В Кенсингтонском дворце тоже было расписание. Каждое утро около половины восьмого в спальню к принцессе входила камеристка, чтобы разбудить ее, но Диана к этому времени уже вставала сама.
Я стоял в коридоре между столовой и кухней, где Мервин Уайчерли или Даррен Макгрейди готовили завтрак. Принцесса выходила в коридор — босиком, в белом халате, ненакрашенная и непричесанная. Заметив ее, я заходил на кухню, чтобы сварить ей кофе.
Когда я приносил кофейник ручной росписи в столовую, она уже сидела в одном из четырех плетеных кресел, которые стояли вокруг стола, накрытого белой льняной скатертью. Она ела грейпфрут и просматривала свежие газеты, которые я разложил перед ней в том же порядке, в каком раскладывал их перед королевой. Сначала «Таймс», поверх нее «Дейли Телеграф», потом «Дейли Экспресс», затем «Дейли Мейл» и, наконец, «Дейли Миррор». Исключением была только «Спортинг Лайф». Я входил в комнату, пурпурные стены которой создавали теплую утреннюю атмосферу, останавливался у полуприкрытой двери и стоял там, пока не замечал, что принцесса оторвалась от газеты.
Это было для меня сигналом. Я вежливо кивал ей головой: «Доброе утро, Ваше Королевское Высочество». Со временем то, что я упорно называл ее «Ваше Королевское Высочество», начало раздражать ее. «Пол, пожалуйста, не обращайся ко мне так. Мы ведь здесь одни. В этом нет никакой необходимости», — говорила она.
Но я все равно продолжал ее так звать. Это был единственный приказ моей начальницы, который я не хотел исполнять. Если ей нравится посвящать меня в свои личные дела, то я только за. Но, обращаясь к ней «Ваше Королевское Высочество», я выказывал ей свое уважение и то, что я не забыл, кто я такой. Я должен был выказать ей свое уважение, даже когда от меня этого не требовалось. Каждое утро, начиная с 1993 года и до самой ее смерти, я обращался к ней «Ваше Королевское Высочество».
Я подходил к буфету и опускал кусок хлеба в тостер. Потом мы обсуждали события прошлого вечера и дела на сегодня. Часто, обернувшись, я видел, как она окунает серебряную ложечку в кувшинчик с медом и подносит ее ко рту. Иногда она спрашивала, видел ли я сегодняшние газеты. Не всегда было просто отвечать ей, особенно если я успевал прочесть статьи, в которых о ней высказывались нелицеприятно. Если на столе не оказывалось одной из газет, то принцесса знала, что я хочу оградить ее. «Вам бы не захотелось такое читать», — говорил я ей, понимая, что только раздразнил ее любопытство и теперь она повсюду будет искать эту газету. Только одну газету она никогда не просматривала за завтраком — «Сан». Но это не мешало ей заглянуть в нее на кухне у повара Мервина, он обычно оставлял ее на столике возле телефона.
В понедельник, среду и пятницу принцесса занималась спортом. Иногда она ездила в «Челси Харбор Клаб», а иногда тренировалась в гостиной — тогда мы с Гарольдом отодвигали мебель, чтобы освободить место для принцессы и ее тренера по фитнесу — Каролан Браун или Дженни Ривет. Позднее я стал возить Диану в спортзал в «Эрлз Корт».
Иногда она занималась фитнесом перед завтраком. После разрыва с принцем нам в Кенсингтонском дворце часто приходилось менять расписание, потому что теперь многое зависело от того, приедут ли Уильям и Гарри из Ладгроува и проведут ли время здесь с матерью или со своим отцом в Хайгроуве. Принц Чарльз предпочитал заранее договариваться о том, когда к нему приедут сыновья. Раз в две-три недели он посылал Диане список с датами, когда ему было бы удобно принять их, заранее. В 1993 году он назначил Тигги Легге-Бурк присматривать за Уильямом и Гарри. Ее никак нельзя было назвать няней, и принцесса пришла в ярость, когда пресса назвала Тигги Легге-Бурк «второй матерью принцев». На многих фотографиях в газетах Тигги — добродушная девушка, которая вела тихую жизнь в собственном доме в Баттерси, — беззаботно веселится с Уильямом и Гарри. Со временем она стала преданным другом принца Чарльза, и принцесса стала видеть в ней угрозу.
Принцесса говорила, что единственная прихоть, которую она себе позволяла, — это чтобы парикмахер Ричард Далтон, а позже Сэм Макнайт каждое утро мыли ей голову и сушили волосы феном. Оба со временем стали ее доверенными лицами. Все женщины сплетничают со своими парикмахерами, и принцесса не была исключением. Она всегда непринужденно болтала со своим парикмахером и дворецким и всегда говорила ОЧЕНЬ ГРОМКО, ЧТОБЫ ЕЕ МОЖНО БЫЛО УСЛЫШАТЬ, НЕСМОТРЯ НА ГУДЕНИЕ ФЕНА!
Когда она замечала мое отражение в овальном зеркале на туалетном столике, то кричала: «ТЫ ТОЛЬКО ПОСМОТРИ!» Ее внимание могло привлечь все что угодно — какое-то письмо, фотография в журнале, едкое замечание в газете. Это была святая святых, и сюда не допускался никто, кроме камеристки, дворецкого, парикмахера и горничной. Здесь она была самой собой, могла расслабиться и поговорить вволю: мир никогда не видел принцессу такой. В своих апартаментах она была просто красивой девушкой, которая сняла маску принцессы и теперь была такой же уязвимой, как простые люди. Но как только она выходила из своих апартаментов — как всегда, безукоризненно одетая, — она собирала волю в кулак и представала перед другими уверенной в себе женщиной. Я каждое утро наблюдал за этим превращением, когда она переодевалась из халата в платье Кэтрин Уокер или костюм от Шанель, и не переставал поражаться перемене.
Для того чтобы вместить ее гардероб, состоявший из сотен платьев, блузок, костюмов, пиджаков, брюк и вечерних нарядов, понадобилась целая комната в форме буквы L и размером с небольшую спальню. Все эти вещи висели на вешалках над сотнями туфель, скрытые за длинными, от пола до потолка, шторами. Они висели в определенном порядке. Бело-голубой костюм от Шанель висел прямо над замшевыми голубыми туфлями в тон, розовый костюм от Версаче — над розовыми кожаными туфлями, красное платье от Кэтрин Уокер — над красными атласными.
На неделе принцесса часто уезжала из дворца — по делам в разные графства или на благотворительные собрания в столице. Обедала она либо во дворце, либо в Лонсестон-Плейс, либо в «Сан-Лоренцо» в Найтсбридже. Принцесса предпочитала обедать со своими избранными друзьями, такими как Люсия Флеча де Лима, Роза Монктон, Сьюзи Кассем, леди Аннабель Голдсмит, Джулия Сэмюэл, Лора Лонсдейл, астролог Дебби Фрэнкс и ее «королевская» союзница Сара, герцогиня Йоркская. Принцесса окружала себя людьми, близкими ей по духу. По воскресеньям она часто ездила к герцогине в Вирджиния Уотер, недалеко от Виндзора, или к леди Аннабель Голдсмит в Ричмонд. В обоих домах было достаточно охраны, а еще там были бассейны, в которых Уильям и Гарри могли поплавать.
Если принцесса оставалась обедать одна во дворце, она обычно садилась на высокий табурет у барной стойки и, заглядывая в кухню, весело шутила со мной и поваром. Обычно обед состоял из одного блюда, всегда с салатом, который она запивала водой «Волвик» со льдом. Я навсегда запомнил, как она сидела перед тарелкой и, зажав сотовый телефон между плечом и ухом, разговаривала с кем-то, ловко орудуя ножом и вилкой.
Когда она куда-то уезжала из дворца, я провожал ее до машины. Ехала она одна или с водителем, я всегда ждал, когда она сядет в машину, потом наклонялся и пристегивал ремень безопасности.
Она всегда возвращалась к половине восьмого, и я заваривал ей ее любимый имбирный чай. На ужин была жареная форель, макароны или просто картофелина в мундире с икрой и подливой из уксуса и оливкового масла. Я ставил блюдо на деревянную тележку на колесах и вкатывал ее в гостиную, к полосатому дивану, на котором сидела принцесса в халате. Я заранее доставал телевизор из тумбы под книжными полками и ставил его на нужное место. По вечерам Диана сидела одна и наслаждалась покоем. Повар ушел. Камеристка ушла. А ее личный секретарь Патрик Джефсон никогда не тревожил принцессу в это время. Он работал с девяти утра до пяти вечера в Сент-Джеймсском дворце. В конце дня, когда принцесса приходила в себя после всех дел и поездок, я узнавал ее как человека. Она была спокойна, ничем не озабочена, разговорчива. Когда я вкатывал тележку с ее ужином из двух блюд в гостиную, то сразу понимал, что сейчас, когда Уильям и Гарри в школе, она не хочет оставаться одна. «Побудь со мной», — часто говорила принцесса Диана.