июнь 15

Интересна придумка с гипнозом. Мой герой, глядя на Клюева, вспоминает, что в другой жизни, очень давно, может быть во времена Стеньки Разина, они были знакомы. Соотношение то же: слуга — хозяин. Он и Марию как будто из той жизни вызывает, и Клюева заставляет дирижировать хором одним лишь взглядом, прожигающим. Сначала у того рука задвигается в такт Моцарту, потом со сцены уйдет дирижер и — дорога для него открыта.

Только гипноз — оборотная сторона рабства, вековечного рабства. Русский человек всю свою историю под гипнозом. Это для него привычно — на спине носить, веничком парить, любую прихоть исполнять. Он — на содержании у Системы. А идея не в том, чтобы над ним поглумиться, а показать, растолковать, что идея «светлого будущего», то есть «светлого рабства», не кем-то придумана, а им же самим — русским богатырем. На самом дне, так сказать, и зародилась. И он это замечательно научился делать — прислуживать... за столько-то лет...

Не знаю, будут ли у нас еще встречи с Вадимом и Сашей[ 98 ], но начались они с того, что ехал я в вагоне скорого поезда. Поезд остановился... А кончается (пока, во всяком случае) тем же — Клюев и Мария бегут за отъезжающим составом. В нем я. И, значит, круг замкнулся.

июнь 2 7

Я отпущен в творческий отпуск Во МХАТе буду играть только «Кроткую».

А у них сегодня премьера «Дяди Вани»... Я не увижу. Да и какое это имеет значение? А измена и предательство — имеют решающее.

сентябрь 29 Без сохранения содержания

Историческая для меня дата — первая репетиция «Павла». Читка по ролям, знакомства... «Здравствуйте, я — Олег Борисов...» От всего этого грустно. Почему я в чужом, неизвестном мне театре, а не у себя? А где это у себя? Когда заполнял анкету, подумал: все равно надо было чем-то заняться, не сидеть же без дела. Летом прочитал вольтеровского «Кандида», на которого так ополчился мой новый знакомый Павел Петрович. Там есть фраза, которой буду себя тешить: «Все события связаны неразрывно в лучшем из возможных миров».

октябрь 12 Верой и правдой

В 9-30 поехали в Лефортово смотреть, как муштруют роту почетного караула. Мокрые ребята. Ритм. Рассыпается барабанная дробь. Подхожу к барабанщику, он дает полный отчет: «Кожа трехгодовалого быка, кленовые палочки... все, как положено». Спрашиваю у него, как служится. «Скука! — отвечает он как-то расхлябанно. — Никакого повышения...» — «Но нюни-то распускать негоже!.. Знаешь, что бы Павел за такой ответ?..» Рассказываю ему об одном указе только что вошедшего на престол государя. Касается гвардии.

В состав элитных гвардейских полков были включены батальоны из Гатчины без какого-либо отбора — таким образом, обыкновенные поручики тут же становились капитанами гвардии. («В походе король свою армию переиначил...») Этой несправедливости не стерпели многие офицеры и генералы, привыкшие носить блестящие екатерининские мундиры. Униженные, они решили покинуть службу. Их неповиновение не устроило Павла, и он издает новый указ... Прошу барабанщика изобразить гороховую дробь и опираюсь на первую попавшуюся палку: «Повелеваю тем, кто подал прошение об отставке, в 24 часа покинуть столицу нашу Петербург и перебраться в свои поместья!»

«Какие это поместья?.. Он что, рехнулся?» — раздались смешки офицеров, и многие из них поспешили в свои дома, находившиеся в Петербурге. Там они были задержаны как государственные преступники, отправлены за черту города и без вещей оставлены на дороге. А писарю, что не указал на ошибку (в части поместий), император назначил двести палок. На моего барабанщика эти «указы» произвели впечатление: «Здорово... в один день выбиться в офицеры! Я бы такому государю служил верой и правдой!»

Разумеется, такой сцены с барабанщиком не было — я лишь помахал военной тростью, как на вахт-параде перед Михайловским замком.

Вникаю в его поступки, вчитываюсь в указы. Внедрить верных ему людей в старую гвардию, которая служила его матушке и незаконно свергла отца? Это разумно... Кстати, отцу, преданному забвению, были оказаны такие же погребальные почести, как почившей матушке. Павел отправился в Александро-Невскую лавру и приказал вскрыть его могилу. После чего достал из нее сохранившуюся еще перчатку Петра III и поцеловал ее, встав на колено. Расплакался и шепнул священнослужителю: «Бог рассудит, кто прав, кто виноват... А на этой земле их тела отныне будут рядом — словно умерли вместе...» И произвел в генерал-аншефы барона Унгерна, попавшего в немилость после смерти Петра. Так же как и других достойных лиц, служивших отцу верой и правдой, вызвал из небытия.

Когда мы уезжали из Лефортова, я наткнулся на рядового, несшего портфельчик и теплую шапку командира роты. Так положено по уставу? Возможно... Но прошел бы равнодушно Павел мимо такого случая? В книге А Болотова[ 99 ] описано нечто похожее: Павел становится свидетелем того, как рядовой солдат с благоговением несет чьи-то шпагу и шубу.

— Чьи они? — спрашивает государь у рядового.

— Офицера моего... вот самого сего, который впереди идет.

— Офицера? Видно, наскучила ему его шпага... Вот что, надень-ка ты ее на себя, и шубку... а ему отдай с портупеею штык свой: оно ему будет покойнее.

Болотов заключает: «Всем солдатам было сие крайне приятно, а офицеры перестали нежиться и стали помнить сан свой».

Еще несколько этюдов разыграл уже дома, по возвращении из Лефортова. Вначале не обойтись без этюдного метода, хотя я применяю его по-своему: без свидетелей и партнеров.

декабрь 6 Из радиоинтервыо

Смотрел французский импресарио. Зашел ко мне, спрашивает, не буду ли я против, если «Кроткую» пригласят в Париж? Не хотел его огорчать... Сколько бы он ни старался — свита будет стоять намертво. Как и у Товстоногова. Только там она артистичнее это делала. Если уж он в Белгород и Орел на фестиваль лучших спектаклей не отпустил... Якобы декорация не встает. Я не мог этого предвидеть — какой он. Теперь все стало понятно: ОН. — а вокруг остальные танцуют. Вприсядку. Вот принцип... В октябре я интервью давал для радио и в числе прочих вопросов ответил и на такой:

— Есть ли у вас самое большое разочарование в жизни?

— У этого разочарования есть даже фамилия!

1989 год

январь 17 Приключения языка

В оцепенении ждут Павла Петровича Романова. Он входит и сначала останавливается в дверях. Потом по очереди подходит к императрице, сыну Александру, графу фон дер Палену. Испытующе разглядывает каждого. Они как воды в рот... от испуга и растерянности. В глазах Марии Федоровны — обида, непонимание; Александра — трусость; Палена — двуликость, затаенная измена. Оглядев их, возвращается к двери и, обернувшись, высовывает язык Весь, до корня. От чего бедная императрица шлепается в обморок... Язык — как знак грядущей беды, как предупреждение. Когда будут бальзамировать изуродованное тело государя и спешить выставить его перед народом — помешает язык.

Лейб-медик будет бить тревогу: «...что с языком делать? Высунулся, распух, никак в рот не всунешь — придется отрезать...» Вот ведь, погулял, наверное, по Петербургу! Как нос майора Ковалева...

Странно, этот случай не описан в книге Ш. Массона[ 100 ], в том ее разделе, где собраны анекдоты и непристойности из жизни Павла. С трудом мне достали эти мемуары, изданные последний раз в начале века. Все штрихи, призванные составить портрет императора, скрупулезно для себя выпишу. «За исключением калмыков и киргизов, Павел — самый уродливый человек в своей империи. Недовольный своей наружностью, он признал неуместным чеканить ее на новых монетах», — сообщает Массон. А по-моему, более чем разумный поступок. Держу в руках Один рубль 1800 года — на нем красивейший его вензель и слова из Священного Писания (они даны в сокращении). Вот полный их текст: «Не нам, не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей...»