А вот у нападавших на нас слуг негуса были и сабли, и щиты. И хотя они орудовали ими плашмя, как жандармы, хорошего было мало. Рослые Автоном и Головнин сумели разбросать нескольких щуплых стражников, пока дюжина рослых охранников их не скрутили. Коренастый Аршинов хватал по паре нападавших и бил их головами друг о друга. Нестеров снял и спрятал очки.

А вот Сапаров и братья-казаки сумели вырваться и напролом, через толпу придворных, бросились к выходу, сметая все на своем пути. Стенки шатра так угрожающе колыхались, а бамбуковые опоры так ходили ходуном, что я испугалась: а что если вдруг они обломятся, и вся огромная масса тяжелой ткани рухнет нам на голову?

Меня довольно аккуратно держали за локти два итальянца. Я попыталась было вырваться, но один из них сухо приказал:

— Не двигайтесь, мадам.

А когда уводили Аршинова, он крикнул мне:

— Полина, скажи ему о рубинах! Это наш последний шанс!

Негус что-то приказал, меня взяли за локти абиссинцы, вывели из шатра и повели по двору. Люди испуганно ахали и отворачивались, женщины прикрывали лица краем белой накидки.

Меня привели в низкую мазанку, покрытую соломенной конической крышей. Стражники жестами приказали мне сесть на деревянный топчан, покрытый ковром, и вышли. Я осталась одна в маленькой комнатке.

Подбежав к узкому маленькому окну, в котором не было никакого стекла, я увидела, что стражники не ушли, а остались стоять возле двери — охранять, чтобы я не убежала. А еще очень хотелось есть и справить естественные надобности.

Я присела на краешек кровати и задумалась. Ну почему во всех книгах, которые я читала, никогда не описывалось, как герои справляют нужду? Ведь нормальному человеку это нужно несколько раз в день. Возьмем, например, графа Монте-Кристо. Сидел страдалец много лет. Ему тюремщик приносил еду. А вот про горшок ничего написано не было. А так как весь свой опыт я черпала из книг, а там об этом ни слова, то я сидела, терпела и не знала, как мне быть.

Дверь открылась, и в комнату вошла молодая эфиопка. Одета она была в длинную рубашку и накидку, на шейной повязке с амулетами нашиты колокольчики, которые нежно позвякивали в такт ее шагам. В уши вдеты крупные золотые серьги, на лбу татуировка крестиком.

Она несла в руках поднос, на котором лежала инджера, какие-то овощи и плошка с водой. Я хотела ей сказать, но тут опять встала неразрешимая проблема. Во всех книгах герои, куда бы они не попадали, не испытывали языкового барьера, а если это была Африка или Полинезия, то аборигены, все, как один, показывали чудеса понятливости и интуиции — схватывали все на лету.

Но эта эфиопка оказалась не столь понятливой. Я ей уже и «пи-пи» говорила, и воду лила, сдерживаясь изо всех сил — она стояла и покачивала недоуменно головой. Наконец, я задрала юбку и присела. Она охнула и выбежала из комнаты, но через мгновение вернулась с какой-то глиняной посудиной.

Но она не ушла. Осталась и уставилась на меня выпуклыми, черными, как маслины, глазами. Сил больше не оставалось. Ну и ладно! Буду считать ее служанкой.

Самое интересное, что я оказалась права. Девушка действительно оказалась служанкой. Она вынесла горшок, опорожнив его в двух шагах от стражников, принесла мне одеяло. Мне очень хотелось спросить ее, что с моими друзьями, но как? Она ничего не понимает, я не могу ничего объяснить. Впервые в жизни я почувствовала себя немой и фактически парализованной — я сидела взаперти, а мои спутники томились неизвестно где.

Утро вечера мудренее. Я откинула одеяло и прилегла на жесткую кровать, не раздеваясь. Несмотря на тревогу, сон мгновенно смежил мне веки, и я провалилась в густую черноту.

Очнулась я оттого, что служанка трясла меня за плечо. В темноте белки ее глаз сверкали, как два осколка луны. Она потянула меня за руку, делая приглашающие жесты.

Мы вышли из хижины. В прохладной ночи на небе сверкали звезды величиной с кулак. Стражников около входа не было.

Знакомой дорогой мы подошли к шатру негуса. Я замешкалась. Она подтолкнула меня вперед и исчезла в ночи. Делать нечего, я откинула тяжелый полог и вошла.

Внутри горели толстые свечи, испускающие неровный мерцающий свет. Я прищурилась, но все равно ничего не увидела.

Вдруг из глубины раздалась французская речь:

— Мадам, подойдите ко мне.

Я направилась на звук голоса.

Негус Менелик лежал на роскошном ложе в одной ночной рубашке из такой же белой кисеи, как и повседневная эфиопская одежда. Его круглый живот выпирал, словно арбуз, а розовые пятки блестели в неровном свете свечи.

— Подойди сюда, сядь. Зовут тебя как?

— Меня зовут Полин, — ответила я на французский манер. — Спасибо, я не хочу садиться.

— Ты отказываешь негусу? — его тон не был раздраженным, просто он играл со мной в извечную игру «мужчина-женщина».

— Я отказываю человеку, который своей властью поставил меня в неподобающее для женщины моего ранга положение.

— И какой у тебя ранг? — поинтересовался Менелик?

— Дворянка. Потомственная. Если вам это о чем-то говорит.

— Говорит, — кивнул он. — Не зря у меня в детстве был французский гувернер. Тоже потомственный дворянин. Тоже, как и ты, кичился своей кожей и титулом.

Мне почему-то очень захотелось спросить, что с гувернером случилось, может, его съели, но я сдержалась и ответила:

— Я не кичусь, просто не хочу потерять достоинство и честь.

— С негусом честь не теряют, а достоинство приобретают.

— Разрешите мне ничего не отвечать, сир.

Менелик привстал и сел на постели.

— Сядь рядом, не укушу. Ты знаешь, что я вчера должен был повесить на закате государственных преступников?

— Нет, не знаю, — я сделала вид, что удивилась.

— Они хотели отнять у меня власть. Мою страну, которую я пестую вот этими руками: дерусь и мирюсь с французами и итальянцами на севере, подавляю дервишей на западе. Я расширил страну, присоединил галлаские земли, и нет конца заботам! Мои разведчики доносят мне, что итальянцы готовятся напасть на меня исподтишка. Эти белые — они же шакалы, готовые наброситься и разорвать мою страну! Семь стран на конгрессе делили Африку вдоль и поперек! Они даже не приняли во внимание, что мы — христианский народ с законной императорской династией! Она посчитали нас язычниками и магометанцами![35]

Я кашлянула. Менелик верно понял мою реакцию.

— Нет-нет, Россия тут ни причем. Ее на этой конференции по работорговле не было. Мы — две православные страны и нам надо держаться вместе.

— Вот и разрешите нам колонию на берегу, — я ухватилась за предоставленную возможность.

Нет, не получится из меня дипломата: рублю все как есть, сразу, и совсем не могу льстить и славословить.

— Не могу, — вздохнул он. — Итальянцы сильны. У меня с ними очень хрупкий мир. Я бы и рад, но не могу. Война на носу. Единственное, на что я согласен — это на приезд вашей официальной делегации. Тут уж итальянцы закроют рот — мною решено. Ну и вашим императором. Выше только Христос.

Менелик потянул меня за руку:

— Ну, иди ко мне. С тобой разговаривать, конечно, интересно. Ты не как мои жены, которые боятся глаз поднять, но все же пора и заняться тем, ради чего ты здесь.

— Не хочу я, сир.

Он опять не разозлился. Только прищурился и произнес:

— Кстати, я вчера хотел повесить трех преступников, но дервиши их отбили. А виселицы еще не разобраны. Твои друзья могут занять их места. Очень просто. Так что не ломайся и раздевайся. Ты же не хочешь, чтобы я позвал слуг, и они живо привели бы твой рассудок в порядок.

Чтобы как-то отвлечь его, я сделала вид, что расстегиваю пуговицы, и спросила:

— Что это за люди, которых вы хотели повесить? Дервиши?

Менелик погладил меня по голове своей лапищей и пробормотал:

— Где-то я видел такие волосы. С рыжиной. Только не вспомню… — и словно отряхнув видение, добавил: — Один из них сын бывшего негуса. Когда-то был славным мальчишкой, но сейчас его окружают просто фанатики.