Алф Хеллот бесшумно поставил пустую чашку на блюдечко.
— Ты собиралась в магазин? — сказал он, резко вставая.
— Ходить по магазинам — чистое мучение, но в этом костюме мне попросту нельзя больше показываться на людях. Пошли!
Он подал ей пальто, все еще леденящее пальцы, и придержал дверь, пропуская ее вперед из зеркальных покоев кафе.
— Ты очень любезен.
Любезен? Вернее было бы сказать, что класс, в недрах которого родился и вырос Алфик Хеллот, привил ему неистребимое чувство общности, взаимосвязи, солидарности, товарищества. Тогда как Линда Хюсэен была законным ребенком культуры особняков, жила по аристократическому адресу, стояла в очереди намного впереди его. По ее понятиям, Алфик любезен. Убогое определение. Любезность. Качество, о котором в отличие от солидарности Линда имела понятие. По опыту общения не с родными и друзьями, а с няньками, домашними работницами, кухарками, портнихами, горничными: прислугой. Из года в год солидарность этих людей покупалась и использовалась господами. Пока и они, и Линда не разучились отличать солидарность от любезности.
Они вышли на холод. Дверь за ними закрылась. Линда повернулась к Алфику.
— Тебе ведь сегодня туда идти? Слушать доклад?
С площади перед кафе левее оранжерейного дворца открывался вид на южную часть города. Над Сеной курилась морозная дымка. Белело Марсово поле без пятен крови. Между растопыренными ногами Эйфелевой башни просматривался низкий длинный фасад старинного, в стиле XVIII века, здания Военной школы. Лейтенант Хеллот был уже знаком и с тем, что крылось за фасадом: военная академия НАТО, где гражданские бюрократы и офицеры в звании от подполковника и выше проходили шестимесячный курс под началом турецкого генерала Текина Арибуруна.
— Мне надо быть там через час, — подтвердил Алфик. — У нас уйма времени.
Он ощущал Линду рядом, ощущал ее бок, руку под его рукой, перчатку на рукаве мундира. По авеню Президента Вильсона они шли под руку в сторону моста Пон-де-л'Альма. В морозной дымке на реке разминулись баржа и туристский катер.
Линда сказала:
— Что она, собственно, представляла собой, эта девчонка из Ловры? Которая ходила в берете, свитере и куртке и называла себя экзистенциалисткой?
— Свитер и куртка — точно, но берета она не носила. И называла себя не так, как ты говоришь, а «экстенциалисткой».
— Я к тому, что ей бы здесь следовало быть. Может, она попала сюда?
— Возможно. Да только вряд ли. Думаю, она сбилась с пути.
— А ты разве не в Париж попал, когда сбился со своего пути? Сен-Жермен-де-Пре. «Дё-Маго». «Кафе-де-Флор»?
— Ну, ее-то скорее надо искать в московских кафетериях. Она стала…
Алфик не смог подобрать нужное слово. Зато Линда смогла.
— Стопроцентной анти, — сказала она и повернулась к освещенной витрине.
Лейтенант Алф Хеллот, в мундире с иголочки, продолжал смотреть на Линду Хюсэен Хеллот, которая явно не нашла того, что искала, и снова повернулась в его сторону, сначала в полупрофиль, потом, заметив, что он смотрит на нее, анфас. На ней был коричневый костюм, мягко оттеняющий ее основные бежевые тона. Рождественская улица с цветными фонарями, белой мишурой и яркой упаковочной бумагой плохо сочеталась с ее красками. Из дверей большого универсального магазина струилась исполняемая на волынке мелодия рождественского гимна, вливаясь в уличный шум и разделявшее их молчание. Казалось, Линда, за спиной которой в претенциозных парижских позах и одеяниях выстроились статистами многочисленные манекены, погружена в глубокое раздумье о печальной судьбе человека, настроенного «анти» против всего на свете. На самом деле фру Хюсэен Хеллот уже не думала о заблудшей девчонке по имени Китти, с которой Алфик был знаком в Ловре и которая там (это в Ловре-то!) твердила всем и каждому, что она «экстенциалистка». Не думала она о том, что Китти сбилась с пути истинного. И не о Москве она думала, не о Кремле и Воркуте, не о Политбюро и овациях на пленуме.
Ничего этого не держала в мыслях Линда. Глядя на облаченного в мундир супруга, она спрашивала себя, как он это воспримет. Как сказать ему про это и как он будет реагировать. Глядя на своего аса, своего воздушного жокея, который стоял перед ней на тротуаре, под мишурой на крикливой рождественской улице, на фоне нескончаемой череды автомашин, она думала, как все удачно обернулось. Думала — смогла бы она вообще выдержать, если бы он остался в эскадрилье перехватчиков, а тут еще и беременность. Если бы ей и впредь маяться в тесной служебной квартире там, в Арктике, в неладу с собственным незнакомым телом, и ждать, когда явится смерть и постучит в дверь хладной рукой военного священника. Ходить с ребенком в чреве и с нарастающим страхом в груди, наслышавшись про штопоры, аварии, срыв пламени и прочие беды, которые каждую минуту грозили взорвать тонкую алюминиевую трубу, именуемую корпусом самолета.
Но Алфик всегда приземлялся на три точки. И он не только выжил, шагая притом через две ступеньки по служебной лестнице. Однажды вечером к ним постучалась судьба отнюдь не в облике смерти и ее рукоположенного вестника. Напротив: то было приглашение к жизни, к цивилизованной жизни во всей ее полноте. Приглашение в Город Любви. И явилось это приглашение в сияющий праздничный вечер, как и подобает вестям такого рода.
Может быть, это и есть то, что называют судьбой? Читатель! Послушай и суди сам.
На Крайнем Севере наступила зима. И отступило лето. Лето, когда раскрыты все почки. Когда крепнут все ростки. Когда весь мир в зеленом уборе. Когда цветы не смыкают своих лепестков. Когда солнце пылает в северном небе и луна парит на юге райским облаком. Когда нежно-зеленая надежда сменяется зеленой скукой. Когда уши листвы глухи к голосу разума. Когда являются комарье и мошка. Когда чувствуешь первый, сладкий зуд от укуса. Когда рои становятся все гуще и сосет кровь тысячекрылое раздражение. Когда безжалостное солнце не уходит за горизонт. Когда над подоконником вьются комариные смерчи. Когда лесная зелень хрупка и ломка, как первый осенний ледок. Ничего! — думал Алфик о совместной жизни с Линдой. Как-нибудь наладится! Прежде чем опьянение светом перейдет в бессонное похмелье. Прежде чем солнце пушечным ядром скатится к вечеру. Прежде чем упадут с веток листья, схваченные морозом. Прежде чем спустится темнота. До осенних штормов. Прежде чем ляжет непроницаемая снежная пелена. Прежде чем станет невмоготу лицезреть партнеров по бриджу. Прежде чем окончательно верх возьмут холода. Прежде чем мороз вонзит в землю свои костяшки.
Прежде чем к Линде и Алфику Хеллот с больших верхов, с полковничьих звезд, с командных высот спустился пилот в звездно-полосатом ореоле и с орденским салатом на груди.
Эскадрилья, которая в ту пору была расквартирована в Бардуфоссе, отмечала свое 15-летие, считая от скромного начала в Шотландии в годы войны. По случаю юбилея спартанская столовая была любовно украшена. Девушки из вспомогательного корпуса потрудились на славу. Меню — холодный лосось, бульон, лапландский бифштекс и морошка с кремом — было изысканным, напитки лились рекой. Мужчины были мужественны и элегантны в парадных мундирах с поблескивающими наградами; нежный пол щеголял длинными платьями и свежей укладкой. Генеральный штаб в Осло и командование Северного округа ВВС в Будё представляли небесно-голубые мундиры с белым кантом и мерцающими звездочками на красном и золотом поле. От Северного округа — все такой же беззастенчиво моложавый полковник Эг, которого Алфик Хеллот помнил как по родному авиационному училищу, так и по «Эвиэйшн кадете», куда тот приезжал с инспекцией. И который теперь был уже не «под», а вполне полковником.
Весь долгий обед, включающий длинную череду иногда остроумных тостов, приветствий и поздравлений, лейтенант Алф Хеллот неусыпно и находчиво руководил застольем. Что до Линды, то ее соседом по столу оказался тучный штабной майор, офицер и джентльмен, у которого не было даже памятной медали и который не постеснялся делать рукой пассы под столом после того, как заложил за парадный воротник десертное вино и провозгласил тост за здоровье Е.В. Короля.