Вслед за тем каждого обласканного таким образом узника обвязали по поясу веревкой и вывели на аркане во двор. Около полудня тронулись в путь. День был теплый и такой ясный, что на огромное расстояние можно было видеть человека, идущего по дороге с палкой в руках, и парус, напрягшийся от ветра, и белую пену морского прибоя, набегающего на берега острова.

Кроме конвоя и работников, державших в руках арканы, пленников сопровождали переводчик Кумаджеро, лекарь Того. Зрителей по пути собралось великое множество. От самого Хакодате пошли берегом прямо через крепость, где стояли батареи, защищавшие вход в гавань, и это причинило Головнину и всем пленникам немалое беспокойство и огорчение. Раз японцы не боятся показывать чужестранцам свои укрепления, значит и не собираются когда-либо выпустить их из своей страны. Это сознание легло тяжелым камнем на сердца узников.

Глава двенадцатая

БУНЬИОС АРРАО-ТОДЗИМАНО-КАМИ Я ЕГО ВОПРОСЫ

Был последний день сентября, когда пленников привели в город Матсмай. Осень стояла теплая, как наша весна. Такая же ясность в воздухе, как в день их выходе из Хакодате, позволяла видеть далеко разбросанные вокруг города японские селения, бедные поля, низкорослые сосны и зеленый дубовый кустарник.

Пленников поместили в тюрьму, такую же, как в Хакодате, обнесенную двойным высоким частоколом, где их ждали такие же клетки. Эта тюрьма по-японски называлась оксио. Офицеров заперли в одну клетку, а матросов и Алексея — в другую. В оксио было темно, как ночью. Небольшое окошечко, через которое проникал свет, было лишь с одной стороны здания.

— Мне сдается, — печально заметил Хлебников. — что сегодня мы в последний раз видели солнце.

Головнин ничего не ответил, так как и сам был сильно угнетен обстановкой тюрьмы, еще более безотрадной, чем в Хакодате. Молчал и Мур, мрачность которого с некоторых пор все усиливалась.

Осмотрев свое новое жилище, пленники установили, что и само здание тюрьмы, и частокол, окружавший его, и караулки для солдат — все было совершенно новое, только что отстроенное. Об этом свидетельствовали и кучи свежей древесной щепы, еще лежавшие среди двора. Очевидно, оксио строилось только для русских пленников. И это обстоятельство, как и то, что все тюремные постройки были сделаны из прекрасного леса я стоили, очевидно, не дешево, заставляло думать о том, что пленников скоро освобождать не собираются.

Здание тюрьмы находилось между оврагом с обрывистыми скатами, по дну которого протекала небольшая речка, и земляным валом, окружавшим губернаторский замок. Головнин, не оставлявший мысля о побеге, сразу отметил это для себя.

Наступила ночь. В оксио зажгли бумажный фонарь со светильней, наполненной рыбьим жиром. Он освещал лишь ближайшие предметы, оставляя все остальное в непроницаемой тьме. Пленники были так подавлены новыми безотрадными впечатлениями и так утомлены многодневной ходьбой, что почти не разговаривали между собою. Но лишь наступила ночь, как солдаты князя Дзынгарского, державшие наружный караул, через каждые полчаса стали делать обход оксио с фонарями, отбивая время своими трещотками из тонких сухих дощечек.

От княжеских солдат не хотели отставать и императорские, стоявшие во внутреннем карауле. Через такие же промежутки: времени они делали обходы клетушек, в которых находились пленники, и каждый раз через решетку пересчитывали их, громко переговариваясь между собой. Лязганье замков и затворов, шум шагов, треск дощечек, голоса перекликающихся солдат — все это не давало пленникам ни минуты покоя.

Двойной черной ниткой Головнин отметил в своем журнале 30 сентября 1811 года — день прибытия в город Матсмай.

Затем потянулись дни за днями в ожидании нового допроса, на сей раз уже у самого губернатора, человека знатного и, как слышали пленники, близкого к императорскому двору.

Наконец пришел день, когда их повели в губернаторский замок. Хотя в тюрьме пленников не щадили, совершенно не давая им спать по ночам треском бамбуковых трещоток и бесконечными проверками, но на улице, во время шествия, над каждым из них работник держал зонтик, ибо шел дождь, и даже самую дорогу выстлали досками, так как было грязно. Однако, несмотря на дождь, по пути шествия русских стояли толпы любопытных.

Чтобы добраться до замка, пришлось пройти три двора. В последнем из них конвойные сняли с себя оружие и соломенные сандалии и оставили их у ворот, и пленникам велели разуться. После этого их ввели в огромное деревянное здание, которое по внешнему виду никак нельзя было назвать дворцом. Пленников выстроили перед входом в зал, занимавший всю внутренность этого здания. Передняя стена зала была раздвинута, и пленники увидели все это обширное помещение изнутри, освещенное осенним солнцем. Стены зала частью были раззолочены, частью искусно расписаны ландшафтами, на которых много раз повторялось изображение вулкана Фузи-Яма — свидетеля вечности, взирающего со своей заоблачной высоты на юдоль земной человеческой жизни. Вершина вулкана была покрыта снегом. А рядом с вулканом, на скале, поросшей низкими соснами, была изображена священная птица — журавль — цвета свинца, с белой косицей, напоминающей волосы старца.

Куда ни обращал свой взор Василий Михайлович, повсюду он видел чудесно нарисованные изображения цветов, листьев лотоса, зверей и птиц.

Одна же картина, написанная на черном шелке и изображавшая воздушный бой журавля с орлом, была исполнена с такой силой, что Василий Михайлович долго глядел на нее, забыв о том, что ожидает здесь его и его товарищей.

По обеим сторонам зала на полу сидели японские чиновники, которые шутили и смеялись, делая вид, что не замечают приведенных на допрос русских.

Но вот один из них поднял указательный палец и произнес: — Ш-ш-ш!..

Наступила глубокая тишина. За ширмами послышались шмыгающие шаги, и в зал вошел скромно одетый японец. У входа он привычным движением опустился на колени, коснулся пола ладонями рук, низко склонил голову и замер в такой позе. За ним, не спеша, высоко держа голову, вошел другой, дородный и высокий человек в дорогом черном шелковом кимоно с гербами, вышитыми на рукавах. За поясом у него был кинжал. За вошедшим следовал оруженосец с его саблей, которую он держал эфесом вверх, через платок, чтобы не касаться ножен голыми руками.

Столь торжественно появившийся в зале японец и был буньиос, губернатор Матсмая, Аррао-Тодзимано-ками. Пройдя на свое место, буньиос опустился на пол, и оруженосец поспешил положить губернаторское оружие с левой стороны от него. В ту же минуту все японцы опустили головы почти до пола и замерли в таком положении на несколько секунд.

Буньиос ответил довольно низким поклоном, затем выпрямился, положил руки на колени и перевел взор на пленников. Русские встали и сделали ему европейский поклон. Буньиос кивнул им головой и приветливо улыбнулся, как старый знакомый.

Потом все пошло, как и в Хакодате. Губернатор достал из-за пазухи лист бумаги, и начались вопросы: об имени, летах, матерях, детях, братьях. Ответы требовались еще более подробные, чем в Хакодате. Но пленники запаслись терпением и на все вопросы отвечали спокойно и обстоятельно.

Затем буньиос спросил:

— За каким делом русские пришли в Японию?

Не успел еще Василий Михайлович обстоятельно ответить на столь важный вопрос, который являлся причиной всех их страданий, как буньиос неожиданно спросил:

— Как русские хоронят умерших? Какие знаки ставят над могилой? Есть ли разница в погребении богатых и бедных?

Головнин был удивлен и обеспокоен таким любопытством знатного японца. Но все же и на эти вопросы ответил терпеливо и подробно. Тогда буньиос спросил:

— Не имеют ли русские офицеры какой-нибудь просьбы? Василий Михайлович ответил твердым и громким голосом:

— Если вы люди, вы должны понимать, чего мы желаем. Мы взяты обманом и содержимся в самом жестоком заключении!