Вот так и получилось, что Айседора заторопилась за границу, чтобы приготовить все к показательному выступлению ее танцевальной школы.

Началась семейная жизнь двух творческих, одаренных людей. Это всегда непростое дело. А тут сошлись совершенно взрывные натуры. В большей степени таким человеком был, конечно, Есенин. Правда, Айседора вела себя с ним на удивление терпеливо, она сносила от Сергея немыслимые оскорбления и даже побои. Возможно, она и не понимала смысла его отвратительных ругательств, но чуткому музыкальному слуху Дункан вполне хватало интонаций.

Она терпела не только его побои, но и истеричные уходы, и столь же экзальтированные возвращения. В порыве гнева он не раз писал ей, чтобы она забыла о нем, и передавал письма через своих друзей. Но часто эта почта приходила позже, чем возвращался сам автор… При очередной вспышке раздражения не умеющий держать себя в руках Есенин швырял в жену сапогом или посылал ко всем чертям, а она нежно улыбалась и повторяла на ломаном русском: «Сергей Александрович, я люблю тебя…» И чувствительный Есенин просил у нее прощения.

В отношении Айседоры к молодому мужу было что-то материнское и в то же время очень женское. Она воспринимала его чуть ли не ангелом, при том что вел он себя хуже черта. Но влюбленная Айседора как заклинание писала губной помадой на стенах, столах и зеркалах «Есенин – ангелъ»…

К сожалению, в советской России заклинание не работало. Айседора очень надеялась, что, вырвав его из привычной «кабацкой» обстановки и увезя подальше от бесшабашных, бесконечно пьющих дружков, она поможет ему измениться, избавиться от ужасающих перепадов настроения и создаст наилучшую атмосферу для творчества.

Через неделю после женитьбы Дункан и Есенин вылетели на самолете в Кенигсберг. Поэт летел впервые в жизни и очень волновался. Дункан, как заботливая мать, приготовила для него корзинку с лимонами – на случай, если его будет укачивать.

Сидя в самолете, «божественная Айседора» думала, что впереди их ждет только лучшее! Но лучшее осталось позади – в Москве, в особняке на Пречистенке…

Из Кенигсберга они выехали в Берлин, где Есенин, отдохнув с дороги, вновь взялся за старое и привычное – он стал пить и вести себя грубо и развязно. Они поселились в первоклассном отеле «Адлон», где их посетил Максим Горький. Он записал свои впечатления:

«Эта знаменитая женщина, приведшая в восторг тысячи эстетов, рядом с этим маленьким, замечательным рязанским поэтом казалась совершенным олицетворением всего того, что ему не нужно… Разговор между Есениным и Дункан происходил в форме жестов, толчков коленями и локтями… Пока она танцевала, он сидел за столом и, потирая лоб, смотрел на нее… Айседора, утомленная, падает на колени и смотрит на поэта с улыбкой любви и преклонения. Есенин кладет руку на ее плечо, но при этом резко отворачивается… Когда мы одевались в передней, чтобы уходить, Дункан стала нас нежно целовать. Есенин разыграл грубую сцену ревности, ударил ее по спине и воскликнул: „Не смей целовать посторонних!“ На меня эта сцена произвела впечатление, будто он делает это только для того, чтобы иметь возможность назвать присутствующих „посторонними“…»

Ко всем внутренним проблемам Есенина добавилась еще одна – здесь, за границей, его никто не знал и никто им не интересовался, кроме немногочисленных русских. Он вдруг оказался «мужем великой Айседоры», так сказать, придатком. С его болезненным самолюбием такое положение вещей только усилило душевный разлад. Есенин затосковал по московской разгульной жизни, по шумным выступлениям на разных сценах и в литературных кабаре, а бороться с тоской он умел только одним способом – еще больше пить.

Дункан, живя в России, в «лихорадке советских будней» отвлеклась от своих горьких воспоминаний, но, вернувшись в Европу и очутившись в привычной атмосфере, буквально через несколько дней ощутила, что боль вернулась.

Русская поэтесса, жена Алексея Николаевича Толстого, Наталья Крандиевская-Толстая в своих воспоминаниях описала встречи с Есениным и Дункан в Берлине. Одна из этих встреч произошла на улице. Наталья Васильевна шла со своим пятилетним сыном Никитой и, увидев Есенина, окликнула его. Сергей был с Айседорой, и они подошли поздороваться. Вдруг Дункан взглянула на мальчика «и постепенно расширенные атропином глаза ее ширились еще больше, наливались слезами». Потом она застонала и опустилась на колени перед ним, прямо на тротуар.

И Есенин, и Крандиевская-Толстая пытались ее поднять, и наконец она встала и, «накрыв голову шарфом, пошла по улицам, не оборачиваясь, не видя перед собой никого…»

Дело в том, что сын Айседоры был очень похож на маленького Никиту Толстого. Наталья Васильевна по этому поводу замечает: «…но в какой мере он был похож на Никиту, знать могла одна Айседора. И она это узнала, бедная».

Из Берлина Дункан и Есенин прибыли в Париж, где опять поселились в отеле. Айседора не могла находиться в своем парижском доме – ее по-прежнему мучили воспоминания о погибших детях.

Но и в отеле не было ей покоя. Скандалы продолжались. Теперь попивать стала и она. Есенин словно с цепи сорвался – казалось, вся Европа стонет от этого белокурого юноши с неустойчивой психикой… А он все ершился и никак не мог сладить со своими совершенно детскими обидами на весь свет.

Роскошный образ жизни, к которому привыкла Дункан, здорово растряс ее финансы. У нее почти не осталось денег. Чтобы изыскать новые средства для своей школы, она решилась ехать из Европы в Америку. Но натолкнулась на неожиданное препятствие. Выйдя замуж за Есенина, она потеряла американское подданство. А когда ей удалось получить визу, и они с Есениным прибыли на пароходе «Париж» в Нью-Йорк, она была чрезвычайно неприятно удивлена встречей, которую ей устроили власти. Нерадушный прием был объяснен «советскими взглядами мисс Дункан, высказанными ею в печати».

Разобидевшаяся Айседора принялась на всех своих выступлениях произносить революционные речи и устраивать в пролетарских кварталах вечера для коммунистически настроенной публики. Возможно, что политика тут ни при чем. Наверно, так она хотела создать для Есенина атмосферу, хоть немного напоминающую родину. Но он ее стараний не оценил. И продолжал вести себя точно так же, как в Европе…

Теперь и Дункан от него не отставала – она устраивала ему некрасивые сцены ревности и приходила в бешенство от каждого его взгляда на другую женщину. Айседора могла закатить жуткую сцену прямо на официальном приеме или на дружеской вечеринке.

Возмутив пуританскую Америку, скандальная пара вернулась в Париж.

Едва они разместились в очередном номере отеля, как случился грандиозный скандал: ночью пьяный Есенин, в состоянии полного беспамятства, начал бить все, что попадалось ему под руку, и страшно ругаться. С большим трудом полиция доставила его в участок. Когда на следующее утро Дункан уезжала из отеля, она сказала: «Теперь все кончено!»

Она потребовала немедленного отъезда Есенина в Россию. Он сердито согласился и даже отправился в путь, но с бельгийской границы явился обратно – не смог перенести разлуки с Айседорой…

И опять они помирились. А потом вернулись в Москву. На вокзале Айседора сказала встречавшему их Илье Шнейдеру по-немецки: «Вот, я привезла этого ребенка на его родину, но у меня нет более ничего общего с ним…»

Но, как пишет Шнейдер, пока это были одни слова.

Вместе с Есениным они поехали в подмосковное Литвиново, где отдыхала детская балетная школа Дункан, которую в ее отсутствие возглавила приемная дочь Айседоры – Ирма.

Несколько дней все было прекрасно. На Пречистенку они вернулись счастливые и довольные, а потом снова конфликт – и Есенин исчез. Ирма потребовала немедленного отъезда Айседоры в Кисловодск для поправки здоровья. Обиженная на поэта Дункан согласилась.

Однако едва Есенин узнал, что Дункан собирается уехать, как тут же пришел к ней мириться. «Я тебя очень люблю, Изадора… очень люблю», – и они снова помирились.

Но в Кисловодск, а затем в Баку, Тифлис и другие города она отправилась одна. Когда Айседора прибыла в Ялту, ей подали телеграмму: «Писем телеграмм Есенину больше не шлите Он со мной к вам не вернется никогда Галина Бениславская».