Павлов, наморщив лоб, внимательно слушал тещу. Куда она клонит? Неужели догадалась, что он взял тот золотой патрончик? А банка с раствором? Ее ведь тоже нет. Нет, я ей ни за что не признаюсь. Она меня тогда выгонит из дому. Куда я пойду?

На вопрос, красивый ли Серегин, Александр не ответил, только пожал плечами.

—. Слушай дальше. Василий этот и новые «Жигули» купил на мои денежки, так-то! Он меня, оказывается, грабил самым бессовестным образом, Саша! Но это не самое главное, это еще не все! Получилось так, что товарищ, которому мы продавали слитки, сегодня приехал ко мне и предупредил, что его жена написала на него какое-то заявление в милицию и что с патрончиками надо подождать. А может, и соврал он, потому что деньги у него кончились. Кто его знает. Ну, дело серьезное, и я сразу подумала, что должна срочно предупредить Василия. Мало ли что, верно? И помчалась как оглашенная. Даже Максимку на соседку оставила и белье не прополоскала. А Серегин живет в поселке Пионерском. Подхожу я к дому и вижу: стоит около гаража Клава, его жена больная, почти умирающая, как он мне твердил. Стоит такая здоровенная баба и моет тряпкой мои «Жигули». Ну, те, которые он на мои деньги купил, пока я в Москву на консультацию ездила. Она, значит, моет их, а он вышел из гаража и ну с ней миловаться. Представляешь, какой ужас? Нет, я даже не знаю, как у меня сердце выдержало. Саша, достань мне валидол вон на той полочке. Спасибо, — Елена Петровна положила таблетку под язык, отхлебнула чай. — И вот тогда я решила, что все у нас кончено на веки вечные. Хватит мне, дуре старой, глупостями заниматься, надеждами пустыми себя тешить. Пора для себя пожить. И я сразу про тебя подумала. У меня, между прочим, этот подлец не все слитки выманил. У меня их еще знаешь сколько? Граммов шестьсот, понял? Ты не удивляйся. И еще куда-то я литровую банку с раствором сунула, не дай бог, Максимка тронет.

— С раствором, что ли? — как можно равнодушнее спросил Александр. — Нет, не видел. Может, вы ее сами Серегину отдали или он украл?

— Ладно, господь с ней! — Елена Петровна махнула рукой. — Так вот, Саша, зять мой любимый и единственный. У меня только на одного тебя теперь вся надежда. Веру я сюда впутывать не хочу ни под каким видом. Она у меня выросла хорошая, честная, а я — что ж, видно, судьба такая. Максимка подрастет, я Веру в техникум вечерний определю, пусть в люди выходит. А ты мне помочь должен. Я хочу доказать этому подлецу Серегину, что и без него смогу жить припеваючи. Слитки, которые у меня остались, надо продать. Понимаешь? Их много. А если за один грамм взять сорок рублей, получится аж двадцать четыре тысячи. Таких денег хватит и на гараж, и на машину. Ты ведь хочешь, чтобы у нас была своя машина?

— Вообще-то хочу, но так разве можно?

— А что делать? Был бы раствор, я, может, и назад его отнесла теперь. А куда я патрончики дену? Нет, у меня обратного хода теперь нет, Саша. Мне врач, которому мы золото продавали, намекнул, что надо переждать месяца два, пока у него снова деньги появятся. Я не хочу ждать. Мне сейчас надо отомстить Серегину. Он у меня будет на раскаленной сковородке крутиться. Мы с тобой машину купим, гараж, я все на тебя запишу, Сашенька. Даже если когда попадусь, тебе останется. Только помоги мне найти покупателя. Это надо сделать осторожно. Ты разузнай, кто из врачей в нашем городе или в соседнем купить золото может. Только Зайцева в расчет не бери, это он у нас покупал, а теперь пока отказался. Ну как, Саша, согласен?

Павлов потупил взгляд, потом заставил себя посмотреть Елене Петровне в глаза:

— Спасибо, Елена Петровна, за такое доверие. Я тоже хочу вам открыться. Я как-то золотой патрончик на диване нашел, а вам не сказал, спрятал. Я думал, он случайно дома оказался. Вы его искали?

— Понятия не имею. Ну, нашел, так нашел. И хорошо, что ты, а не Серегин.

— Я помогу вам. Я давно заметил, что Серегин обманывает вас, несколько раз хотел сказать, да все стеснялся. Я его с первых дней, когда только он у нас появился, сразу раскусил. И вы, Елена Петровна, очень правильно сделали, что ушли от него. А патрончики золотые мы продадим обязательно. И Василию этому вы отомстите. Его за такие дела в тюрьму посадить, но он может и на вас черт знает что наговорить. А так бы — запросто. И все его капиталы пропали бы, и остался он ни с чем.

На следующий день Павлов решил, что поедет к Гришину и договорится с ним один на один. Но в одиннадцать часов прямо в приемную, где сидел Александр, ожидая заместителя директора горбыткомбината Филатова, вдруг ввалился Глазов. Он шумно выдохнул воздух и протянул руку:

— А где секретарша? Болеет? Ясно. А я еле успел. Пришлось соврать, что живот болит — спасу нет. Ну, поехали?

Выхода не было. Александр отпросился у Филатова на час.

В машине он покосился на Глазова и сказал:

— Витек, а может, мне одному с этим врачом поговорить? А то вдруг он нас испугается? Как Одинцов?

— Чего? — засмеялся Глазов. — Да как ты с ним договариваться будешь, если не знаешь элементарных правил торга? Ты у Одинцова стоял бледный, как известка, слова не выдавил. А таксист, ты вспомни, обещал позвонить этому Гришину насчет нас двоих. А ты один завалишься. У него сразу возникнет подозрение. Нет, Саня, так общие дела не делают. Вместе начали, вместе закончим. Я свою долю — целый трояк — тоже вложил. И раствор вонял не у тебя дома, а у меня в саду, я тоже дымом травился.

— Ты травился? Ты больше водку пил, все нейтрализовывал яд!

— Не на твои, а на свои, успокойся. Что-то не нравишься ты мне сегодня, Павлов. Может, денег на ресторан стало жалко?

— Нет, не жалко, — Александр усмехнулся. — Ресторан за мной.

— То-то, кореш, — Глазов закурил.

Дом, в котором жил Гришин, был частный. Забор из труб с металлической сеткой был выкрашен в голубой цвет. Небольшой приусадебный участок был чистым и аккуратным, стволы плодовых деревьев побелены, грядки ровные, темные, без единого сорняка. Вдоль изгороди росла рябина с обильными бледно-желтыми пригоршнями ягод.

— Вот живут люди! — шепнул восхищенно Глазов, нажимая кнопочку звонка, укрытую от дождя под козырьком нержавеющей стали. От калитки к дому были проложены два ряда квадратных бетонных плит. Из желтой будки, словно ждала сигнала, выкатилась маленькая лохматая псина, загремела цепью и залилась брехом.

Дверь веранды открылась, на крыльцо вышел высокий худой мужчина в белоснежной рубашке, расстегнутой сверху на две пуговицы, и американских джинсах. Он молча обернулся на собаку, та под его взглядом, пятясь, скрылась в будке. Мужчина подошел к калитке и посмотрел на Павлова и Глазова холодными глазами:

— Вам кого? — Все зубы у него были золотые.

— Нам Гришина, про нас должны были звонить, — робко сказал Глазов.

— Ну-ну, — непонятно ответил мужчина и кивком головы предложил им пройти. Они поднялись на веранду, светлую, застекленную, с голубыми занавесками. Вокруг плетеного стола стояли такие же гнутые плетеные стулья.

— Присядьте, молодые люди, — неожиданно тонким голосом произнес хозяин. — Берите яблоки, они мытые, — тяжелой рукой с большим массивным перстнем и каким-то вензелем на нем он показал на блюдо на столе. — Я вас внимательно слушаю.

— Мы можем вам кое-что предложить, — Глазов закинул ногу на ногу и небрежным жестом взял яблоко.

— Любопытно, — на лице мужчины, узком, загорелом, не дрогнул ни один мускул. — Медные пятаки или серебряные полтинники?

— Ошибаетесь, уважаемый, — Глазов уловил в тоне хозяина издевку. — У нас ни то, ни другое, а третье. У нас благородный металл. Саня, продемонстрируй, — приказал он и сочно откусил от яблока.

Павлов достал из кармана платок, в один конец которого он завернул слиток, а в другой патрончик. Мужчине отдал патрон.

Гришин молча взял его на ладонь, словно взвешивая, шевельнул губами. Глазов обратил внимание на слиток необычной формы, совсем непохожий на тот, что получился у них недавно, и покосился на Павлова. Александр подмигнул ему: молчи!