— Говоришь, не ты? А кто тогда? Он? — Аршинов ткнул пальцем в сторону Вохрякова.
Тот возмутился в очередной раз.
— Позвольте! Я вообще все время спал и не желаю иметь к этому делу никакого отношения! А вот она, представьте себе, дважды подходила ко мне и наклонялась. То ли высматривала, сплю я или нет, то ли присоединиться намеревалась.
Мне стало неприятно на душе от такого беспардонного заявления чиновного сморчка. Уж что-то, а заподозрить пышную Агриппину в сиих намерениях было просто смешно. Тем более, что братья-казаки, стоявшие рядом, при этих словах одновременно схватились за ружья. Аршинов жестом остановил их.
— Хорошо, — кивнул он. — Не ты виновата, ни Вохряков. А саквояж порезан потому, что вор не смог вскрыть замок. В нем рылись. Значит, был кто-то третий? Или ты тоже спала и ничего не видела?
— Не видела, — запричитала она, — вот вам истинный крест, не видела. Я кашу варила, за огнем следила, может, и не заметила арапа какого-нибудь.
— Почему арапа? Здесь был эфиоп?
— Где ж тут православному оказаться? Одни черные кругом.
— Эфиопы тоже православные, ты не подумала об этом?
— Да ничего я не думаю, ваше благородие! Не знаю, не видела, не мучьте меня, Христом-богом прошу!
Поняв, что от Агриппины ничего не добьешься, Аршинов приказал Григорию, Прохору и Сапарову обыскать окрестности — нет ли следов, не спрятался ли кто чужой.
Они вернулись ни с чем. Почва в ущелье каменистая, следов никаких не осталось, да и наши лошади если и были какие следы, то затоптали.
— Господа, будем переодеваться, — сказал Аршинов, когда вернулся Али, ведя под уздцы вторую лошадь. — Нас ждет Аддис-Абеба.
— А как же Малькамо? — спросила я.
— Изменим внешность, не волнуйтесь, Аполлинария Лазаревна: несколько фальшивых татуировок тигранского племени полностью превратят его из сына амхарского вождя в воина другой губернии. Никому и в голову не придет заподозрить.
В город мы вступали торжественно и величаво. Аршинов в черкесске с газырями, с переброшенными через плечо волчьими хвостами сидел на лошади подбоченись. Головнин в пробковом шлеме выглядел вылитым англичанином. Сапаров в папахе, братья-казаки в фуражках набекрень. Огромный монах Автоном в рясе и сандалиях, с большим серебряным крестом на груди. Агриппина в цветастой шали. Малькамо с Али ехали позади всех, лицо принца было закрыто синей накидкой, по закону воинов-тиграни. Зрелище было восхитительное. Мы нарочно шли медленно, чтобы сбежавшиеся отовсюду эфиопы могли нас хорошо разглядеть и передать сплетни как можно дальше.
Наша кавалькада остановилась на постоялом дворе около рыночной площади. Мужчины стали вносить тюки во двор, Агриппина зорко смотрела по сторонам, так как юркие мальчишки крутились рядом, якобы помочь. Она отгоняла их, ругая по-русски шельмецами и разбойниками. Мальчишки, к моему удивлению, понимали.
Мне предоставили отдельную комнату с циновками на полу. По моей просьбе принесли бадью с водой, и я с наслаждением вымылась. Агриппина мне помогала. Упав на узкую постель, я забылась глубоким сном.
На следующее утро ко мне постучался Нестеров:
— Аполлинария Лазаревна, какая удача! Сегодня вечером нас примет Менелик Второй.
Я обрадовалась: какой же Николай Иванович молодец! Только благодаря его знанию языка нас пускают в столь рекордные сроки.
— Я же не успею одеться! Агриппина, где ты? Мне нужно нагреть щипцы! Почистить платье! Все равно тут нет утюгов.
— Вы тут готовьтесь, а я пойду, присмотрю за подарками. Аршинов самовар аж из Одессы вез. Не все же только грамоты вручать. Вохряков до этого не додумается, мышиная душа.
Часы, оставшиеся до вечера, я провела за приведением себя в божеский вид. С болью смотрела на свои поцарапанные пальцы, неровные волосы, которые никак не желали укладываться, на синяки под глазами от недосыпа, обветренную кожу. Нет, не красавица… Подурнела Полина. Куда делся твой персиковый цвет лица?
И все же, зачем мне надо красоваться перед негусом? Мы по делам приехали, вот и будем решать эти дела, а не моргать ресницами.
Достав свое единственное выходное платье, я критически осмотрела его. Кружева смялись, буфы висели, словно собачьи брыли, а подол следовало подшить. Достав иголку с ниткой, я усадила Агриппину за шитье, а сама занялась ботинками, которые тоже были не первой свежести.
Когда все мужчины собрались во дворе, я только доканчивала закалывать волосы. Но я быстро завершила свой туалет, натянула перчатки и вышла во двор. Меня встретили восхищенными возгласами.
— В путь, господа! С божьей помощью!
Аршинов вскочил на коня. Мы за ним. Особенно великолепно выглядел Сапаров, у которого к седлу был приторочен самовар. Агриппина накануне начистила его, и он блестел, как золотой.
Подъехав к высокому шатру, величиной с цирк шапито, мы спешились, и Аршинов зычно прокричал что-то по-амхарски. Я услышала только слово «Руссия». К нам подбежала толпа слуг: одни взяли наших лошадей под уздцы и увели. Другим мы вручили тюки с подарками. Сапаров самовар не отдал.
Подошел высокий эфиоп, наряженный в львиную шкуру, зеленое платье и белые узкие штаны. В руках он держал копье и круглый щит буйволовой кожи, украшенный орнаментом. Охранник жестом пригласил нас следовать за нами.
Идти было нелегко — все вокруг было раскопано, мощеной дороги не было.
— Что тут строят? — спросила я Аршинова.
— Дворец негуса, самый большой в стране.
— Понятно. Значит, он надолго решил тут расположиться.
Мы вошли под своды шатра, подпертые высокими бамбуковыми опорами. Резкий свет лился из прорезанных в стенках узких окнах. Повсюду висели львиные шкуры, подобные той, которая была надета на нашем сопровождающем. Полы были устланы мягкими коричневыми коврами с желтыми и голубыми геометрическими узорами.
Прямо напротив нас возвышался царский балдахин красного бархата. Балдахин венчала огромная корона, украшенная блестящими красными камнями.
Под куполом, на постаменте высотой в аршин, покрытый красно-золотой парчой, на троне с подушками сидел сам Менелик Второй, Негус негест, повелитель Тиграя и Шоа, Валло, Годжама и Аксума, главный настоятель монастырей Дебре-Дамо, Йемрахана-Кристос и Святой Мирьям в Лалибеле.
Внешне Менелик производил довольно приятное впечатление. Неопределенного возраста и очень темного цвета кожи: ему можно было бы дать и тридцать пять, и шестьдесят лет, на округлом лице не было морщин. Высокий рост несколько скрадывал полноту. На негусе был надет широкий халат, расшитый замысловатыми узорами, а на голове красовался широкий венец из кованых золотых и серебрянных пластин, украшенных резьбой.
Справа от трона стояли придворные в белых одеяниях шамма[30] из тканой кисеи и в накидках ярко-синего цвета, украшенных длинными висящими полосками кожи. Все они были босиком. А слева выстроились четыре итальянских офицера при полном параде.
Аршинов вышел вперед и громко произнес что-то на амхарском. Потом повернулся к казакам и махнул рукой:
— Давай, ребятушки!
Прохор и Григорий раскрыли тюки и достали оттуда большое расписное фарфоровое блюдо кузнецовского завода, штуку ситца, поставец с головой селезня и дюжину ложек — все хохломской работы, абашевские[31] расписные свистульки в виде коровок и круторогих баранов, и две бутылки водки.
И, наконец, осетин Сапаров торжественно поставил перед негусом сияющий самовар.
Подарки вызвали некоторое оживление. Придворные вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть невиданные вещи. От вида самовара по шатру пронесся вздох, и начались перешептывания. Даже итальянцы переглянулись.
Менелик сидел на троне, не шевелясь и не реагируя ни на что. Только его выпуклые глаза двигались, переходя от подарков на нас. Довольно часто его взгляд останавливался на мне. Он смотрел на меня пристально, но я не отводила взгляда, так как не собиралась склоняться перед человеком, пославшего на казнь законного принца.