Тело раненого безжизненно висело на руках бойца, но раненый еще стонал. Боец осторожно опустил его на землю. Наклонившись, Раушан увидела сморщенное, все в глубоких складках серо-землистое лицо. Обескровленные губы были раскрыты и словно прилипли к деснам.

— Здорово его долбануло в плечо, — сказал боец. — Я легко отделался. Чуть расцарапало мякоть.

Плечо раненого поверх гимнастерки было наспех перетянуто марлей, и на ней затвердел сгусток крови. Раушан с помощью Кулянды повернула раненого на бок.

Просочившаяся из-под марли кровь залила всю грудь. Раушан сняла повязку. Рана была страшная. Осколок раздробил ключицу. Почти теряя сознание, Раушан смотрела на белую раздробленную кость и в клочья разодранное мясо.

Перед ее глазами поплыл туман, сквозь этот туман смотрело на нее мертвенно-бледное лицо раненого с судорожно закушенной губой. Страдания его были невыносимы.

— Кулянда... Кулянда... — бессильно позвала она, чувствуя, что ее рука, поддерживавшая раненого, слабеет.

Кулянда оказалась выносливей. Крепко охватив раненого и поддерживая его голову коленкой, она начала перевязывать рану бинтом, который держала наготове в руке.

Потом перекинула марлевый жгут через шею раненого и укрепила на повязке его руку. Закончив перевязку, Кулянда положила раненого на спину.

Раушан, очнувшись от тупого оцепенения, срывающимся голосом крикнула, чтобы раненого сейчас же положили на подводу и увезли.

Кулянда удивленно посмотрела на нее, сказала твердо:

— Пусть немного полежит здесь. А если еще будут тяжелораненые, на чем мы их отправим?

Это звучало жестоко. Но Раушан не нашла в себе силы перечить.

— Да... Да... Пусть будет так, как ты говоришь.

В беспрерывных заботах и тяжелой работе Раушан забыла о своем страхе. Теперь она могла, несмотря на дрожь в руках, быстро делать перевязки. Но ей не всегда удавалось соразмерить движения своих рук. Иногда раненые, тяжело посапывая, просили:

— Очень туго, нельзя ли посвободнее!

Какой-то молодой черноглазый парень, терпеливо снося боль, улыбнулся и сказал:

— Поглядеть, вон вы какая хрупкая, а рука-то у вас, сестричка, железная.

Его товарищ залился громким смехом:

— Ох, пустомеля, чтоб тебя черти побрали!

И тут же заохал от прикосновения рук Раушан.

Шутка парня развеселила раненых. Их настроение передалось Раушан, угнетенное состояние постепенно развеялось.

Выпали минуты затишья. На пункт зашел Мурат. Сразу же натолкнулся на бойца Дошевского, который топтался у повозки, нагруженной боеприпасами:

— Почему остановился здесь? В такую даль по твоей милости люди должны таскать боеприпасы? Вот заставить тебя самого потаскать!

Дошевский бормотал с жалкой улыбкой на губах:

— Товарищ капитан... товарищ капитан...

— Что капитан? Я уже два месяца капитан, — он вплотную приблизился к Дошевскому. — Ну, живо, все в ту вон балку, где березы.

Дошевский козырнул с лихостью доброго вояки:

— Есть, товарищ капитан! Сейчас же отправлю по вашему указанию. И мигом в тыл за новыми боеприпасами.

Мурат собрался было уже уходить, но вдруг резко обернулся:

— В тыл пошли другого. Сам оставайся здесь.

Дошевский, лицо которого выражало все то же рвение, ответил:

— Есть, товарищ командир! — но не сдвинулся с места. — Разрешите доложить: вы столько времени в бою. Можно ли? Устали, надо полагать, проголодались. — В глазах его появилось льстивое выражение. Он сострадательно и как-то приторно смотрел на комбата. — Я ведь как рассуждал? Думал, надо привезти товарищу командиру горячую пищу.

Мурат вспыхнул:

— Я же приказал вам...

— Есть, товарищ капитан! Но вы прого...

— Чтобы духу твоего не было здесь! — заорал взбешенный Мурат.

Дошевский взвалил на спину ящик с патронами и поплелся за своими. Удаляясь, он то и дело оглядывался на комбата. Ни тени обиды нельзя было заметить в этих быстрых взглядах, а только ласковую душевную заботливость. Ему помешали сделать доброе дело.

Мурат привык к беспрекословному повиновению подчиненных. Дошевский вывел его из себя. Его нельзя было ухватить: ускользал, словно ртуть.

Комбату было стыдно перед бойцами за свою вспышку. Обернувшись к ним, он виновато улыбнулся. Но бойцов рассмешила хитрость Дошевского — они потешались над ним.

Чтобы смягчить свою грубость, Мурат сказал:

— Кажется, я перепугал девушек. Уж очень меня рассердил этот свистун.

Крепкий, словно топором вытесанный, боец подхватил шутку командира:

— Если они испугались крика комбата, то что же с ними будет, когда увидят фашистов? Пускай помаленьку привыкают к войне.

— Наши девушки не пугливые. Иного неловкого парня, пожалуй, поколотить могут.

— Есть и такие парни, которым они сто очков дадут.

Шутки слышались там и тут. Мурат окинул взглядом раненых. Двое лежали неподвижно. «Видно, тяжело ранены, нужно скорей отправлять», — подумал он. Трое бойцов, сидя на земле, безучастно смотрели себе под ноги.

Один из них с остервенением оттягивал забинтованный палец. Эти трое не вступали в разговор: кажется, они не замечали, что происходит вокруг. У одного бойца, кареглазого и смуглого, уши шапки были опущены. На шутку комбата он чуть улыбнулся, улыбка получилась жалкая. Остальные бойцы еще не остыли после боя, глаза их лихорадочно блестели. Их мучило желание рассказать о том, что они сейчас только пережили. Вернутся ли они после излечения в распоряжение Мурата, или, как брызги дождя, рассеются по всему огромному фронту?

— Ну, ребята, каков фашист? — спросил Мурат. — Кажется, довольно близко познакомились.

Бойцы ответили нестройным хором:

— Много пушек у собаки.

— Как стал колотить нашу роту, как стал колотить... света не взвидели.

— Наша рота подожгла один танк... очень способно горит.

Когда гомон голосов начал стихать, какой-то боец произнес:

— Попробовали фашиста на вкус. Не шибко вкусен. — Он сказал это тихо, но все услышали.

— А ты ждал, что он сладкий? — спросил кряжистый солдат. — Но мы с тобой еще как следует не отведали горького. Всего-то как иголкой прошило, а уже уходим с передовой.

Мурат посмотрел на него с неподдельным интересом. Молод, но крупный, с широкой костью. Крутая шея согнута, — должно быть, из-за этого он всегда смотрит исподлобья, словно бодливый бык, — а взгляд не тяжелый. Движения размашисты и неловки.

— Какого взвода?

— Кайсарова.

— Как зовут?

— Даурен.

— Ну, ребята, — сказал Мурат, — желаю быстрого выздоровления. Постарайтесь вернуться в свою часть.

Уходя, Мурат натолкнулся на Раушан. Бледное лицо девушки пробудило в нем жалость. Трудно приходится. Раушан напомнила ему Айшу. В их последнюю встречу она так же была подавлена и угнетена и все твердила на его просьбы: «Нет... нет... нельзя...»

Мурат быстро зашагал прочь. Впереди был враг.

Немцы снова усилили огонь. Неудача первых двух атак обозлила их. Чудовищный зверь, изрыгающий дым и пламя, не смог пробить своей косматой огненной головой стену, вставшую перед ними, но он не смирился, не устал, бешено кидается вперед. Частые разрывы снарядов сливаются в протяжный, долго не смолкающий гул. Черный, тяжелый кудрявый дым, смешанный с пылью, медленно клубится, качается из стороны в сторону, вспухает.

Раненый, доставленный с передовой линии, сообщил, что в окопах много солдат нуждается в немедленной помощи. Раушан настояла, чтобы ее послали вместо Кулянды.

Когда первый испуг прошел, она уже не могла оставаться на санитарном пункте, где было относительно спокойно. Положительно не могла. Ержан не шел из головы. Несколько раз она порывалась спросить о нем у бойца Даурена, который сказал, что он из взвода Кайсарова. Но не решилась. Когда Даурен ушел, она очень жалела, что не спросила. Но было поздно.

В сегодняшнем первом бою Раушан чувствовала себя сиротливо, одиноко. Еще не сознавая этого, она стремилась увидеть Ержана, он был самый близкий, самый заботливый человек в этом далеком страшном краю. Она искала у него защиты. Поэтому она умолила, чтобы ее послали на передовую.