Я это откровение припомнил в Японии и пересказал Евстигнееву. Он посмеялся сначала, потом произнес свое короткое «мда...». А тема эта всплыла оттого, что мы впервые увидели компьютер. Тут вообще такое изобилие техники, что можно тронуться. И все — бытовой, в отличие от нашей — космической. Тут этот космос можно в руках подержать, даже... Даже кровать, на которой я сплю, оборудована электрическим массажером. Специальная кнопка. Прежде чем ее нажать, достал разговорник, чтобы сличить иероглифы. Призвал на помощь весь свой «японский опыт». Сумел прочитать только два слова: не забудь... Наверное, «не забудь выключить...». А вдруг не выключить, а что-то, о чем я не догадываюсь? Все-таки любопытство взяло верх, и я включил. К неожиданности для себя, я начал подниматься вверх, и появилось ощущение, как у Луспекаева — что взлечу. Я быстро сообразил, что это не успокаивающее средство, а возбуждающее. Это в мои планы не входило, я побыстрее нажал на соседнюю кнопку, и кровать пришла в исходное положение.

Но начал я о компьютерах. Все «невидимые проводочки» скрыты внутри. Более того, японец предупреждает: не вздумайте открывать — он сам себя чинит, чистит... Самое удивительное его свойство — память! Можешь всю свою библиотеку в него перепечатать, и он все запомнит. Не только свою — хоть Ленинскую! Только меняй дискеты, программы перезаряжай! Какое раздолье теперь писателям — набираешь текст и тут же устраняешь ошибку. Можешь два варианта «в голове» держать — и правленый, и неправленый. Многие из писателей давно уже на машинки перешли — вот им и еще облегчение... Но главное — память! Вот кто может беспристрастно фиксировать нашу жизнь — не слова, не мотивы — поступки! Только поступки. Совершил... и тут же тебе на компьютере число, час... Распишитесь, товарищ Борисов. Легко Гамлету говорить: «Ах, я с таблицы памяти моей/Все суетные записи сотру/Все книжные слова, все отпечатки...» Нет, сделать это будет непросто... Когда твой срок подойдет, будешь все сорок дней глядеть на экран компьютера и от стыда сгорать — окажется, что с «таблицы памяти» ничего не стерто, все в ней сохранено!

Не так ясно с программой. Получается, в компьютер ее закладывают еще до твоего рождения. Возможно, свободу тебе какую-то и дают — пошататься из стороны в сторону, попить пивка — но дату рождения и смерти изменить ты не можешь. (Разве что случай?)

Конечно, с первого раза эту дьявольскую машину не прочувствуешь. А Пушкин вообще не знал о ее существовании. Представим на секунду, что он исправляет ошибку с помощью кнопки... Нет, ему глазами нужно увидеть то, что он зачеркнул! И потом... любвеобильный человек был Александр Сергеевич! Кто-то сказал, что у него в каждом слове чувствуется пощечина или поцелуй... А как поцеловаться с компьютером?

апрель 5

Вчера сорвали утреннюю репетицию «Кроткой». В постановочной части ничего не готово. Приехал Кочергин, а светить нечего. Как плохо, когда не ты хозяин, а спектакль — пасынок.

Как ни крути, а будет уже третья премьера «Кроткой». Сегодня декорации поставили и прогнали без единой остановки. Играет новая артистка — Медведева. Она молодец — вошла быстро. Что значит молодость! Додин сказал, что завтра порепетируем еще раз — может быть, последний. Хотя у него не бывает последних репетиций. Меня тоже ободрил — то ли в шутку, то ли всерьез: «Олег, а восемь лет, что мы работаем, даром не прошли!..» Я ему на это: «Автор такой... Можно всю жизнь рыть».

апрель 28

Был интересный вечер в Школе-Студии. Очень давно я там не был — пришел в гости к студентам. Рад был встрече с Авнером Яковлевичем Зисем, он вел у нас диамат. Читал Пушкина. Студенты хорошо слушали. Было интересно и мне тоже. Сверхзадача: показать, какие у них неважные сейчас педагоги. (Это я про общий их уровень, не про кого-то в отдельности.)

май 3

Вчера Первая программа показала «По главной улице...»[ 93 ]. Я не видел, мы в этот момент ехали с дачи. Хайт позвонил, Кваша... все хвалят, говорят, что играю хорошо... Мою тему удалось вытащить — насколько позволял материал. Хотя «глубже глаза и уха» в зрителя не попадет. Одну сцену неплохо сыграли с Гафтом, одну — с Олегом Меньшиковым — этот молодой человек, по-моему, очень талантливый. Дай Бог ему хороших ролей!.. А еще позвонил артист из Киева и в трубку аж задыхался: «Все-то думают, что вы злой, Олег Иванович... А вы — добрый! Это я по вашим рукам понял... Когда показывают, как вы на гитаре играете». Но ведь играл-то не я — Тодоровский!

май 16

«Кроткую» смотрел Питер Брук. Приехал к нам по приглашению СТД читать лекции. Говорил замечательные слова: что я (то есть герой мой) олицетворяю то необыкновенную широту, то сжимаюсь до размеров паука. И это у него на глазах — как пружина. Хорошее сравнение: ведь у Достоевского часто встречаются пауки, он угадал. «Я надеюсь, он правильно меня понял, — поспешил оправдаться Брук. — Ведь у древних греков паук ни с чем плохим не ассоциировался». После этого СТД (так сказать, театральная общественность) делал прием в довольно богатеньком ресторане на Кропоткинской. К моему удивлению, и нас с Аленой позвали. А я хитрый: взял с собой книгу «Пустое пространство». Теперь там есть красная надпись, сделанная рукой Брука, — что я не просто артист, а еще и «магнификант».

май 18-20 По поводу разложившегося трупа

Он выставлен в проезде Художественного театра. Сегодня два часа шло Правление — все это напоминало попытку реанимации. Но вылечить можно только одним способом: хорошими спектаклями. Всем это понятно, никто про это не говорит. Запретная тема. Если бы кто-нибудь встал и предложил: «Давайте поставим хороший спектакль, отбросим амбиции... и просто будем репетировать — для себя...» — «Да что вы, у нас все спектакли хорошие, эталонные, о чем вы?»

Теперь к числу эталонных добавится еще один — «Дядя Ваня». Актеры, которые играли премьеру, — Вертинская, Мягков, Борисов — пробный шар, что ли... Теперь очередь мастеров.

Произошли ожидаемые, хорошо знакомые вещи. Вспыхнула зависть. Особенно обострилась она в Японии — при виде чужого успеха. Теперь понимаю, что она точила его все это время, а прорвало сейчас. Эта зависть простейшего вида, как туфелька. Только спрашиваешь себя: почему мне не приходит в голову завидовать ему? Я ведь не лишен этого чувства вовсе — могу позавидовать хорошему писателю (но не его критику), ученому (но не его тени), которые будут работать «в стол» и до поры до времени ни от кого не зависеть.

После Японии кто-то остановил меня у Доски расписаний: «О.И., вы на репетицию?» — «Да нет... разве сегодня есть репетиция?» — «Есть... в кабинете О.Н.». Так я узнал, что мастера принялись за работу. Я вспомнил лекцию Ефремова об этике, идею объединения всех артистов, исповедующих «систему»... и у меня оборвалось все в один миг. Это всегда так неожиданно обрывается. Ведь репетиции исподтишка, тайком я проходил у Товстоногова. Роль Коли-Володи сыграл за свою жизнь раз тридцать, не меньше. И в Москву переезжал, чтобы работать с Ефремовым, как это ни странно, а не с Шапиро. Поэтому дальнейшее уже не представляет интереса — ход событий пересказываю только для того, чтобы потом не сказали: «Он бросил спектакль, он ушел...» Наверное, не скажут. Язык не повернется.

Вызвали Вертинскую на репетицию. Она пришла, иронически задев Ефремова: «Как мне теперь говорить текст: «Вы еще молодой человек, вам на вид... ну, тридцать шесть-тридцать семь»? У нас ведь постановка реалистическая...» Его это взбесило: «Неужели я хуже Борисова выгляжу?.. Ну, можешь вымарать это, я разрешаю». На следующую репетицию Настя не могла прийти — она уезжала на концерты, они были заранее назначены. «Как знаешь», — отрезал Ефремов. Когда она вернулась, то обнаружила уже Мирошниченко, репетировавшую Елену Андреевну.