— Михайлова, подойдите сюда! Надя подошла.

— Вы почему не здороваетесь со мной? Объявили бойкот?

Ей очень хотелось крикнуть: «Не хочу, изыди наваждение», — но вместо этого она покраснела и молчала. «А что ответить?»

— Во-первых, я все-таки начальник режима, во-вторых, это просто невежливо.

— Простите, я вас не заметила.

— Неужели? Вот обидно!

Надя подняла голову и, наконец, взглянула ему прямо в лицо. Глаза его, голубее весеннего неба, смотрели, улыбаясь искренне и весело, совсем не так, как «положено» начальнику, выговаривающему зечке.

— Давайте будем здороваться, а?

И тут вдруг не разумом, а каким-то совершенно другим чувством она осознала: что-то происходит между ними непонятное, не положенное режимом, запретное, но от чего можно говорить с ним не как с другими вольняшками. И, осмелев, уже не скрывая насмешки, она спросила:

— Здороваться будем за руку?

— Когда-нибудь обязательно, — пообещал он.

Неизвестно, чем бы кончился их разговор, нарушая все лагерные приличия, но, на счастье, к нему подошла дежурнячка Галя Кузина и попросила подписать какую-то бумагу.

— Можно идти? — спросила Надя.

— Идите!

Вечером на репетицию в столовку пришел Клондайк с двумя дежурнячками. Ночная смена завода вышла к 8-ми вечера, все были ощупаны, обысканы, пропущены за вахту, делать дежурным до утра было нечего, поэтому приходили в клуб, смотреть, как готовился концерт к 1 Мая.

«Приперлись, — неприязненно подумала Надя. — Не мог один прийти, тащит шмоналок с собой!» Почувствовав укол легкой обиды, она подошла к Нине:

— Горло у меня болит, я пойду к себе…

Нина взглянула в зал и по-своему поняла протест своей солистки. Всегда готовая поддержать любой афронт, она объявила:

— Расходитесь, девочки, репетиция закончена. А Наде шепнула:

— Уселись чинно в ряд, пришли в крепостной театр. Фигу им, пусть гуляют.

За полчаса до отбоя, как всегда точная, пришла Валя. Надя выхлопотала ей и себе у ЧОСа телогрейку, байковое, в синюю клеточку, платье, хоть арестантское, зато все новое и чистое. Теперь «немчура» выглядела очень неплохо. Даже ЧОС, увидев ее как-то, сказал:

— Отъелась твоя «фон барон», морда круглая стала.

Надя, конечно, такой сомнительный комплимент не передала. В хлеборезке, где каждый грамм на счету и всегдашняя угроза недовеса — не «отъешься». А те угощенья, которые посылали пекари, никак не способствовали ожиренью. Спасибо еще, что Валя взяла бразды правления в свои руки: бегала с котелками в столовую, где раздатчицы всегда плескали лишний черпак или кусок трески. Благодаря ее экономии посылки, что изредка получала Надя, продлевали срок своего существования.

— Между прочим, сейчас Клондайка встретила, — сказала Валя, аккуратно счищая с валенок остатки снега. — Как ему к лицу белый полушубок! Просто заглядение.

Надя ожесточенно колотила кочергой по куче зашлаковавшегося угля и даже головы не повернула, сделала вид, что очень занята и не слышит.

— Он дежурит сегодня, наверное, к нам заглянет… Слышите?

— Слышу! И не разделяю твоих восторгов. Он что-то замыслил, этот Клондайк. Ходит, вместо того чтобы дремать на вахте, как другие, проверяет, не к добру, — с притворной озабоченностью сказала Надя.

— Вы что, серьезно? Не понимаете, зачем он ходит? — спросила с недоверием Валя, подбоченившись, точно как деревенская бaбa перед началом перебранки.

Надя стойко выдержала ее насмешливый, колючий взгляд.

— Нет, ходить им сюда положено, пусть, но уже не каждый раз.

Немчура не выдержала, засмеялась,

— О, святая простота! Наивность или глупость? Влюбился он! Ясно, как Божий день!

— Вот глупости! — вспыхнула Надя. — В кого?

— В вас, в вас, милая! Да, да, и не делайте больших глаз! Я давно заметила, он к вам неравнодушен.

— Ерунда! Чушь собачья! Просто от нечего делать ходит, проверяет как работаем, это их обязанность, смотрит…

— Вот именно! Смотрит! А в Библии от Матфея сказано: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем!»

Надя надула губы, она не любила, когда бесцеремонно лезли ей в душу, копались в сокровенном.

— Ну, «в сердце своем», положим, не страшно! Можно пережить.

— «Страшись, Офелия, страшись, беги на выстрел от взаимности», — загробным голосом произнесла Валя, но, заметив, что ее напарница сердится, поспешила разрядить обстановку.

— Бог с вами, Надя, вы, я вижу, недовольны моей шуткой, — как можно проникновенней сказала Валя, придав лицу огорченное выражение. — Но подумайте сами, — продолжала она. — Молодая, красивая девушка и молодой красавец мужчина, можно сказать, классовые враги, встречаются чуть не каждый день. Запретный плод всегда слаще. Опасности, запреты и непреодолимые преграды только возбуждают и будоражат храбреца. Ситуация по Шекспиру, Ромео и Джульетта. Сплошная романтика! Что может помешать возникновению пылкой любви?

— Майор Корнеев, капитан Горохов, — от души рассмеялась Надя и полным голосом на всю хлеборезку пропела: — Не по-ло-же-но! — Потом, спохватившись, сердито добавила: — Будет болтать, смотри! — кивнула головой на лотки с глянцевыми буханками. — Сколько еще резать, до подъему не успеем.

— Наши почикайки говорят: работа не волк, в лес не убежит.

Ромео и Джульетта. Что о них знала Надя? Очень мало. Шекспира не читала вовсе, в школе не проходили. Зато хорошо помнила прелестный вальс Джульетты, который так виртуозно пела Пантофель-Нечецкая, и чудо-музыку Чайковского к «Ромео и Джульетте», да еще музыку к балету Прокофьева. Все в музыке. И знала, что оба погибли, оставив на века память о своей великой любви.

Хитрющая была эта Вольтраут, так льстить умела. Слова какие находила! Все для обольщения. И хотелось ей верить, потому что была в ее словах желанная правда. «Влюблен», сказала она, но ни радости, ни особого ликования Надя не почувствовала, как будто в замочную скважину подсмотрела то, что ей и знать не полагалось.

Душевный покой ее был давно нарушен, при первом же соприкосновении с растерзанными человеческими судьбами, но и это открытие ничего, кроме тревоги, смятения и предчувствия беды, не внесло в ее жизнь.

Зубстантив недолго пробыла в КВЧ. Спустя чуть больше месяца за хлебом пришла бригадир из барака, где жила Зубстантив.

— Что-то давно я не видела Машкевич, она ведь с тобой в бараке живет? — спросила Надя.

— Нема ее, в карцеру вона.

— За что?!

— А вони з Рузею подрались.

— Не может быть! Она и драться не умеет, она учительница! — воскликнула возмущенная Надя.

— Ой, не кажи! Як вцепились в волосья, трохи не поубивались.

— Не путаешь ты о кем? Чего они не поделили?

— Рузя ей на низу места не дала, говорит: «Вы, жидивки, и в лагери робить не хочете, сходу в КВЧ влезла». Так эта Мария ей в самый лик сапогом вдарила! Ажно до кровавой сопли! А майор сказав: «Бачу, вы дюже зажирели туточки и двух в карцер шуганул, обох, чтоб не обидно!

— Так они и там побоище устроят!

— Ни! Марика спрашивала Гуся, як вони там? Кажет, смирнехонько на нарах вместе сплят. Марика аж плачет: «Ой, лихо мени з этим этапом! Таких ушлых баб, как эта Машкевич, отродясь не видала!» Им карцер с выводом на работу, а вона нияк працювать не хоче, говорит, у мене суставний ревматизм, я такую лопату одну не подниму, не то что с мокрой глиной. Прораб ихний, Охрименко, рапорт майору написал. Корнеев вызывает ее, спрашивает: почему, такая-сякая, от работы отказываешься, а вона ему говорит: «Гражданин начальник, я от работы не отказываюсь, только я такую лопату поднять даже пустую не могу». А он кажет: «Почему другие могут, а ты не можешь?»

«Значит, воны сильнее меня, ослабла, десять месяцев на Лубянке була». Но майор не посочувствовал. «Вся бригада может, а ты нет? Врешь!» А вона опять свое: «Люди разные, вот, к примеру, Попов радио изобрел, вы слушаете, а сами ничего не изобрели, не можете!»

Вечером Надя забежала в столовку на репетицию. Мымра дежурила, а ей хотелось узнать подробности.