— Ну? — в свою очередь не без торжества спросил Тишка.

— Все наверх! Пустить помпы! — скомандовал Вася.

Тишка, отлично знавший значение этой команды по прошлым плаваниям, подхватил черпак, всплывший посредине лодки, я начал вычерпывать из нее воду.

— Раздевайся, барчук, — посоветовал он. — Плыть придется далеко.

Вася, стоявший в воде чуть не по колена, не тронулся с места. «Где же это видано, чтобы капитан корабля во время бури снимал с себя панталоны! Даже когда корабль гибнет, он велит привязать себя к мачте и идет вместе с ним на дно».

Но вскоре Вася должен был пожалеть, что пренебрег советом Тишки, так как новый порыв ветра опрокинул дощаник.

И тут Тишка вдруг преобразился. Его синие глаза, глядевшие до этого немного сонно, вдруг оживились. В них блеснула сила. Он поддержал Васю за плечо и помог ему ухватиться за опрокинутый дощаник.

— Лезь на днище! — командовал он теперь, хотя Вася свободно держался на воде.

Вася вскарабкался на осклизлые доски дощаника.

— Разоблачайся! — продолжал командовать Тишка. Отфыркиваясь и дрожа от холодной весенней воды, Тишка помог барчуку освободиться от сапог и мокрой одежды.

Потом мальчики поплыли к берегу, бросив на волю судьбы славный корабль «Телемак» с парусом и колесом от прялки. Плыли сажонками, легко и свободно, хотя Тишка держал в зубах барские сапоги.

А на берегу все было по-прежнему спокойно: пели птицы, в зелени сосен дрались звонкоголосые иволги, где-то баба шлепала вальком, где-то звонко ржал жеребенок.

Глава вторая

ГДЕ ТИШКА?

Тетушка Екатерина Алексеевна вошла в классную комнату, когда Вася, сидя за огромным дубовым столом, освещенным весенним солнцем, учил наизусть стихи о похождениях хитроумного Одиссея, сына Лаэрта и Антиклеи, царя Итаки.

Книга была французская и стихи трудные, хотя и прекрасные.

Вася хорошо знал эту книгу, прочитанную им вначале с большим увлечением. Но с тех пор, как Жозефина Ивановна в наказание за провинности стала заставлять его учить отсюда наизусть целые сцены, он возненавидел этого греческого героя.

Нет, он никогда не будет Одиссеем! Он не будет сражаться с троянцами рядом с Диамедом и Нестором, не наденет доспехов Ахилла, не ступит на черный корабль, возвращаясь в обильную солнцем Итаку, и бури не будут носить его по морю, заставляя блуждать по неведомым странам киконов, лотофагов, циклопов, и нимфа Калипсо не будет держать его в долгом плену.

Так думал Вася, стоя перед тетушкой, не опуская головы. Он не чувствовал себя виноватым.

Некоторое время они стояли друг перед другом молча. Она — высокая, прямая, в строгом черном платье, от которого ее голова казалась еще более седой. И он — двенадцатилетний мальчик, плечистый, крепкий, с пытливым взглядом темных и острых глаз.

Наконец тетушка, не опускаясь в кресло, поставленное для нее в классной, обратилась к нему по-французски.

— Базиль! — сказала она. — Опасаясь за собственное сердце, я отложила наше объяснение на сегодня...

Вася молчал.

— Понимаете ли вы, сударь, весь ужас содеянного вами вчера?

— Нет, тетушка, — просто отвечал он.

— Ах, вот что!.. Значит, вы из тех преступников, которые не имеют мужества или не хотят сознаться в своей вине.

— Вины своей не вижу.

— Еще лучше! Продолжайте! — сказала она, опускаясь в кресло. — Ну? Что же вы молчите?

— Покойный папенька желал, чтобы я был моряком. Я учусь тому ремеслу.

— Вы дворянин, сударь! У дворян нет ремесла. У них есть служба царю и отечеству, — строго заметила тетушка. — Если бы вы... я боюсь даже произнести это слово... если бы с вами случилась беда? Вы могли утонуть в этом грязном пруду. Кто отвечал вы за вас? Вы прекрасно знаете, что по решению родственников на меня было возложено ваше воспитание, хотя я прихожусь вам только дальней родней. Но я приняла этот крести должна нести его. Кто же отвечал бы, если бы с вами случилось непоправимое несчастье?

— Но пока ничего не случилось, — отвечал Вася. — А в будущем может случиться, ежели к тому я не буду заблаговременно готов.

— Я вижу, что у вас на все имеется ответ, Базиль! Это делает честь быстроте вашего ума, но не свидетельствует о вашем добром воспитании, за что, впрочем, ответственны не вы, сударь, а я... Предупреждаю вас, что за ваш вчерашний проступок, в котором вы к тому же не хотите раскаяться, вы будете лишены мною права выходить из дома всю неделю. И сладкого вы тоже не получите. Обедать будете за отдельным столом. А гулять впредь—только под присмотром вашей гувернантки... Я потому с вами так строга, сударь, что вы имеете все возможности к приятным и достойным дворянина занятиям. У вас есть верховая лошадь, книги, у вас есть, наконец, ослик, достать которого мне стоило больших хлопот. Вы не цените моих забот о вас и причиняете мне огорчительные неприятности...

— А где Тишка? — спросил вдруг Вася.

— О ком вы думаете, сударь! — горестно воскликнула тетушка. — Этот испорченный раб там, где и надлежит ему быть.

— Почему испорченный? — спросил Вася.

— Не надоедайте мне вашими вопросами, сударь, — отвечала тетушка, начиная гневаться все сильней. — Я отправлю вас немедленно в Петербург, в пансион, где вы будете пребывать до поступления в корпус!

— Если вы наказали Тишку, тетушка, то это несправедливо,— стоял на своем Вася. — Виноват во всем я один: из-за меня он упал в лужу, я же приказал ему кататься на нашем корабле «Телемаке». Я прошу наказать, если то нужно, только одного меня.

— Вы самонадеянны не по возрасту, — отвечала тетушка, поднимаясь с кресла. — Посидите эту неделю дома и подумайте хорошенько над тем, что вы сделали и как вы говорите со мною. И молитесь... да, молитесь нашему милосердному творцу. Я тоже буду молиться за вас. О том же буду просить и отца Сократа.

И тетушка, протянув Васе для поцелуя свою белую, но уже тронутую восковой старческой прозрачностью руку, быстро вышла из классной.

Вася остался один. Белела раскрытая книга на большом дубовом столе.

— Одиссей, сын Лаэрта... Тишки не было.

Вася подошел к окну и распахнул его.

За окном стояло теплое ясное майское утро. Чистый и вольный ветер приносил с собой из березовой рощи запах распускающейся листвы, крик грачей и далекое кукованье кукушки.

Вася долго смотрел из окна вдаль. Его неудержимо потянуло из этой скучной классной комнаты на волю, в поле, в лес, к пруду, который теперь казался особенно притягательным. Свобода, о которой еще вчера он не думал, так как никто ей не угрожал, сегодня сделалась мучительно сладкой. Одиночество показалось Васе нестерпимым. Ему стало жалко самого себя, закипевшие в груди слезы подступали все ближе и ближе к горлу, вдруг брызнули из глаз и потекли по лицу.

Над ухом его раздался старческий дребезжащий голос. Вася быстро вытер слезы и обернулся. Перед ним стояла маленькая седенькая старушка и печально смотрела на него.

Это была Жозефина Ивановна, его гувернантка и терпеливая наставница в науках.

— Базиль, — сказала она, — почему вы не учите Одиссея?

— Потому, что он мне надоел, — ответил Вася.

В минуту гнева ему очень хотелось сказать этой крошечной француженке, что и она надоела ему, как и все другие в этом доме, который они обращают в тюрьму для него. Но, вспомнив ее постоянную доброту, ее простые рассказы о тяжелой жизни в родной Нормандии, о том, сколь горек и случаен был ее хлеб на чужбине, он сдержался и сказал:

— Задайте мне что-нибудь другое, мадемуазель Жозефина. — И, помолчав немного, спросил с прежним упрямством: — Где Тишка?

Старушка приложила палец к губам.

— Тишки нет, — ответила она шопотом, оглядываясь по сторонам. — Тетушка приказала, чтобы он пошел в свой дом, к своей маман. Я вам принесла другую книгу, Базиль. Когда вы не будете сердиться, вы ее прочтете. Я нашла ее в шкафу у вашего папа.