казалось, что все подозрения возбудили разные сплетни и кривотолки недоброжелателей.

В последние годы Мурат охладел к Хадише. Но эта холодность стала проявляться задолго до сплетен.

Один раз Мурат во время ссоры в сердцах сказал ей: «Я люблю другую женщину, не тебя». Хадиша была ошеломлена таким признанием и сердцем почуяла, что муж сказал правду. После этого признания она боялась потерять Мурата. Ей казалось диким продолжать свой жизненный путь с кем-либо другим, кроме Мурата. Раздумывая, она под «другой женщиной» стала подозревать Айшу. Это подозрение до сих пор нет-нет бередит ее душу. Хадиша не понимала, что заставило соперницу прийти к ней, но она подавила свой гнев, готовый вспыхнуть в первые минуты встречи.

Хадиша краем глаза наблюдала за Айшой. От ее полноватой фигуры исходит спокойное тепло. Такие женщины нравятся мужчинам. Красивое, румяное лицо, ясные лучистые глаза с едва уловимой в них печалью.

Трудно понять: то ли это природная застенчивость, то ли наигранность. Но эта печаль, словно туманная сетка, наброшенная на лик луны, придает лицу неизъяснимую прелесть.

«Такая женщина могла понравиться Мурату», — подумала Хадиша. Но вспыхнувший было огонь ревности быстро погас.

— Твой муж дома. У тебя все в порядке. Оказывается, ценных людей в армию не берут, — сказала Хадиша, разливая чай.

— Видимо, находит какую-то лазейку, — вздохнув, ответила Айша. — Умело откручивается от армии. Говорит, что он незаменим в тылу.

У обеих женщин на языке было имя Мурата.

— Почему ты плохо отзываешься о своем муже? — спросила Хадиша. — Люди ведь хвалят его. Все говорят, что ваш дом — полная чаша с кумысом.

— Зачем об этом напоминать? — спросила Айша, смело взглянув в лицо соперницы. — Нечего скрывать. Человек, думающий о своем желудке, когда над народом висит несчастье, плохой человек. Во время войны мужчина должен воевать, женщина должна оставаться с семьей. Немец рвется к Москве, дивизия, сформированная в Алма-Ате, дерется под Москвой.

Хадиша встрепенулась. В последнее время она много думала о Мурате, о тяжести войны.

— Сегодня передавали по радио: немцы бросили массу танков. Прошло полмесяца, как нет письма от мужа.

Сердце Айши болезненно сжалось, она сказала:

— Наверно, жив. Нет у него времени писать.

— Лишь бы был живой, — Хадиша смахнула слезы.

Лед между ними растаял, как только заговорили о человеке, находившемся на войне. Обе женщины открыто поведали друг другу обо всем наболевшем.

— Соседи у тебя — хорошие люди? Общаешься ли ты с ними? — спросила Айша.

— Люди неплохие. Но мы редко встречаемся. Когда был Мурат, мы посещали две-три семьи. Теперь не хожу к ним. Бедные родственники и бедные друзья — всегда обуза, — сказала Хадиша, вздохнув.

— Работаешь?

— Кое-где предлагали быть секретарем, но это ведь — все время на побегушках. Застыдилась такой работы. Самолюбие перешло, видимо, ко мне от Мурата, — улыбнулась Хадиша. — Пять лет назад кончила педтехникум. Сейчас, может быть, постарела.

— Тогда устраивайся учительницей в нашей школе Будешь преподавать в младших классах. Кстати, и Шернияза будешь обучать сама, — предложила Айша. — Да и встряхнешься.

— Да подзабыла я... Трудновато будет, — сказала Хадиша, но по глазам ее было видно, что это предложение Айши ей нравится.

— Я похлопочу за тебя перед директором школы и помогу подготовить и провести первые уроки, — пообещала Айша.

Хадиша принесла из кухни вновь вскипевший чайник.

VI

Светало. В рассеивающемся полумраке вырисовывался дремучий лес, забитый войсками, дымящие кухни, пушки, накрытые белыми маскировочными халатами.

Ночью дивизия снова попятилась к Москве. Второй эшелон ее попал в зону артиллерийского огня. Еще вчера солдаты отогревались в избах деревни Неделино, вытянувшейся вдоль мелкой низины, заросшей стлаником, а уже сегодня с утра деревню начали молотить крупповские пушки.

В окопы второй линии обороны перекочевали бывалые солдаты, не раз колошматившие немцев. Еще никто из них не награжден ни орденом, ни медалью, но раны уже были, и о храбрости друг друга солдаты судили по ранам, полученным в боях. Все эти люди привязаны друг к другу тысячами неразрывных нитей войскового товарищества: любовью к Родине, казахским языком, принадлежностью к одному полку. Но даже их, не раз побывавших в боях, лихорадило нервное волнение, всегда предшествующее большому сражению. И командиры, и солдаты понимали — приближается решительная схватка с врагом. Постепенно, отходя на новые рубежи, армия подошла почти к Москве, отступать дальше было некуда, надо выстоять и ценою любых усилий отбросить врага. Каждый солдат по-своему готовился к решающему сражению.

Как всегда перед боем, время тянется медленно. Надо чем-то заняться, отвлечься, успокоить себя; солдаты брились, переодевались в чистое белье, писали домой.

Никто не может уснуть. До тех пор, пока не прозвучит первый выстрел, солдат будет находиться в напряженном состоянии ожидания.

Ержан всю ночь не сомкнул глаз. Он получил приказ от командира батальона и сам приказал своим подчиненным еще более углубить окопы, сделать запасные стрелковые гнезда, проверил наличие боеприпасов. Ему показалось недостаточным количество противотанковых гранат и бутылок с горючей жидкостью, и он послал Добрушина и Борибая во второй эшелон к Дошевскому. Они принесли несколько ящиков. Борибай, выше всех человеческих достоинств ценивший хитрость, хвастал перед товарищами:

— Дошевский дал один ящик, а мы умудрились притащить три. Уволокли у него из-под самого носа.

Кажется, боеприпасов у взвода для одного сражения многовато, но трудно предвидеть, как будут развиваться события, а лишняя граната и лишний патрон никогда не помешают в бою. Солдаты по только им одним известным приметам чувствовали — опасность удвоилась. Разведчики сообщили, что немцы сосредоточивают против дивизии крупные силы. С передней линии все чаще доносится предостерегающий рокот танков. Солдаты прислушивались, чаще обычного курили, доставая табак из подарочных кисетов, искусно расшитых девичьими руками.

Ержан, хозяйской походкой пройдя по окопу, остановился перед вторым отделением, находящимся посредине обороны, занимаемой взводом. Правый фланг слегка возвышался, а левый, спадая, упирался в балку, занесенную глубоким снегом. «Хорошее место для обороны», — подумал он.

Ержан знал, что на рассвете фашисты начнут атаку. И вот наступает медленный зимний рассвет. Каждую минуту может начаться фашистская артиллерийская подготовка.

Ержан молча вглядывался вдаль. Деревня Неделино, возникшая из тумана, походит на караван, показавшийся из-за холма: у некоторых домов выглядывают коньки крыш, два-три дома, забравшиеся на холмы, видны во весь рост.

Временами с вражеской стороны доносится настораживающий стук, приглушенный расстоянием гул моторов. Ержан чутко прислушивается к каждому звуку. Он забыл о Борибае, стоявшем рядом. Когда вражеские танки перемахнут через гребень холмов, не порвется ли узкая цепочка взвода, выдержат ли люди? Во что бы то ни стало надо выстоять. Отступать нельзя, да и некуда, и в приказе комдива сказаны те же строгие слова. И до этого в приказах не раз говорилось о невозможности отступления.

Однако части несколько раз отходили.

Ержан всеми фибрами души чувствовал, что на этот раз приказ «не отступать» давался в своем истинном, первородном значении и в последний раз. Ержан, как и все, был в ожидании того недалекого часа, когда навсегда удастся остановить врага. Он также знал, что наступающий час будет самым тяжелым, самым грозным часом всех сражений. Он внутренне сознавал, что находится перед этой гранью, лицо его было бледно и сосредоточенно.