Тишка все еще сердился за попугая на лекарского ученика Скородумова, действительно нежно любившего всяких птиц и зверей.

Движимый своим жестоким замыслом, Тишка однажды в обеденный час пробрался в каюту, где жили ученики. В углу, на высокой подставке в виде буквы «Т», укрепленной над ящиком с песком, сидел прикованный цепочкой за ногу бразильский попугай, названный Скородумовым «доном Базилио».

Дон Базилио не спеша доставал из деревянной чашки, приделанной к подставке, тыквенные семена, ловко шелушил их своим кривым клювом, роняя кожуру в ящик, и с аппетитом ел, что-то ворча про себя с довольным видом.

Из людей никого в комнате не было.

— Ага, попался! — злорадно проворчал Тишка и протянул руку к птице, намереваясь ее схватить.

Но попугай крепко укусил его за кончик пальца.

— Ишь ты, леший, еще кусается!

И Тишка стал ловчиться, чтобы схватить попугая сзади. Вдруг тот, лениво ворочая своим толстым серым языком, совершенно ясно проговорил:

— Тишка дурак!

— Ах ты, нечистая сила!

Тихон испугался и даже ударился было бежать, так как отродясь не слыхивал, чтобы птица говорила человечьим языком да еще ругалась...

Однако прирожденное любопытство остановило его.

— А ну-ка, скажи еще!

Попугаи, словно поняв его, снова пробормотал:

— Тишка дурак!

И тут Тишка вспомнил о своих, русских птицах, о болтливом скворце, что жил в дупле старой березы у птичной избы, который свиристел на все голоса, о желтых иволгах, которые, гомозясь в вершинах дубов гульёнковской рощи, кричали по-кошачьи, вспомнил, наконец, о рассказах старых людей, будто у какого-то протопопа была сорока, которая славила бога.

И ему уже не хотелось более свернуть шею этой красивой и удивительной птице, и он хлопнул себя по бедрам и захохотал:

— Ну и птица, язви тебя! Ну и хитрый этот Скородум! Не иначе, как он подучил. Эх, ежели бы мне да такую ворону, я бы научил ее не такому!..

Может быть, Тишка и выучил бы при случае попугая говорить по-иному, но тут со шлюпа увидели землю, и Тишка забыл о птице.

«Диана» подходила к южной оконечности Африки — к мысу Доброй Надежды.

Перед взорами мореплавателей открылась во всем своем величии Столовая гора, освещенная красноватыми лучами восходящего солнца. Вид твердой земли обещал покой и отдых после столь долгого и тяжелого плавания.

В предвкушении этого заслуженного отдыха для своих мужественных спутников и помощников Василий Михайлович и вел «Диану» к берегам английских владений. На душе его было спокойно, никакие опасения не тревожили его.

Оставалось всего тридцать миль до Столового залива, но этот залив был совершенно открыт для западных ветров, и поэтому Головнин решил итти в Симанскую бухту[10], где обычно стояла английская эскадра.

Однако в течение трех суток он не мог сделать этого из-за противного ветра. Наконец ветер стих и «Диана» получила возможность войти в гавань. Справа и слева на тихой воде просторной бухты стояли английские фрегаты и другие военные корабли.

Головнин, желая проявить обычную в международных отношениях учтивость, послал Рикорда к начальнику английской эскадры узнать, будет ли тот отвечать равным числом выстрелов на салют русского военного судна.

Но едва Рикорд успел отплыть от борта «Дианы», как к ней подошла случайно проходившая мимо шлюпка с английским офицером, который спросил с воды:

— Кто вы и куда идете?

Обвисший в безветрии флаг «Дианы» мешал ему определить национальность судна.

Голос офицера показался Головнину знакомым. Он поспешил к борту и заглянул вниз. В шлюпке сидел его старый приятель, капитан Чарльз Корбет.

— Алло, Корбет! — радостно крикнул он ему по-английски. — Это вы, дружище? Я вас сразу узнал. Это я, Головнин. Поднимайтесь скорее к нам.

Он готов был принять старого приятеля с распростертыми объятиями, так как от природы был склонен к дружбе и всегда шел с открытой душой навстречу людям.

Каково же было удивление Василия Михайловича, когда капитан Корбет в ответ на его радушное приглашение лишь учтиво поклонился с таким видом, словно они виделись еще вчера, и, не поднимаясь на шлюп, удалился по направлению командорского корабля, даже не повторив своего вопроса, откуда и куда идет русский военный корабль.

— Что за дьявол! — воскликнул Головнин. — Не мог же я обознаться! Ведь это он, Корбет! Но почему он так странно ведет себя?

Ему не хотелось верить, чтобы этот человек мог забыть, чем он обязан ему, Головнину. Очевидно, он просто не хотел нарушить английские карантинные правила, по коим до осмотра пришедшего в гавань судна карантинным инспектором никто не имеет права входить на борт его.

Так утешал себя капитан Головнин, в сердце которого неистребимо жила рядом со справедливостью и мужеством простая, светлая вера в людей.

Вскоре выяснилось, почему капитан Корбет, заменявший временно командующего английском эскадрон капитана Роулея, уехавшего на несколько дней в Капштадт — центр управления колонией, держал себя таким странным образом.

Через час с командорского корабля, то-есть от того же Корбета, к Головнину явился английский лейтенант, который задал ему те самые вопросы, ответ на которые не успел получить Корбет.

Между тем «Диана», медленно подвигаясь в глубь гавани, подошла к якорному месту между батареями рейда и английским командорским кораблем и стала не далее ружейного выстрела от него.

Тогда один из английских фрегатов поставил паруса, подошел вплотную к «Диане», и в ту же самую минуту со всех военных кораблей, стоявших на рейде, к ней направились вооруженные гребные суда.

Все офицеры и команда «Дианы» с удивлением глядели на непонятные маневры английских шлюпок.

— Что сие значит? — спрашивали офицеры у Головнина, который вместе с ними наблюдал поднятую англичанами суматоху.

Он уже начинал догадываться и потому с волнением заговорил:

— А то значит, господа, что это война между Англией и Россией. То, чего я опасался, будучи еще на рейде Копенгагена, а затем в Портсмуте, случилось здесь, столь далеко от нашего отечества. И пока пребывали мы в пути и боролись с бурями, вчерашние друзья стали нашими врагами. Вот что сие означает. Но мужество не может оставить нас нигде.

Между тем время шло, а Рикорд не возвращался, и это не на шутку тревожило Головнина. Он уже подумывал о том, чтобы на всякий случай открыть пушечные порты и приготовить «Диану» к бою, но пока еще медлил с этим.

В это время на «Диану» вновь прибыл давешний лейтенант, на сей раз с отрядом вооруженных матросов. Он сообщил, что действительно между Англией и Россией объявлена война и что фрегату, подошедшему к русскому шлюпу, приказано захватить его как законный приз.

Головнин спокойно ответил ему:

— Мы идем в научную экспедицию. У меня имеется паспорт, выданный английским правительством на право свободного плавания.

Необыкновенное спокойствие русского капитана подействовало на английского офицера.

— В таком случае прошу извинения, сэр, — сказал он.

И, приказав своим людям удалиться со шлюпа, офицер поспешил возвратиться к капитану Корбету.

Вскоре после этого вооруженные шлюпки, окружавшие «Диану», тоже отошли. И в то же время у борта шлюпа появился Рикорд.

Головнин бросился к нему:

— Где ты пропадал? Я уже думал...

— Догадываюсь, о чем ты думал, — отвечал Рикорд. — И ты был прав: меня задержали на командорском корабле. Но теперь Корбет просил у меня извинения за задержание и сказал, что он в ту же минуту отправляет курьера к Роулею. Однако...

— Ну, что еще? — спросил Василий Михайлович, неприязненно поглядывая на английские корабли.

— Однако он заявил, что хотя караула на шлюп посылать не будет, но его фрегат готов каждую минуту вступить под паруса и преградить нам путь, ежели мы попытаемся уйти из гавани.

— Всё?

— Нет, — отвечал Рикорд, — еще Корбет требует, чтобы мы положили якорь между английскими судами и берегом.