Игорь Арясов

Три часа на выяснение истины

Сентябрьским воскресным вечером Гусевы собирались в гости.

Теща, которую Анатолий уговорил посидеть с двухлетней дочерью, пришла вовремя, но Лариса задерживалась в парикмахерской, и он нервничал. К Василию Васильевичу, когда-то учившему Гусева токарному делу, надо было ехать на другой конец города. О награждении его орденом Гусев узнал из городской газеты, а записку с приглашением передали соседи.

Записка была короткая: «Если не придешь с женой отметить мой трудовой орден — обижусь насовсем. Жду к 19.00. Твой дядя Вася».

В субботу Гусев долго ходил по магазинам, выбирал подарок, наконец купил электробритву. Сегодня Лариса после обеда принесла с рынка красивые розы, которые вот уже третий час плавали в тазу с водой.

Дочь, громко бибикая, возила по серому паласу игрушечный паровоз с вагонами. Теща, присев на корточки рядом, улыбалась, спрашивая единственную внучку:

— Куда же мы теперь едем-направляемся?

— В командировку! — громко отвечала дочь, и Гусев по улыбке тещи и по тону ее понимал, что вопрос этот — камешек в его, Гусева, огород: уж слишком часто по делам службы он отлучался из дома.

Часы показывали четверть седьмого. Анатолий совсем приуныл. Теща перехватила его нетерпеливый взгляд на стену, где висели часы, и поднялась, продолжая улыбаться:

— Там ведь очередь, а сегодня воскресенье, — заступилась она за Ларису, — все хотят быть красивыми. Послушай, Анатолий, когда ты собой наконец займешься?

— В каком это смысле? — не понял Гусев.

— Я про твой выбитый зуб говорю. Даже усы отпустил. Несолидно. Вставил бы золотой — и дело с концом.

— Говорят, в очереди надо два года ждать.

— Тебе? — теща возмущенно пожала плечами. — Я бы на твоем месте в данной ситуации не постеснялась использовать служебное положение.

— Римма Николаевна, дорогая, моя работа здесь абсолютно ни при чем.

— А кто сказал, что два года стоять в очереди? У нас в редакции Танюшка из отдела писем за месяц две коронки поставила.

Теща работала корректором в городской газете и причисляла себя к журналистам, возможно, потому, что ее фамилия вместе с фамилиями наборщиков и печатников появлялась в каждом номере на четвертой странице.

— О чем спор? — в комнату из коридора заглянула Лариса. — Мамуля, привет! Толик, а ты все еще не собрался? Ну и ну! Хоть бы розы завернул.

— Мы не спорим. — Теща внимательно посмотрела на пышную прическу дочери и осталась довольна. — Я Толику про зуб сказала, который давно пора вставить.

— Ой, мама, да разве я его не пилила? Он же, как маленький, боится зубных врачей. И не понимает, что с дыркой вместо зуба ходить некрасиво.

— Все, уговорили, сдаюсь! — Гусев шутливо поднял руки. — На следующей неделе схожу в поликлинику.

Лариса завернула розы в газету, положила электробритву в сумочку, критически осмотрела Гусева, надевшего темно-синий костюм, поправила ему узел галстука:

— Между прочим, если бы не усы, ты был бы самый красивый мужчина в нашем городе.

Зуб Гусев потерял два месяца назад на тренировке с другом и сослуживцем Федором Семиным. Анатолий отвлекся на какую-то долю секунды, не успел поставить блок, и этого было достаточно: жесткий кулак Семина пришелся в губы. Рот моментально наполнился кровью. Гусев шевельнул языком, выплюнул на борцовский мат выбитый зуб и приготовился к атаке. Семин, высокий, гибкий, как лоза, выпрямился, в больших синих глазах мелькнула жалость:

— Толя, прости, я нечаянно, — он опустил руки. — Ну, хочешь, стукни меня.

— Иди ты к лешему! — Гусев приблизился и правой ногой сбил Семина на мат, потом протянул ему руку, — Квиты.

— Вытрись, у тебя кровь хлещет.

— Ничего, водой сполосну, и пройдет. А зуб вставлю новый. Буду теперь приметней.

Дома Ларисе он объяснил, что на темной улице разнимал дерущихся мальчишек и кто-то из них случайно ударил его.

— Эх, ты, а еще кандидат в мастера! — усмехнулась она.

— И на старуху бывает проруха, — пробурчал Гусев, осторожно трогая языком набухшую десну.

Город, в котором Анатолий встречал свою двадцать шестую осень, вырос из шахтерских поселков. В пятидесятые годы шахты выработались, и теперь о них напоминали лишь терриконы да ровные улицы одноэтажных домов из красного кирпича с приусадебными участками. Дома эти были просторными, крепкими и чем-то похожими на шахтеров-проходчиков, неторопливых, уверенных, широкоплечих. Таким город был на окраине. В центре же он мало чем отличался от десятков современных, себе подобных. В зданиях бывших шахтоуправлений теперь расположились ремонтные мастерские, филиалы швейной фабрики, автобазы, а на месте самой крупной шахты построили машиностроительный завод. Именно сюда, на этот завод, в механический цех, почти десять лет назад после выпускных экзаменов в школе пришел Анатолий Гусев, и первым его наставником был бригадир токарей Василий Васильевич Филимонов. Через год стал Анатолий студентом политехнического института, а когда вернулся на завод, то попросился мастером на участок, где работала бригада Филимонова.

Василий Васильевич жил в шахтерском доме, калитка во двор в этот вечер была распахнута, дверь открыта, на крыльце и в палисаднике толпились гости. Гусевых увидели издалека, хозяин вышел навстречу — высокий, худой, с совершенно лысой головой и седыми бровями на узком морщинистом лице, с размаху хлестнул свою ладонь в ладонь Анатолия, подставил щеку Ларисе для поцелуя, принял розы, подержал в руке бритву и смущенно хмыкнул:

— Я-то на старости лет мечтал помолодеть, бороду отпустить. Теперь, видимо, не придется, — и повел их в дом.

Хлебосолом Василий Васильевич был известным, и Гусев, которого хозяин посадил рядом с собой, вскоре устал от соленых и свежих помидоров, огурцов, грибов, салатов, винегрета и прочей еды и на вопросительный взгляд жены, звавшей его танцевать, махнул рукой: танцуй сама, повернулся к Филимонову, тем более что Василий Васильевич порывался с ним поговорить, но отвлекали шум и смех. Когда на веранде грохнула музыка и комната почти опустела, Филимонов, подперев узкий подбородок широкой ладонью, с грустной улыбкой посмотрел на Гусева:

— Вот видишь, Анатолий, какой мне вышел почет? А ты от меня ушел. От всех нас ушел, от бригады, от цеха, от завода. Я понимаю, что работа твоя нужная, наверно, рисковая, поскольку ты безопасность государства нашего теперь охраняешь. Но скажи мне прямо: доволен службой? Не жалеешь ни чуточки? Скажи честно, если, конечно, это не секрет?

— Какие у меня секреты от вас, Василий Васильевич? Вы же мне первый на партийном собрании и напутствие давали, и характеристику. А работа интересная. Что в кино иногда показывают, этого нет, шпионов я пока не ловил. А службу свою считаю нужной. Времени, правда, свободного маловато. Лариса моя дуется из-за этого. Но ведь вы помните, что и на заводе я после смены не сразу бежал домой. Нет, не жалею, да и не привык отступать, вы же меня так учили.

— Верно, учил, — Филимонов положил тяжелую руку на плечо Гусеву. — Только я вот что соображаю, Анатолий свет Константинович. Если мы, которые рабочие, ну, рабочий класс, будем вкалывать, как надо, то и вам будет хорошая помощь, тебе легче будет служить, верно? К нам на участок приходил недавно товарищ от вас, высокий такой, Семин фамилия. Беседу проводил о бдительности. Молодец, интересно рассказывал. Мы на другой день в обед в домино играли, про тебя вспоминали. И, знаешь, мне лично как-то тепло на душе стало. Вот, думаю, еще одного хорошего парня напутствовал. Однако послушай, человек хороший, а что же у тебя зуба-то нет? Раньше вроде все были целы. Ай выбил кто?