«Броня крепка, и танки наши быстры», — неслась оттуда бодрая песня.

Трамвай подошел не сразу. Один военный шутливо задел Айшу, она отвернулась и отошла подальше.

Айша не испугалась сердитого мужа, не оскорбилась его дерзкими словами. Она давно раскусила Кудайбергена, знала, чем он дышит. Он любил ее безгранично и в такой же степени ревновал. Но его любовь не доставляла радости ни Айше, ни ему. Как украденную драгоценность, он лелеял жену, прятал от постороннего глаза, не пускал ее работать. Ревность его была вызвана боязнью потерять Айшу. Он все боялся, что она уйдет от него, поступит в какой-нибудь госпиталь санитаркой, будет день и ночь ухаживать за ранеными.

Если бы во время ссоры, он не болтал вздор, а, по-настоящему разгневанный, закричал бы на нее, Айша осталась бы даже довольна. Она готова была простить ему все его недостатки, но его безволие, отсутствие гордости заставляли ее страдать. Невозможно было уважать человека, который сам не уважал себя.

Он считал для себя высокой честью быть поближе к людям, стоящим на более высоких ступенях общественной лестницы. Кудайберген полагал, что Айша разделяет его взгляды, и водил ее в гости к своим начальникам. Но Айша возвращалась из гостей не «возрожденной духом», как хотелось бы Кудайбергену, а униженной. «Большие люди» не питали особенного расположения к Кудайбергену. Садясь у края стола, он оказывался человеком на побегушках. Айша слышала: «Кудайберген, подай то», «сделай-ка вот это», «позови того-то». И все эти унизительные поручения муж выполнял с радостью, с мягкой улыбкой на широкоскулом лоснящемся лице.

А на следующий день Кудайберген даже самую плохую шутку, услышанную им в этом почитаемом кругу, повторял с таким упоением, как будто ее изрек сам легендарный острослов Жиренче.

Тот, кто не считался с ее мужем, был не прочь позволить вольности по отношению к Айше.

От подобных «торжественных угощений» Айша чувствовала себя оскорбленной. В конце концов это ей прискучило, и она перестала ходить с мужем в гости. Позднее стала общаться с семьями Мурата и Уали.

Айша вышла замуж совсем юной и с мыслью «такова уж женская доля» вскоре примирилась со своей невеселой судьбой. Но вдруг, словно луч солнца, пробившийся сквозь пелену серовато-свинцовых туч, ее жизнь озарил Мурат. Айша поняла, что любимый человек дороже всего на свете и что один человек дает счастье другому. Ее покорила не только его благородная натура, но и несгибаемая воля. Самолюбивый, он стремился везде быть первым и лучшим. Смелый джигит с жестковатыми суровыми чертами лица заставил дрогнуть ее неподатливое на ласку сердце. Судьба разъединила их, но Айша до сих пор благодарна Мурату. Это он, находясь за тысячи километров, посылает живительные лучи в ее хмурую жизнь.

— Барышня, трамвай подходит, — окликнул ее военный, прервав думы о Мурате.

Срывая зеленые искры с провода, подошел трамвай. Двое военных, с обеих сторон взяв ее за локти, подсадили в вагон. В трамвае один из них, светловолосый парень в ушанке, сдвинутой набекрень, услужливо предложил ей: «Садитесь», — и указал свободное место у окна.

Хадиша жила недалеко от остановки. Айша сошла с трамвая, и опять что-то заныло в ее груди. Как встретит ее Хадиша? Она не знала о ее чувстве к Мурату. Как Айша отдаст ей свои свертки? Вдруг та разобидится. Что ни говори, Хадиша ведь жена Мурата, и его характер, наверное, в какой-то мере передался ей.

Но после ссоры дома она не могла отступить и смело направилась к знакомому домику.

Дверь открыла Хадиша. Увидев Айшу, она замерла на пороге. Широко открытыми глазами удивленно рассматривала ее, будто не узнавая. Еще не сошедший с мороза румянец на лице Айши, расползаясь, становился гуще. Краешком губ еле слышно произнесла она:

— Здравствуйте.

Хадиша, казалось, тоже шевельнула губами, но слов не было слышно. Молчание становилось невыносимым. Казалось, что с тонких губ Хадиши вот-вот сорвется резкое слово: «Что вам надо?» Придуманный на всякий случай ответ: «Проходя мимо твоего дома, завернула проведать», — прозвучал бы фальшиво.

В эту напряженную минуту любое лживое слово, конечно, застряло бы в горле. Еще несколько секунд этого уничтожающего молчания, и Айша готова повернуться и уйти.

— Заходите, — пригласила Хадиша.

Айша не помнила, как переступила порог, как дошла до гнутого венского стула, стоявшего в глубине комнаты. Только присев, она опомнилась. Не снимая верхней одежды, держала она на коленях саквояж, будто приготовилась сейчас же встать и уйти.

Хадиша привела в порядок разбросанные по дивану подушки и одеяла.

По всему видно было, что она не слишком рада непрошеной гостье, старается овладеть собой, куда-то спрятать бегающий боязливый взгляд.

Женщины по своей природе наблюдательны. Айша обвела взглядом комнату и приметила все до мельчайших подробностей. Низенький потолок, фанерную дверь, окрашенную охрой, ведущую в другую комнату. Кровати нет. Видимо, спят в другой комнате. Обтянутый узорчатой тканью диван с низкой спинкой застлан темным сатиновым одеялом, на нем две вышитые маленькие подушки. Три стула с гнутыми ножками, с фанерными спинками и сиденьями. Перед дверью брошен коврик. В углу сундук, на нем чемодан. Ничего лишнего, лишь на комоде мелкие украшения — безделушки, освещенные отражением от зеркала. На стене висит большой портрет Мурата, видимо, увеличенный с карточки, когда он был помоложе. Есть что-то общее, но лицо какое-то незнакомое.

— Где же Шернияз? — спросила Айша. — Я его сегодня встретила и вот решила прийти, проведать...

— Мальчик уснул... Как поживает твоя семья? Как здоровье мужа и дочки?

— Слава богу, все здоровы.

Сердце уже не замирало, как вначале, и Айша взяла себя в руки. Поудобнее усевшись на стуле, она расстегнула пуговицы пальто, сняла с головы пуховый платок, тем самым показывая, что собирается еще побыть в доме...

— Раздевайся, а я пока вскипячу чай, — предложила Хадиша.

Хотя Айша и поняла, что это были слова, сказанные из приличия, тем не менее не стала отнекиваться. Быстро раздевшись, повесила пальто на гвоздь, вбитый в стенку.

— Я немножечко посижу, погреюсь. Не утруждай себя, чаю не надо, — сказала Айша.

— Нет уж, раз осталась, то попей чаю, — ответила хозяйка, и бледная улыбка скользнула у нее по губам.

— Ладно, — равнодушно согласилась Айша.

— Пойду поставлю на плиту чайник, — и Хадиша ушла на кухню. Застучала конфорками на плите.

За чаем возникла обычная между двумя женщинами беседа. Жизнь города, общие знакомые, рукоделье Хадиши — все это пригодилось для поддержания разговора. Но у обеих женщин были скрытые мысли. Каждая незаметно, исподтишка, наблюдала за другой. Одна как бы спрашивала: «Что ты таишь? Зачем ты пришла?» Другая в то же время думала: «Что ты сейчас думаешь обо мне?»

Айша не разговаривала с Хадишой около года. Встречала ее на улице, раскланивались. Один раз Хадиша даже не ответила на приветствие, будто не заметила.

Сейчас она выглядит похудевшей. Когда-то румяное красивое лицо заметно завяло, осунулось, поблекло. Очень темная родинка на щеке подчеркивала бледность лица. От голоса, от отчужденно-замкнутого взгляда, нервных движений веяло холодком.

О знакомых она говорила раздраженно:

— Что делает в городе Курман? Оставил жену с детьми в Акмолинске на произвол судьбы, а сам гуляет... Нутфуллу почему-то не берут в армию. Посмотрела бы, как он там будет холить себя.

Айша сердцем женщины поняла состояние Хадиши. Не зная, кому и как поведать свои душевные переживания, не имея близкого человека, она, бедная, совсем отчаявшись, видела все в черном свете. На эту женщину, и раньше невыдержанную, нужда и одиночество наложили печать озлобленности. Ей кажется, что все люди питают к ней одно только зло. Увидев женщину в легковой машине или мужа с женой, идущих вместе в театр, она завидовала им, будто это они отобрали у нее Мурата.

В такое трудное время нельзя прожить, злясь на весь белый свет. Айше стало жаль Хадишу. Захотелось простыми человеческими словами согреть ей душу. Но эта женщина вряд ли позволит отпереть свое сердце, а при удобном случае она не прочь ужалить Айшу острым, как кинжал, языком.