Кулянда с вещевым мешком за плечами покорно брела за Дауреном. Под ногами хрустел подбитый морозом затвердевший снег. Когда лесная дорога выводила на поляну, лицо обжигал студеный ветер. Усталая Кулянда зябко поеживалась.

Перед Куляндой впервые предстали картины массового отступления: угрюмые, молчаливые солдаты, крикливые ездовые, поднимающие шум у подвод, застрявших на узкой дороге, машины штабных командиров, с разгону наткнувшиеся на затор. Командиры проворно выпрыгивают из своих машин, бойко носясь из конца в конец затора, стараются навести порядок в обозах, покрикивают на людей, командуют и, если не удается быстро рассосать «пробку», снова вскакивают в машины. Машины устремляются по бездорожью, в объезд скопившегося обоза...

Кулянда глядела на все это с горечью. Но особенно невыносимо было чувство собственной никчемности. В этой сутолоке отступления даже каждый ездовой, честивший соседей на чем свет стоит, знал свое место, свою часть, свои обязанности. А Кулянда чувствовала себя птицей, отбившейся от стаи. Иной раз кто-нибудь с любопытством оглядывал Кулянду и Даурена — что это, дескать, за люди, откуда взялись? — и проходил мимо, полный своих забот.

Теперь единственной опорой Кулянды был Даурен. Время от времени он расспрашивал встречных о пути-дороге и, получив ответ, не задерживаясь шел дальше. С Куляндой он почти не разговаривал.

Кулянда спросила его:

— Мы не заблудились?

— Не бойся.

Ей хотелось говорить, отвлечься от тревожных мыслей, но попытки расшевелить Даурена ни к чему не привели. Сомнения овладели Куляндой.

— Да разве можно разыскать дивизию в такой толчее, Даурен?..

— Найдем, — убежденно ответил Даурен.

Он непоколебимо верил в удачу, и это утешило, успокоило Кулянду. У Даурена был такой вид, будто ему все нипочем. Что бы ни случилось, она должна следовать за ним.

К вечеру они вошли в большое село. Кое-где в сгустившейся темноте мелькали глазки ручных фонарей. Сквозь неплотно занавешенные окна пробивался слабый желтоватый свет. Все было в движении: грохотали повозки, ревели машины, раскатывался по улице гул человеческих голосов. Нетрудно было догадаться, что в селе остановилась тыловая часть с многочисленными обозами. Даурен и Кулянда обошли дом за домом, все были полны людей. После долгих поисков ночлега Даурен в конце концов набрел на сарай, набитый сеном. «Чего же лучше?» — сказал он и, заботливо разворошив и умяв сено для Кулянды, вышел на улицу. От сена исходил приятный запах. Кулянда сидела в сарае. Уличный шум понемногу стал затихать. Все тело ломило от усталости. Она согрелась на своем мягком душистом ложе и заснула. Неизвестно, сколько времени Кулянда спала. Проснулась в полной темноте. На шею и лицо щекотно сыпались пушинки снега. Это было неприятно, и она подняла голову. Рядом возился Даурен.

В нос ударил ароматный запах борща, и у Кулянды сразу засосало под ложечкой.

— Этак всю жизнь проспишь. Подымайся-ка, — сказал Даурен.

Кулянда села, смахнула с лица сенные паутинки. Усталость не прошла, она чувствовала себя вялой.

— Ну, пообедаем чем бог послал, — проговорил Даурен.

Кулянда весь день не брала в рот ни крошечки, борщ показался ей необыкновенно вкусным. Она ела торопливо, набивая рот черным хлебом. Ощущение голода прошло. Глаза ее привыкли к темноте, она заметила, что Даурен плохо ест.

— Почему не ешь? Борщ очень хороший. Ешь.

— Ты на меня не гляди, о себе думай, — сказал Даурен, положил ложку и стал разворачивать мешок. — Вот заодно отведай копченого сала.

Он положил перед Куляндой кусок сала.

— Ты такой щедрый повар — на удивленье! Никогда таких не встречала. Я думала, что все повара народ прижимистый.

Даурен делал вид, что не голоден, тем не менее выхлебал остатки борща, и по тому, как усердно скреб дно котелка, Кулянда поняла, что голод донимал его сильно. Как он ни пытался скрыть что-нибудь от Кулянды, она всегда безошибочно отгадывала его притворство. В дороге, стараясь это делать незаметно, он пытался облегчить ей все тяготы.

Когда они насытились, Даурен провозгласил:

— Теперь попьем чайку, у меня полный котелок.

Кулянде уже не хотелось спать. Измученное тело просило покоя, хотелось лежать бездумно, неподвижно и не думать о том, что за стеной сарая пронзительный холод, грозная война. Кулянда подняла воротник шинели. Даурен, громко дыша, лежал рядом. Казалось, он заснул. Теплое чувство к Даурену охватило девушку. Она осторожно погладила его лицо. Даурен чуть шевельнулся и вдруг схватил ее за руку.

Кулянда вздрогнула, потянула руку назад, но не смогла ее высвободить. В мгновение мускулистые руки Даурена стиснули ее. Разгоряченное лицо его прижалось к ее щеке.

Она расслышала невнятное бормотание:

— Кулянда, душа моя, Куляндаш...

Кулянда пыталась вырваться, но железное кольцо его рук не разжалось, и она, обессилев, вдруг заплакала, уткнувшись лицом в грудь Даурена.

Озадаченный, он выпустил ее. Он повторял растерянно:

— Перестань, Кулянда, ты не обижайся... — и неловкой рукой гладил ее волосы.

Потом, окончательно смутившись, поднялся и размеренно стал шагать по темному сараю.

Кулянда успокоилась и заснула. Наутро, открыв глаза, она увидела, что Даурен осторожно разгребает набросанное на нее сено. Это он прикрыл ее, когда посвежело. Заметив, что Кулянда проснулась, Даурен отвел глаза и,повернулся к ней спиной.

— Вставай, Кулянда, надо идти.

Она поднялась, стряхнула сено.

Даурен копошился, завязывая мешок.

— Но куда же мы теперь пойдем? — спросила Кулянда, — Так и будем таскаться без толку?

— Не будем. Пойдем в свою дивизию.

— Да разве ты ее нашел?

Теперь Даурен решился взглянуть ей в лицо. Стоит и ухмыляется.

— Радуйся. Нашел. Сейчас повстречал солдата из нашей дивизии. Я видел его раньше. Узнал и подкатился к нему. Так и так. Штаб, оказывается, стоит в деревне, пятнадцать километров отсюда. Ну, понятно, подробно разузнал дорогу.

— Вот счастье! — воскликнула обрадованная Кулянда.

Она перекинула мешок за плечо, но Даурен отнял его, связал вместе со своим и пристроил на плече. На протесты Кулянды он решительно заявил, что нужно как можно скорее добраться до дивизии, иначе они опять ее упустят.

Они отправились. Даурен шел впереди. Временами Кулянда догоняла его и заглядывала в лицо, но он отворачивался. Она снова шла позади. По ссутулившейся спине его Кулянда видела, что Даурен готов провалиться сквозь землю: его мучило вчерашнее происшествие. Интересно: такой взрослый, самолюбивый верзила и краснеет, как мальчишка! Женским чутьем Кулянда угадывала, что творится в душе Даурена. Мужественный джигит сознавал свою вину, готов был сделать все. Она могла теперь командовать им, как прирученным слоном, и повести, куда захочет. Приятно было сознавать, что джигит ей подчиняется. Это случилось с нею впервые и приятно щекотало самолюбие.

Она снова догнала Даурена и с любопытством взглянула ему в лицо. Даурен по-прежнему отворачивался, хмурил брови.

Спустя какое-то время он решил подать голос:

— Кулянда, ты не обижайся на меня... Не сердись... Мне впору сквозь землю провалиться, да все не нахожу щели.

Он действительно мучился и, жалея его, Кулянда давно простила ему его необузданный порыв, простила, но не могла подобрать нужных слов.

— Лишь бы ты обо мне не подумал, что я непутевая какая-нибудь, — проговорила она с трудом.

— Что ты! — почти выкрикнул Даурен. — Это я последний негодяй. — Он осекся. — Ты... ты нравишься мне, по-настоящему нравишься.

Сердце Кулянды забилось, она не могла произнести ни слова и, смешавшись, потупилась. Минуту спустя она слабо сжала пальцы Даурена. И в это мгновение Даурен понял, что все его счастье, все его будущее заключено в этих теплых хрупких девичьих пальцах.