Шурочка, не забывай меня! Твоя "Бедная Лида".

Пожалуйста, напиши мне какие-нибудь ругательные слова по-немецки (только напиши русскими буквами, а то я не разберу). Мне нужно отругиваться от двоюродного брата, тетиного сына, а то он ругает меня по-немецки длинно-длинно, а я ему отвечаю только "дэс швайнес"! Одно-единственное ругательство - и то в родительном падеже! Выручай, дорогая!

Очень жалко, что Лида уехала... Такая она умная, прямая, справедливая, столько читала, так много знает (вот только с немецкими ругательствами сплоховала!). Всем нам будет без нее "и ску... и гру... и некому ру...".

Варя и Маня тоже огорчены отъездом Лиды, а Катюшка, по своей ребячливой непосредственности, еле удерживается от слез. И жалобным голосом повторяет: "Вот свинство! Вот какое свинство!" А что свинство и кто именно свинья, сама не знает.

Зато Меля Норейко отнеслась к отъезду Лиды совсем прохладно.

- Тебе, что ж, не жаль, что Лида уехала? - спросила Варя.

- Немножко жялко... - сказала Меля. - Так шьто же, потвоему, мне плакать-рыдать? В голос, шьто ли, чтоб на улице слышьно было, да?

Меля вообще от нас очень отдалилась. На ней, как ни стран-но, стало сказываться влияние ее "тетечки". Меля очень огрубела - в разговоре у нее то и дело пробиваются "мотивчики" явно с тетечкиного голоса.

- Водиться, - говорит она теперь, - надо только с самыми выжшими (то есть высшими). От них и манер хороших наберешься, и всего. А с "нижших" что? Все одно, как с нищих!

- А вдруг, - поддразнивает ее Варя, - вдруг да не захотят "выжшие" с тобой водиться? Какой в тебе интерес? Ничего ты не знаешь, ничего не читаешь...

- А зато, - возражает Меля, - у моего папы денег - дай боже всякому! И ресторан папин - это тоже не жук начихал!

Однако Варины слова о том, что с нею неинтересно, что она мало читает, все-таки задели Мелю.

Недавно она с гордостью заявила нам:

- Ох, что я теперь читаю, какую книжку! Вы такое читали? "Павло Чернокрыл, или Как ревнивый муж жену убил"...

Не читали? Или еще есть у меня: "Тайна Варфоломеевской ночи"! Что ни страница, то кто-нибудь кого-нибудь убивает...

Прежде, в младших классах, Мелино обжорство нас только забавляло. Теперь стало раздражать.

- Ты не стильно ешь! - укоряла Мелю еще Лида Карцева. - На этот кусок курицы надо бы тебе еще поставить ногу - и рычать: "Р-р-р!"

В нашем классе - новенькая. Ее приняли на вакансию, освободившуюся после отъезда Лиды Карцевой.

Новенькой, как и нам, лет четырнадцать-пятнадцать. Про такие лица, как у нее, Лида всегда говорила: "Приятное". Мне нравится это выражение. Бывает ведь, что иная девочка не красавица, но есть в ее лице что-то милое, ласковое - одним словом, "приятное". У нашей новенькой лицо умное и веселое. Ямочки появляются у нее на щеках не только, когда она улыбается, а просто так, в разговоре, ни с того ни с сего. Еще нравится мне в новенькой прямой, доверчивый взгляд красивых глаз, темнокоричневых, как ореховый пряник. "Ведь вы свои, да? - говорит этот взгляд. - Вы меня не обидите, правда?"

Сегодня у меня весь день, с самого утра, вертится в уме стих.

Да что стих, если бы стих! А то бессмысленные слова из песенки Шарафута:

Тирли-тирли-солдатирли!

Али-брави-компаньон!

Нарочно хочу "перебить" это наваждение - мысленно начинаю читать хорошие стихи:

Мчатся тучи, вьются тучи

Невидимкою луна.

И вдруг - как взвизг гармошки - в пушкинскую стройнocть врывается дурацкое:

Тирли-тирли-солдатирли!

Али-брави-компаньон!

Хожу злая. И, чем больше злюсь, тем неотвязнее вертится в голове проклятое "тирли-тирли-али-брави"!

Во время первой перемены новенькая стоит в коридоре, в оконной нише, одна. Она спокойно-внимательно смотрит на волну мимо идущих девочек. Словно высматривает кого-то. Во время второй перемены то же самое. Но, когда начинается большая перемена, новенькая решительно преграждает дорогу нашей компании и говорит, глядя на нас своим открытым, доверчивым взглядом:

- Девочки, можно мне с вами ходить?

"Ходить с вами" - это выражение, принятое в гимназиях и институтах. "Она ходит с Поповой и Анощенко", "Мы с ней ходим". Это означает: ходить вместе на переменах, держась под руки. Это еще не значит дружить - нет, это ступенькой ниже.

Те, кто дружат, конечно, и ходят вместе на переменах. Но те, кто ходят вместе, еще не всегда дружат - они просто "приятельствуют". Наша новенькая во время первых двух перемен внимательно и пытливо смотрела, с кем ей хочется "ходить вместе", и выбрала нас. Чем-то мы ей, видно, понравились, и она подошла к нам открыто и доверчиво.

Мы радушно отвечаем ей:

- Конечно, можно! - и включаем ее в нашу шеренгу - между Варей Забелиной и мной.

Все вместе мы продолжаем наш путь к полутемному коридорчику около приготовительного класса; там стоит наша "столовая скамья"; на ней мы всегда завтракаем на большой перемене.

"Занимать скамью", чтобы на ней не уселись другие, это всегда делает Меля Норейко: она больше всех озабочена тем, чтобы "кушять спокойненько". Ведь на ходу, говорит она, "и собаки не едят"! Поэтому, едва прозвучит звонок на большую перемену, Меля опрометью мчится к нашей заветной "столовой скамье", занимает ее и ждет нас.

Вот и сейчас, когда мы подходим вместе с новенькой, Меля уже расположилась на скамье со всеми своими закусками и лакомствами.

Увидев новенькую, Меля недовольно хмыкает:

- Еще баба до воза!

Мы сообщаем Меле про новенькую все, что она успела рассказать нам по дороге к скамейке.

- Это Люся! - представляю я.

- Сущевская... - дополняет Варя.

- Она из Вологды приехала! - радуется Катюшка. - И папа мой тоже был вологжанин!

Но Меля смотрит на новенькую неласковыми глазами:

- Шестерым на скамье не усесться.

Новенькая смущается:

- А я постою. Рядом со скамейкой...

- Не надо! - говорю я резко, потому что меня уже давно бесят Мелины фокусы. - Всегда мы здесь вшестером сидели - с Лидой Карцевой.

- Даже всемером! - подхватывает Катюша. - С нами еще ведь и Тамара Хованская сидела.

Очень неохотно Меля вынуждена потесниться со своим хозяйством освобождается местечко для Люси Сущевской.

Смеясь, толкаясь - нам в самом деле тесновато, - усаживаемся мы все. Новенькую, Люсю Сущевскую, мы посадили посередине и, конечно, основательно стиснули ее.

- Жива? - приветливо гудит ей Варя.

- Дышу... - смеется Люся. - В тесноте, да не в обиде!

Покончив с завтраком, мы ходим по коридорам. Меля незаметно оттягивает мой локоть, чтобы поотстать со мной от остальных. Она, видно, хочет мне что-то сказать.

- Ну? - спрашиваю я очень неприветливо. - Что еще?

- Вы все, честное слово, какие-то дурноватые! Сзываете народ отовсюду. Можно подумать, вам сено косить надо. Ну, зачем вы эту подхватили? - Меля презрительно показывает подбородком в сторону Люси Сущевской, идущей впереди вместе с остальными девочками. - "Это Люся Сущевская! Из Вологды}" - очень зло передразнивает нас Меля. - Подумаешь - герцогиня из Парижа!

- Ну и что? - уже рычу я, еле сдерживаясь.

- А то! Завтрак ее видела ты? Нет, помилуйте, ты такими мелочами не интересуешься! - кривляется Меля. - На черном хлебе вареная говядина из супа! Вот она кто, ваша герцогиня!

На меня - чувствую - накатывает та волна вспыльчивой ярости, которой я всегда страшно стыжусь потом. Просто нет сил удержаться и не ударить Мелю по ее раскормленной физиономии! Но тут же это перекрывается озорной мыслью, веселой и злой и такой же бессмысленной, как вертящиеся в моей голове с утра "тирли-тирли-али-брави"!

- Меля! - говорю я тем замогильным шепотом, каким в наших домашних спектаклях мы изображаем таинственных злодеев. - Меля, ты можешь сохранить тайну?

- Вот крест святой... - И Меля начинает истово креститься.

- Нет! - продолжаю я так злодейски, что мне самой становится страшно. Нет, простой клятвы мало! Повторяй за мной: "Если я разболтаю эту тайну, пусть жабы и скорпионы жалят мою печень! Пусть шакалы и гиены терзают мой труп!.."