Конечно, ковшик в Снорьку не попал, но несколько капель, обидно брызнули на лицо, а это уже было оскорбление, которое мужчина терпеть не должен. Свей вскочил на лавку, одним прыжком перескочил на ближайший к нам стол, вторым оказался на столе хулиганов и носком правого сапога врезал обидчику в лицо. Верзила и ойкнуть не успел, мешком свалившись на пол, предварительно хряснувшись бритой головой об стену. Второй незамедлительно последовал за ним, испробовавши крепость левого сапога Снорри.

От столь стремительной атаки, третий участник безобразия опешил, отшатнулся в сторону и едва успевши схватиться за нож, с хрипом выставил напоказ грязные ладони, роняя оружие на пол. Лезвие моей сабли вошло в его грудь, прямо в сердце. Не схватись он за ножик, возможно, и обошлось бы. Но времена были такие, что взявшись за сталь, надо быть готовым отвечать.

Родослав вбежал в корчму на визг дочери. Видевшая короткую расправу женщина, заголосила, рассыпав все черепки из передника. Спустя мгновенье, она бросилась к распахнутой двери, где и столкнулась с отцом. Квас расплескался, а трактирщик, злорадно усмехнулся, видя поверженных незваных посетителей. Отодвинув хныкавшую дочь в сторону, Родослав подошёл к телам, посмотрел сначала на заколотого саблей, затем приблизился к бритоголовому павшему первым, и облизав палец, прислонил его ко рту лежащего. Подержав пару секунд, покачал головой из стороны в сторону, мол, медицина бессильна и склонился над третьим, с разбитыми губами. Слабенький ветерок дыхания обдул 'определитель жизни', видимо в последний раз, так как нож, давеча чистявший рыбу, вонзился в печень.

– Дочку сильничал, – сопроводил действие Родослав, – Ванька наших на Вознесение Господне[87] в Краков повёз, я один остался, не уберёг. Но Господь всё видит, простит.

– Кто они были? – Спросил я.

– Псы куявские. Вчера приехали. Борова моего, что в конюшне жил, зарубили. Места им не было. Всё вино выпили, а как мало стало, так началось. Да что говорить, – трактирщик взмахнул рукой, показывая на бардак, творящийся в харчевне.

– Понятно. Хотел я Родослав, у тебя раков к ужину заказать, да за ночлег договориться. Много нас, сейчас тут будут, да видимо не судьба.

– Отчего ж не судьба? Мария! Да не стой столбом, ничего Ванька твой не узнает, подсоби мне шваль эту вынести.

Как только тела перенесли к реке, в Тынец въехал весь наш посольский караван. На стук копыт и скрип рессор из двенадцати домов, повылазили старики со старухами и малые дети. Всё трудоспособное население убыло в Краков, праздновать и торговать.

– Князь приехал, – говорили деды, кланяясь проезжающим возкам и рыцарям.

– Беда будет, – отвечали их жёны, – Что в нашем захолустье он забыл? И те и другие были правы.

Пока отряд размещался возле харчевни, Свиртил с Милкой взяли с собой Павла и отправились ставить плетёные из веток ивы раколовки. Причал, построенный плотниками на месте нашей переправы, так и остался стоять. Более удобного места для раколовной снасти и придумать было нельзя.

Притопив корзины с рыбьими головами, Свиртил привязал верёвки к торчащему из воды столбу и обратил внимание на Милку. Литвинка собирала цветы для венка, росшие в изобилии у берега, под дубом, незаметно выложив несколько зёрнышек пшеницы.

– Что ты там делаешь? – Спросил Свиртил.

– День Земли сегодня[88]. Раз пашню не встретила, то и под дубом можно.

Закончив выкладывать зёрна, Милка стала поворачиваться в разные стороны света, тихо читая молитву.

'Гой, Земля еси родная

Земля матёрая

Матерь нам еси родная

Всех нас породила

Вспоила, вскормила

И угодьем наделила

Ради нас, своих детей

Зелий еси народила

И злак всякий напоила

Польгой беса отгоняти

И в болезнях помогати.

Повели с себя урвати

Разных надобьев, угодьев

Ради полый на живот'.

В это время в Звеженец к Лешко прискакал дозорный из Тынца. Сокольничий не стал повторять прошлой ошибки, когда в погоне за посольским караваном метался с одного берега на другой. Выбрав место у паромной переправы для своей ставки, он разослал разведчиков по оба берега реки. Если караван двигался из Ратибора, то перехватывать придется на правобережье, а если из Освенцима, то следовать они должны были через Тынец.

– Десяток рыцарей, два огромных возка с прицепными тележками тянут четверо коней каждую, а третий возок, всего двойка. – Докладывал разведчик.

– Отлично, – подумал про себя Лешко, – Ночью тёпленькими и схватим. В харчевне на ночлег все не поместятся, следовательно – разобьют шатры на берегу. Яцек, Анжей и Барек прирежут спящих в доме, а мы всех остальных.

Подумав ещё с минуту, вспомнив про монастырь бенедиктинцев, сокольничий громко выругался.

– Если эти ублюдки заночуют в монастыре, то оттуда их не выбить и за месяц. Где они остановились?

– Я не видел, сразу сюда поскакал.

– Ладно, на месте разберёмся. По коням! Иудеев не забудте.

Четыре десятка всадников покинули Звеженец на закате, добравшись до окрестностей Тынца за час. Владислав отправился в монастырь к бенедиктинцам разнюхать насчёт путников и в случае их обнаружения, должен был оставаться там.

Необычайно чистое небо открывало обозрению бессчётное количество звёзд, свет от пятнистой луны освещал реку, давая возможность отброшенной от причала тени перекатываться по крохотным волнам реки. На берегу стоял мальчик, вынимающий из мокрых ивовых корзин и складывающий в сетку тёмно-зелёных, шевелящих своими усами раков.

– Тридцать семь. – Закончил подсчёт Павел, гордясь собой, что уже выучился считать до ста.

Заползшей в раколовки вкуснятины было гораздо больше, но самок[89] отрок отпускал в реку.

– Через два-три года, когда выпущенные на свободу ещё не родившиеся раки вырастут и попадутся охотнику, то раколов скажет ему: – спасибо. – Размышлял Павлик.

Оставив корзины сохнуть на берегу, отрок направился в сторону харчевни, возле которой Родослав суетился у большого казана с закипающей водой, подвешенного над костром. Ждали только его. Сделав пару шагов, мальчик остановился. Навстречу, торопясь бежала Милка.

– Павлик! Постой. Помоги мне.

– Конечно, госпожа. Чем помочь?

– Да медальон свой, что Свиртил в Оломоуце подарил, под дубом обронила. Когда цветы собирала, на мне он был. А сейчас, смотрю – нету.

– Так я за факелом схожу, подсветить.

– Я на ощупь, да и луна светит. Ты рядом постой. Не хочу, чтобы Свиртил знал. Подарок всё-же.

– Госпожа Милка, я только раков отнесу и сразу к вам.

Когда Павлик добежал до дуба, то сразу не сообразил, отчего Милка лежит ничком. А подойдя поближе, почувствовал, как что-то со свистом хлестнуло его по ногам, затягиваясь на щиколотках. В следующее мгновенье, из-за ствола дуба выскочил незнакомец и с размаху ударил мальчика по лицу. Отрок без звука рухнул на траву.

– Зварыч, сучий потрох. Не лапай, а вяжи девку. – Раздался приглушённый голос куявца.

– Отстань, когда ещё возможность появится княжну потрогать?

Похоть Зварыча стоила диверсантам полным обнаружением. Милка очнулась и заорала, когда чьи-то грязные лапы залезли к ней под юбку.

– Свииртил! На по…, – куявец зажал рот женщине и сам взвыл от укуса.

Следивший за приготовлением раков Родослав очень болезненно воспринимал женские крики. Ещё днём, его собственная дочь подверглась надругательству подонков, и защитить её он не смог. И вот теперь, всё повторялось снова. Только в этот раз, крик раздавался не из кухни харчевни, а со стороны речки, у ветвистого дуба, куда помчался Павлик.

– Господи, что ж это творится? – Взмолился трактирщик.

Родослав было бросился на крик, но вспомнив, что в доме с десяток воинов, развернулся и побежал к открытой двери, где шумная компания слушала очередной куплет Трюггви.