Окинув быстрым взглядом эту грозную картину. Головни» посмотрел на палубу. Все было как будто на своих местах, начиная с Мура, стоявшего с бледным лицом на вахтенной скамье. Матросы были в полной готовности броситься выполнять любое приказание. Но парусов «Диана» несла слишком много.

Взоры всех устремились на капитана. В них чувствовалась тревога, и тревога эта могла каждую минуту перейти в страх. Рикорд уже стоял подле Головнина, и даже его лицо было сосредоточенно и тревожно. Хлебников доверчивыми глазами пытливо смотрел на командира, стараясь прочесть то, что делалось в его душе.

Но лицо капитана было спокойно. Оно ни единой чертой не выдавало его волнения, хотя он уже знал, что должно случиться сейчас.

Да, парусов слишком много! Шквал усиливается на глазах, и уже не успеть убрать лишнее оснащение. Вот она, смертельная опасность, которая бог весть откуда гналась за его «Дианой», чтобы настичь ее здесь!

И в то же Мгновение новый порыв ветра с дождем и снегом каменной глыбой ударил в корабль. «Диану» положило набок, паруса ее наполнились водой, и волны тотчас же полезли на палубу.

Мур, еще более побледневший, но все же вполне владевший собой и не потерявший решимости, обернулся к капитану.

Прикажите рубить мачты, господин капитан! — стараясь перекричать шум и грохот ветра и волн, сказал он. — В этом наше спасенье.

Приготовьтесь, мичман, но не спешите. Это еще успеем сделать, — спокойно ответил Головнин.

Он поднялся на вахтенную скамью. Матросы, глядя на спокойствие своего капитана, приободрились.

И все же они схватились за топоры и стали к мачтам, не ожидая команды. Некоторые, сняв шапки, истово крестились. Взоры их по-прежнему были устремлены на Головнина.

Наполненные водою паруса продолжали все сильнее гнуть к воде отчаянно сопротивлявшуюся, дрожавшую от напряжения «Диану».

Вся команда сосредоточилась на поднявшемся борту.

— Подкатить пушки к правому борту! — скомандовал Головнин.

Люди бросились исполнять его приказание. Но и тяжелые пушки не могли вывести «Диану» из крена.

Волны уже начинали лизать даже приподнятую часть палубы, угрожая смыть людей. Опасность нарастала с каждым мгновением.

А Головнин все так же стоял на своем месте, и голос его звучал по-прежнему спокойно. Чего же медлит капитан?

Василий Михайлович, — не выдержал Рикорд, наклоняясь к самому уху Головнина. — Пора! Гляди, будет поздно!

Пока мы еще живем, а без мачт наша гибель неизбежна, — отвечал Головнин. — Я ведаю, Петр, что делать надлежит.

Общее напряжение достигло предела. Руки матросов, вооруженные топорами, в ожидании команды сами собой поднялись в воздух и были готовы вот-вот опуститься на мачты.

Головнин почувствовал, что люди могут и без команды пустить в ход топоры.

Он громко и грозно крикнул:

— Смирно! Слушать команду!

Матросы не спускали лихорадочно горевших глаз с командира. Никто из них не знал, сколь огромных усилий стоило ему, чтобы не поддаться общему настроению и не отдать команды, которой все так страстно ждали, не думая о последствиях.

Но он-то знал, к чему это поведет, он понимал, что спасение только в его выдержке.

И спасение пришло. «Диана» сделала последнее усилие и поднялась, обдаваемая каскадами воды, зачерпнутой парусами.

Головы всех дружно обнажились, в воздухе замелькали руки крестившихся матросов. Головнин тоже снял кивер, но лишь для того, чтобы вытереть крупный пот, который, точно в зной, покрывал его лоб.

Головнин послал Рудакова в трюм посмотреть, не дал ли корабль течи.

В трюмах было сухо.

И все с благодарностью вспомнили в эту минуту скромного корабельного мастера Мелехова, сумевшего так укрепить простую свирскую баржу, что ее не могли расшатать и бури у мыса Горн.

В эти тревожные минуты никто не заметил Тишку, молчаливо стоявшего за спиной капитана на самом священном месте корабля, на вахтенной скамье, где ему вовсе не полагалось быть. И только теперь Головнин, повернувшись, заметил его.

Ты что тут делаешь? — спросил он. Тишка молчал.

Как ты сюда попал?

— А я, чтобы, значит, ежели что... — смущенно бормотал Тишка.

— Ну?

— Чтобы, значит, ежели что, так уж вместе...

— Ну, добро! — отвечал Головнин, растроганный этими нехитрыми словами. — Пока обошлось. Иди-ка отливать воду. Гляди, полную каюту налило.

Однако и после этого шторма Василий Михайлович не отказался от намерения пройти в Тихий океан с востока.

Но однажды к нему в каюту вошел лекарь Бранд. Этот аккуратно одетый и чисто выбритый при всех условиях плавания человек притворил за собой дверь, заглянул за перегородку, где стояла Тишкина койка, и, убедившись в том, что его никто из посторонних услышать не может, тихо и почтительно заговорил:

— Василий Михайлович, позвольте вам донести... У некоторых наших матросов я приметил признаки цынги. Еще самые первые. Болезнь можно еще отвратить. Но нужно немедленно принять меры.

Головнин пришел в сильное волнение.

— У нас цынга?! — воскликнул он. — Этого я боялся. И только этого — больше ничего. Какие же меры надлежит немедленно к сему принять?

— Нужно в выдаваемую команде водку примешивать хинин. Я дам, сколько нужно.

— Делайте! Делайте сегодня же! — приказал Головнин.

И с этой минуты он стал думать о том, что придется отказаться от избранного им пути. Он отвечал за корабль и отвечал за жизнь людей, и тяжкая забота легла на его сердце. Он внимательно наблюдал за барометром, но ртуть в нем по-прежнему стояла низко, что для тех мест означало продолжение западных ветров, которые, препятствуя проходу в Тихий океан, благоприятствовали в то же время быстрому переходу к мысу Доброй Надежды.

Тогда он собрал офицеров и сказал им:

— Пробиться на запад без потери в людях нам, видно, не удастся. Посему я решил итти к мысу Доброй Надежды. Там мы исправим повреждения судна, полученные от бурь, дадим людям отдохнуть, запасемся свежей провизией и пойдем на восток, держа путь либо в Китайское море, либо вокруг Новой Голландии[8]. В Камчатке будем осенью.

И «Диана» легла на обратный курс, направляясь к мысу Доброй Надежды.

Глава девятая

„ДИАНА" ПОПАДАЕТ В ЗАПАДНЮ

Спокоен был этот долгий переход.

Первого апреля прошли Гринвичский меридиан. Провизия была уже на исходе, но команда не жаловалась на старшего кока, который делал все, что мог.

Кок был старый и набожный человек. Приближалась пасха. А он не любил, чтобы в светлый праздник люди ели одну солонину. Поэтому в конце страстной недели он явился к Головнину, чтобы посоветоваться о пасхальном столе.

— Чудак ты, братец, — сказал ему капитан. — Что у нас осталось? Ведь одна солонина.

— Так точно.

— Ну, ее и подашь.

— А для господ офицеров?

— То же самое.

— Остались еще аглицкие презервы[9] — жареная телятина и тушеное мясо.

— А на всю команду хватит?

— Никак нет.

Тогда и для нас готовь солонину. Каждому офицеру надлежит разделять в походе лишения простого матроса.

Есть еще альбатрос один подраненный. Сидит в пустом курятнике.

— Но есть его невозможно, он рыбой пахнет.

— Никак нет. Его Тишка мукой кормит. Петр Иваныч сказывали, что в морских книгах писано, будто от муки вкус мяса у него делается очень даже прекрасный, ровно у гуся. Вот Тишка и придумал для вашей милости этого альбатроса подкормить.

Но на другой день Тишкин альбатрос непонятным образом исчез. Клетка оказалась пустой. Видимо, альбатрос от Тишкиного ухода поправился и улетел. Но кто мог открыть ему дверцу курятника? Кто пожалел эту вольную птицу?

— Не иначе, как Скородум мутит, — догадался Тишка. — Уж очень он птиц разных любит. Зачем, говорит, птицу томишь? Выпусти ее лучше. Ну, погоди ты! Вот оторву башку твоей зеленой вороне!..