Губы Тэма задрожали, и у всех возникло подозрение, что сейчас он расплачется. К счастью, он сумел сдержаться и не стал ставить окружающих в неловкую ситуацию. Не каждому приятно видеть слезы взрослого, серьезного человека, а Тэму вдобавок они были совсем не к лицу и грозили серьезно подпортить его имидж бесстрашного лидера Фронта Освобождения и одиозного борца с действующей властью. Правда, следующий вопрос Тэма делал ему честь как человеку, и, даже если бы он чрезмерно расчувствовался и пролил слезы, никто бы не посмел упрекнуть его за них. Просто потому, что переживал он не за себя.

— А как же люди? — спросил он. — Что же будет с обычными людьми? Нельзя же оставлять их. Их так и будут обманывать, если вы уйдете.

Исайя поморщился и начал энергично озираться вокруг себя, избегая смотреть на колонистов.

— Вы родились в таком мире, господин Эроглу, где один человек оказался способен ввести в заблуждение абсолютно всех. Так было когда-то и на Земле, так до сих пор есть, и так и будет. Если вы сами не захотите найти истину, никто и никогда вам просто так не откроет ее. Ваши сограждане не захотели её. Они слишком легко поверили в то, что мы разбомбили ваш город, и слишком легко возненавидели нас. Они позволили обмануть себя, поддавшись сладким речам премьера. Обычный здравый смысл мог бы заставить их засомневаться, пошире открыть глаза и начать задавать вопросы, однако в этом мире им наделены не все. Это ваш мир, господин Эроглу, и все, что остается вам и вашим согражданам, — постараться выжить. Земля слишком далеко, и не может помочь вам.

— Н-но… но… — с заиканием попробовал как-нибудь ответить на это Тэм, но так ничего и не придумал. Ему нечем было крыть — люди в этом мире действительно были слепы и глухи. Сколько бы усилий он не прикладывал, чтобы достучаться до них, почти все они отвергали его. Прислушивались лишь единицы. Помогать соглашалось и того меньше.

Зато одним из этих "и того меньше" оказался Ен. Его уже давно ничто не волновало, кроме одного.

— Значит так, — начал он, — если вы настроены продолжать вашу беседу и дальше, то дайте мне мою броню и оружие, и я, пожалуй, удалюсь. У меня еще остались кое-какие дела.

Молчавший до сих пор Генрих поднял руку и произнес:

— Мне тоже. И если возможно научиться управлять вашим челноком за несколько часов, то добавьте и его.

— Уверен? — на всякий случай спросил его Ен. — Мы можем и не выжить, а земляне предлагают тебе вполне реальный шанс свалить отсюда.

— Уверен, — не колеблясь ни мгновения и словно бы обидевшись, кивнул тот. — И сваливать я никуда не собираюсь. Это мой дом, и здесь растет моя дочь.

— Я тоже обязан пойти с вами, Ен, — предложил, а точнее просто утвердил свою кандидатуру для участия в походе против премьера Тэм. В этот момент он больше не выглядел как неуверенный, легко ранимый учитель. Он стал похож на истинного лидера- его глаза сверкали фанатичным блеском, предвещавшим страшную кару неугодным ему людям, сухое, худое лицо утратило налет интеллигентности и засветилось от внутренней силы этого человека, узкие, сутулые плечи расправились, и он, вытянувшись во весь свой довольно немалый рост, сел на стуле прямо. Протянув к подполковнику руку, Тэм потребовал, именно потребовал: — Мне понадобится запись выступления вашего эмиссара, подполковник. Та, что вы так и не смогли показать.

Вздрогнув от внезапного преображения своего собеседника, Исайя сглотнул и сказал:

— Конечно, будет вам и челнок, и запись, и броня, и оружие. Я распоряжусь немедленно. Только сколько точно вас будет?

Все повернулись к Луке, уже успевшему очистить свои ногти от грязи на одной руке и переключившегося на вторую, и вопросительно уставились на него.

— Что, — не отрываясь от своего занятия, произнес он, — и меня хотите подписать? Только я вот пас. И так чудом выжил, связавшись с вами.

Если кто и оказался расстроен отказом Луки, от которого никто и не ожидал проявлений героизма, так это был Марат. Уж неизвестно, за кого он считал Луку, но его образ претерпел значительные изменения в сознании мальчика, причем не в лучшую сторону. Марат надулся и ехидно спросил:

— Струсил что ли?

По-детски наивный вопрос, заданный из желания взять Луку на слабо, конечно же, не смог оказать никакого эффекта на уже взрослого, сложившегося человека.

— Нет, не струсил, — покосившись на Марата, спокойно сказал Лука: — Просто, по-ходу, я тут один вменяемый.

— Струсил, — продолжил упорствовать мальчик.

… И тут же получил подзатыльник от Генриха, который за отсутствием в комнате Ильи был единственным имеющим понятие о воспитании детей.

— Цыц, малой! — прикрикнул он на него. — Брата отговаривал, а Луку хочешь с нами заслать что ли?

— А… М-м… — промычал Марат, растерянно хлопая глазами. Сообразив, как он только что выглядел со стороны, мальчик смутился, отпустил наконец свитер Ена и, сложив ладони вместе, сжал их коленями. Густо покраснев, он пробормотал: — Да я вообще не хочу, чтобы вы возвращались обратно. Просто Лука ничего по-нормальному сказать не может. Даже отказался как пошляк какой-то.

Все прыснули со смеха, а Лука оторвался от своих рук и растерянно спросил:

— И что бы это значило?

— Что ты дурак, — вытирая рукавом нос, ответил Марат и, внимательно взглянув на Ена, Генриха и Тэма, словно запоминая каждого из них, добавил: — И вы тоже. Поэтому будьте осторожнее. Когда-нибудь я хочу еще раз увидеть вас всех.

Глава 6

Следующие часы прошли в подготовке к отлету.

Исайя пообещал найти для Генриха инструктора, способного за несколько часов обучить его некоторым особенностям пилотирования челнока, и, отведя его к таковому, занялся оставшимися колонистами. Лука пожелал избежать участия в сборах и в сопровождении одного охранника отправился в свою комнату, заявив, что, дескать, он очень утомился и что попрощаться с ними он придет прямо перед вылетом. Ен, Тэм, мальчик и котенок, незримо присутствовавший практически при всех событиях, в которых удавалось поучаствовать Марату, но в силу своих малых размеров редко проявляющий себя, были отправлены на надземный этаж здания, в просторную пустую комнату, куда вскоре притащили броню в количестве двух штук, в которую они не преминули тут же облачиться. Практически полная копия местных «Ирбисов», носившая даже созвучное им имя «Барс», все же надолго завладела вниманием Ена, которому пришлось заново привыкать к особенностям управления, освоить несколько дополнительных функций и познакомиться с новой хранительницей.

Впрочем, Ен собирался расстаться с броней как только им удастся проникнуть в купол. Бегать в ней внутри было нецелесообразно по той простой причине, что так он был бы слишком заметен и правительственный взвод смог бы выследить его в течение нескольких минут. Даже если ему каким-либо образом удастся ускользнуть от людей в белых «Ирбисах», премьер очень быстро затеряется при новости о приближающимся к зданию правительства землянину, и искать его придется тогда очень и очень долго. То, что премьер показался на людях в момент, когда он приехал туда на танке, было счастливой случайностью, вызванной необходимостью каким-либо образом решать вопрос с безумцем, угрожающим безопасному существованию города.

Как и обычно, Ен не пытался заранее распланировать свои действия, однако одно он решил твердо — Тэм выживет и продолжит свою борьбу, если сам он потерпит крах. Отношение Ена к Тэму поменялось совершенно незаметно для него самого и, если раньше он злился на него, то сейчас готов был защищать ценой своей собственно жизни. Обещание пристрелить Тэма в случае, если они не найдут у землян убежища, было уже давно забыто. Также он был прощен и за донос, ставший причиной их злоключений.

Последний день перевернул абсолютно все в сознании Ена, поставил все с ног на голову, незаметно изменил и его самого. Его заклятые враги, земляне, оказались вдруг вполне нормальными ребятами, решающими на Агард свои собственные проблемы и вынужденными отбиваться от превосходящих сил ненавидящих их собратьев. Земляне ничего не пытались навязать местным, а напротив, как могли старались помочь им. Они не расстреливали военнопленных, как свято думали колонисты, а при первой же возможности отправляли их на Землю. Они были открыты и готовы к диалогу, они допускали свободомыслие среди своих, они вели себя цивилизованно и, насколько это было возможным, дружелюбно.