Это означает, что сегодня многие не приготовили урока и надо выручать их всеми силами: задавать преподавателю глупейшие вопросы, слушать его глупейшие (и до невозможности многоречивые!) ответы, опять спрашивать, опять внимать, а время пока будет течь да течь.

Предмет, преподаваемый Лапшой, называется "Русский язык". Но в него входят не только грамматика (этимология и синтаксис - с ними покончено еще в младших классах), но и церковнославянский язык, теория словесности, русская литература и даже небольшой курс логики. Программа как будто обширная, но преподает учитель так скучно, буднично, безрадостно, что у нас в головах ничего не остается из пройденного. Все это как овсяный отвар, который дают детям при сильных поносах: как будто что-то влили в рот, как будто ребенок что-то глотал, как будто чего-то поел, но, так как овсяный отвар мнимопитательное вещество, он создает у больного только иллюзию еды (это хорошо!) и вместе с тем не приносит вреда (это тоже отлично!). Так и наши уроки - в особенности по русской литературе: они создают впечатление ученья и не приносят вреда, как мнимопитательные вещества. Но это, конечно, совсем не хорошо...

Сегодня мы должны как можно искуснее "заговаривать зубы" Лапше, чтобы он как можно дольше не спрашивал урока.

Незаменимой искусницей в таких делах оказалась наша "новенькая" - Люся Сущевская. Она и начинает представление.

- Василий Дмитриевич, - говорит она очень вежливо и приветливо, встав в своей парте, - пожалуйста, будьте так любезны, посоветуйте, какие книги нам читать дома по русской литературе... Например, Чехова?

На поеденном молью "фасаде" Лапши появляется выражение сдерживаемого неудовольствия.

- Чехова - нет! - отвечает он кратко. - Не рекомендую.

- Почему, Василий Дмитриевич? - спешу я на подмогу Люсе Сущевской. Почему не Чехова?

Лапша обиженно пожимает плечами:

- Незначительный писатель, госпожа Яновская! Автор мелких юмористических рассказиков... Что же тут изучать?

Мы с Люсей, Маней, Варей напоминаем Лапше о том, что, кроме "мелких юмористических рассказиков", Чехов написал "Дуэль", "Скучную историю", "Чайку"...

В "Чайку" Лапша вцепляется, как ястреб. Сейчас ее хрупкие косточки захрустят под его зубами.

- Вот, вот именно! "Чайка" провалилась в Санкт-Петербургском Императорском Александрийском театре! С позором провалилась, с треском... Приступим к нашему уроку, уважаемые госпожи!

Дело плохо - диспут по русской литературе грозит иссякнуть.

Варя спешит подбросить хворосту в начинающий угасать костер.

- А Некрасова, Василий Дмитриевич, читать нам?

- Помилосердствуйте, госпожа Забелина! - стонет Лапша, словно его спросили, надо ли читать стихи поэта Кискина или романы прозаика Тютькина. - Помилосердствуйте! После возвышающих душу творений Ломоносова, Державина, Карамзина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова... И вдруг Некрасов! Певец лаптей и портянок! Конечно, - оговаривается Лапша, "Крестьянские дети", "Дедушка Мазай" - это недурно.

Но все остальное... Приступим к нашему уроку.

Люся Сущевская делает отчаянную попытку еще немного затянуть разговор с Лапшой:

- А вот, говорят, есть новый писатель... Максим Горький. Я сама не читала, но все говорят: замечательный писатель!

Лапша начинает свирепеть.

В его тусклых гляделках загораются обиженные огоньки. На бесцветных щеках выступает кирпично-оранжевый румянец.

- Мак-си-ма Горь-ко-го? - переспрашивает он с величайшим пренебрежением. - Горько-го? Такого писателя, виноват, не знаю-с. И не желаю знать-с! И вам не рекомендую знакомиться!.. И прекратим бессмысленное сотрясение воздуха - займемся нашим сегодняшним уроком.

Сейчас польется кровь невинных жертв, не приготовивших урока. Но все же какое-то время мы своим разговором заняли.

В нашем литературном споре с Лапшой Агриппина Петровна - Гренадина - не участвует, хотя весь урок сидит тут же, в классе, за своим столиком. Бывают такие дни, когда Гренадина вот так же, как сегодня, хотя и присутствует, но отсутствует: не слышит, что говорят преподаватели, что отвечают ученицы. Гренадина что-то пишет в толстую тетрадь для заметок; иногда читает полученное от кого-то письмо или сама пишет уже не в тетрадь для заметок, а на листке почтовой бумаги - значит, ответное письмо.

Поначалу Гренадина пишет или читает спокойно. Мало-помалу она начинает волноваться, все глубже переживает то, о чем пишет или читает. У нее краснеют веки, потом кончик носа.

Заслоняясь от класса газетой, Гренадина пишет, то и дело смахивая слезы.

Мы строим всякие догадки: что такое пишет Гренадина в свою тетрадь для заметок, что она читает в получаемых письмах? Что пишет в ответных?

Почему она плачет? Может быть, она сочиняет стихи или пишет романы и в чувствительных местах не может удержаться от слез? Кто-то однажды предположил, что Гренадина переписывается со своим возлюбленным, - смеху было! Громадная, громоздкая Гренадина с ее грохочущей поступью - "словно ветреная Геба, кормя Зевесова орла, громокипящий кубок с неба, смеясь, на землю пролила"... - и вдруг ей пишет послание нежный Ромео! И она отвечает ему! В конце урока Гренадина кладет тетрадь для заметок в ящик своего стола, в последний раз вытирает слезы, запечатывает свое письмо в конверт и уносит его с собой...

Дорого дали бы мы за то, чтобы хоть одним глазком заглянуть в писания Гренадины!

Иные девочки посмеиваются над этим, а Меля Норейко пренебрежительно говорит:

- Стану я ломать свою деликатную голову над тем, из-за чего Гренадер ревет!

Но многие жалеют Гренадину. Я тоже ее жалею и уже в который раз думаю с раскаянием, что Гренадина - ничего человек, и видно даже, что она бедняга, а я, косолапый бегемот, отдавила ей ногу.

На уроке физики я подсказываю своей соседке Зине Кричинской. Вчера был день свадьбы ее мамы и папы. Ну, найдется ли такой идиот, чтобы зубрить про котел Папина, когда в доме музыка, гости, танцы, вкусные вещи? Я так хорошо подсказываю, что Зина отвечает очень прилично, только вместо "котел Папина" она все время говорит "котел Бабина", - так ей слышится в моем шепоте.

Физик у нас новый. Но мы знаем, что в мужской гимназии его зовут "гиена в сиропе": у него ласковые глаза, милая улыбочка, а гадости он делает как будто даже с удовольствием.

Вот и сегодня он говорит Зине Кричинской, приятно улыбаясь:

- Хорошо, госпожа Кричинская. Хорошо ответили. Но... - Физик делает паузу. - Отметки я вам не поставлю: вы отвечали по подсказке госпожи Яновской. Поставить пятерку госпоже Яновской тоже не могу: она подсказывала по учебнику Краевича. Ну, а составителю учебника физики, господину Краевичу, отметка ведь не нужна, не так ли? Поэтому, - физик улыбается еще слаще, - и госпоже Кричинской, и госпоже Яновской отмечаю предостережение (и он поставил какой-то значок). Обеих вызову отвечать в ближайшем будущем.

Как ни занята Гренадина своей писаниной, она все-таки слышала слова физика. После урока физики она объявляет, не глядя, по обыкновению, в мою сторону:

- Яновская, сколько раз я вам говорила, чтобы вы не подсказывали! А вы все не унимаетесь... За свое упрамство останьтесь в классе на два часа после уроков. А завтра останется Кричинская. Пора уже научиться вести себя порадочно!

"Остаться после уроков" - это у нас (да и в других учебных заведениях) наказание. В прежние времена - так рассказывают пожилые люди провинившихся девочек оставляли не на час-два и не в классе, а на всю ночь в домовой институтской церкви.

Одна приятельница моей мамы рассказывала, как это было страшно:

- Всю ночь, бывало, сидишь-трясешься! Направо от тебя на церковной стене ангел-блондин нарисован. Налево - ангелбрюнет. Смотришь на них - и кажется: шевелятся они. От стены отделяются, идут прямо на тебя!..

В других институтах оставляли наказанных на всю ночь в актовом зале, под царским портретом. В мужских гимназиях провинившихся мальчиков запирают после уроков в карцере.