Взвизгнула Инга не потому, что не сразу поняла, что это обнажённое тело парня а не девушки (промежность Конькова была в крови - кровь ещё всё стекала на пол - и свойственных мальчику гениталий на этой промежности не присутствовало) (отрезанные скальпелем половые органы, она заметила сразу, как перевела свой проникнутый ужасом взгляд в сторону), а потому, что кроме тела увидела ещё много чего.

– Ну что ж ты так орёшь, глупая ты баба! - услышал её смотрящий до этого в другую сторону Тидоров и направился к ней. Инга в это время схватилась за ручку двери своей 714-й, так, на всякий случай, чтоб никому не вздумалось выскочить на её крик из палаты; раз она в этот капкан попалась одна, то и одна должна проводить в нём свои последние минуты, или выкарабкиваться, но опять же, не впутывая в это дело никого.

– Зачем же орать, если вышла! - подходил к ней Тидоров. - Надо сначала во всём разобраться! Но ничего, подруга, я тебе помогу: две глупых головы умнее одной умной.

– Кто это? - вырвалось у Инги, когда палец её, словно сам по себе начал тыкать в сторону лежащего на спине голого тела с разбитой головой.

– Коньков, - ответил приблизившийся к ней вплотную Тидоров. - Чтой-то не очень хорошее врачи с ним проделали. За то и поплатились, - кивнул он в сторону разорванного на две части тела старшей медсестры. Не обращай на это внимания.

Помимо старшей медсестры, коридор был наполнен какой-то странной на вид зеленоватой не имеющей запаха дымкой (она словно была призрачной) и несколькими обнажёнными худосочными детьми. Все они смотрели на этих двух "пришельцев", как на… точно, как на пришельцев. Кое-кто из детей приближался к "пришельцам".

– Раздевайтесь немедленно догола! - требовали от них приближающиеся, - не то ляжете вместе с этой упрямой Олеговной!

– А она тоже не хотела раздеваться? - полюбопытствовал у детей Павел. - То-то я и смотрю, Чукчо, сосед мой, вернулся "из туалета", в чём мама носила в утробе.

– Она сопротивлялась, когда её раздевали, - ответили дети Паше на вопрос, - вот и накликала на себя беду. Она не верила, что человек в одежде, это не человек.

– А кто же? - поинтересовался Паша.

– Инопланетянин, - ответили, - а мы все люди: мы спасаем больницу от превращения в НЛО, а тараканы, попрятавшиеся по щелям, живут в мире иллюзий и боятся выползать на свет божий. Раздевайтесь, пока вам не помогают в этом!

– Подруга, - посмотрел на неё Павел, - прийдётся нам скинуть с себя шмотки, а то чёрт знает этих детишек - составим компанию санитарше.

– Поторопитесь! - требовали от них дети. - Помощь, она иногда унизительна. Но, несмотря ни на что, мы вам поможем.

– Мне плевать на всё, - ответила Инга и Тидорову и детям, - но я даже пуговочки ни одной не расстегну, не то что… догола…

– Зря ты кобенишься, - заметил ей Паша. - Разделась бы…

– А ты вообще заткнись! - ответила она ему.

– Ты, девочка, - изменился его тон, - ты базарчик-то фильтровать не забывай!

– Да пошёл ты, - изрекла она.

– Не вместится туда, - отпарировал Паша, - куда я пойду.

– Вы ещё долго перебраниваться будете? - интересовались дети.

– Слушайте ребятишки, - оторвался он от диалога с Дзюдоисткой, - ведите сюда вашего Главаря. Что-то уж мне нетерпится отбивную конфету из него сделать.

В коридор в это время входили обнажённые женщина и мужчина.

– Естественно, путь будет нелёгким, - предупреждал Петя сестру по пути, поднимаясь по лестницам всё выше и выше, - но мы должны приложить все свои силы… Вывих-то уже проходит?

– Да, - ответила она, - чуть-чуть. Господи, как мне стыдно!…

– Перестань ты! - говорил он. - Здесь, в этой больнице, закомплексованность надо в первую очередь искоренять.

– Да не закомплексованность! - пыталась она объяснить ему. - Просто, понимаешь, не очень приятно себя чувствуешь, когда из-за угла в любой момент выбежит куча сопляков и начнёт на тебя пялиться… В смысле, на меня пялиться…

– Лизка, - пятый или десятый раз повторял он ей, - ну сколько тебе уже можно повторять, что детей здесь всех зарезали; что они забальзамированы, мумии. Это всё равно, что ты дома например переодеваешься, а мухи на тебя смотрят.

– Ты думаешь, я тебе поверила? - усмехнулась она. - Ходячие мумии! Не смешно ли?… Слушай, а что ты такое вспомнил?

– То, что постарался забыть в юности, - ответил он. - Ты, конечно, не верь мне как всегда, но… Понимаешь, я в юности писал рассказ. Назывался он "Пришелец". В нём я описывал… представляешь?!… эту детскую больницу, как в один из дней в больницу пришёл новичок; над ним издевались все кому не лень, трусы ему перед девчонками снимали. Но с тех пор, как в окрестностях больницы нашли кишки его самого главного истязателя, еврея… Забыл его фамилию…

– Говлинович? - напомнила Лиза. - Ты рассказываешь то, что было: вешаешь мне лапшу на уши! А для чего всё это, не понятно. Сегодня утром нашли внутренности, после того как пропал без вести Семён Говлинович. Так сопоставили факты, если не обращать внимание на подтвердившую всё судмедэкспертизу, что внутренности пренадлежали этому Говлиновичу. Об этом нетрудно было узнать… Что это?! - перед этим взгляд её нечаянно метнулся на стену, мимо которой они проходили. На стене крупными буквами вычерчено, ПРИШЕЛЕЦ - Х…Й!

– Вот тебе, подтверждение! - усмехнулся он. - Всё по-написанному!, я тебе говорю!

– Что ты там про пришельцев говорил?

– Это кличка новичка, - объяснил он. - Его прозвали Пришелец 6, потом в моём рассказе из больницы исчез этот Говлинович. Тут всё и стало меняться: Пришелец постепенно становился героем в глазах ребят седьмого этажа. Потом он им наврал про то, что он инопланетянин; что он не один пришёл в эту больницу; что на каждом этаже есть такой как он. Но на самом-то деле он один и никаких ему подобных… Так я делал рассказ: пацан якобы врёт напропалую, а вокруг всё происходит как бы само собой, и - что странно - всё совпадает с его трёпом.

– Помоему, это просто совпадение! - неожиданно осенило Лизу. - Ты увидел на стене это слово и начал опять приседать мне на уши.

– Я тебе говорю, не хочешь - не верь. Но скоро должно всё измениться. Ведь я не дописал рассказ, потому что матери видите ли приспичило сделать "чистку" в моей комнате, всё лишнее повыкидывать! Так и пропал мой Пришелец. И я постарался забыть о этом рассказе. Это было одно из самых удачных произведений всей моей писательской жизни, не то что эта сегодняшняя моя писанина.

– Ну наконец-то ты стал к себе самокритичен! - похвалила его сестра. - Ты мне уже начинаешь нравиться!

– Понимаешь, - пропускал он мимо ушей её похвалы, - я тогда был ещё ребёнком. Одиннадцать лет. Описал громадину - огромное здание детской больницы. Когда я лежал в этой больнице, мне оно, естественно, казалось громадным. Сама знаешь, детям всё кажется огромным.

– А сейчас не кажется? - подтрунивала опять она. - Ты ведь, как ты выразился, не повзрослел ни на грамм.

– А сейчас не кажется, - признался он. - Ни наш Белый Дом на площади, ни какой-нибудь американский небоскрёб по телевизору. Сейчас мне ничего не кажется огромным, пусть хоть дом будет в миллиарды километров высотой, всё одно.

Сестра, хоть и с каждым этажом чувствовала как вывих становится менее ощутимым, всё равно не отпускала плечо брата. Потому поднимались они медленнее. И вместо пятого этажа проходили третий.

Когда Инга вышла из палаты и захлопнула за собой дверь, то девчонки толпой кинулись к двери (если шесть человек можно назвать толпой), как будто в палате неожиданно образовалась некая невидимая водяная волна. Так пронзительно завизжала Инга. Инга, когда натянула на себя ручку, даже и не заметила, что с обратной стороны двери в ручку вцепились чуть ли не все шесть рук. Как будто бы этот сверхъестественный коридор наводнил Ингу своей могучей силой уже с самого её появления.