И вот с таким образованием и таким настроем граф Николай Петрович вернулся в Россию. Первым делом он решил устроить по-новому всю жизнь в Кусково. В том числе и в театре. Вот тогда он и увидел впервые Прасковью…

Занимался молодой граф не только с Парашей, свои музыкальные и театральные знания, приобретенные в Европе, он старался передать всем актерам отцовского театра. Говорят, не все уроки проходили гладко – характер у него был непростой, вспыльчивый, и если кто вдруг оказывался нерадивым учеником, граф страшно сердился и, от греха подальше, вскакивал на коня и мчался во весь опор, чтобы «растрясти» свой гнев. (Недаром на гербе один из шереметевских львов был украшен надписью: «Не ярится, но неукротим!») Однако такое случалось редко, обычно молодой граф был заботлив и очень корректен в обращении с людьми.

А тем временем слухи об удивительной, талантливой актрисе передавались из уст в уста. И вот слава Прасковьи Жемчуговой дошла до самой императрицы Екатерины Второй.

Тридцатого июня 1787 года в поместье Шереметевых на открытие нового, перестроенного театра (еще одна затея молодого графа) прибыли царственные гости – императрица со своим двором. Изумительный голос Прасковьи и ее игра произвели на императрицу такое сильное впечатление, что Екатерина подарила крепостной актрисе бриллиантовый перстень… С этого мгновения Прасковья Жемчугова стала настоящей и признанной актрисой, причем одной из самых известных.

Граф Николай Петрович выбирал оперы специально для нее, учитывая особенности ее голоса, ее темперамент и талант. Среди прочих Прасковья пела партию Лоретты из одноименной оперы. Героиня, дочь солдата, прекрасная и чистая девушка, становится женой графа… Вряд ли Параша думала, что в ее жизни случится ровно то же самое.

По желанию Николая Петровича она пела партию Розетты в сентиментальной комедии «Добрая девка», партию Анюты в опере «Тщетная предосторожность»; партию Инфанты в опере «Инфанта Замеры». Такие разные образы, и так блистательно исполненные великолепной Жемчуговой!

Верные поклонники, от всей души восторгавшиеся изумительным талантом Прасковьи, называли ее «Жемчужиной кусковской сцены».

А Николай Петрович продолжал ставить на сцене своего прославленного на всю страну театра истории о том, как знатный и богатый вельможа влюбляется в простую, но прекрасную селянку. На репетициях он подыгрывал Прасковье, подавал реплики… Возможно, так он говорил с ней о своей любви. И любовь эта была высокой и верной – совсем как в тех историях, что он выбирал.

Тридцатого октября 1788 года умер Петр Борисович Шереметев, оставив все свои богатства, восемьсот с лишним тысяч десятин земли и более двухсот тысяч крепостных душ сыну. Николай Петрович очень тяжело переживал смерть отца. Он ударился в пьяный загул, стараясь забыться, – и забыл обо всем. И о своем театре тоже. Но Прасковья, которая стала молодому графу близким другом, сумела утешить Николая Петровича, и он прекратил пьянствовать.

Совместные переживания помогли графу открыться любимой девушке. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Он никогда не был аскетом, но любовь к Прасковье была особенной, самой сильной за все тридцать семь прожитых им лет.

Конечно, его чувства были небезответны, Параша сама давно любила графа Николая Петровича. Да только ей ли – крепостной актрисе – было мечтать об одном из самых завидных женихов всей Российской империи.

Как бы то ни было, они полюбили друг друга и стали жить вместе – граф открыто поселил любимую женщину в своем доме. Николай Петрович оставил все холостяцкие развлечения и с упоением посвятил всего себя Прасковье и, конечно же, театру, ведь театр был делом жизни и Прасковьи Жемчуговой, и графа Шереметева.

Вместе со всем наследством Николаю Петровичу досталось и имение Останкино, бывшее частью приданого его матушки, урожденной княжны Варвары Алексеевны Черкасской. Именно здесь, в Останкино, он решил построить новый театр – своеобразный подарок любимой Параше. Этот дар любви был действительно прекрасен.

Строительство в Останкино длилось шесть лет и было окончательно завершено в 1798 году. Начинали строительство крепостные архитекторы Алексей Миронов и Григорий Дикушин, но затем понадобились советы и консультации более профессиональных зодчих, и граф обратился за помощью к Винченцо Бренна, Джакомо Кваренги, Ивану Старову и Елизвою Назарову. Завершал работы в Останкино сын крепостного художника Ивана Петровича Аргунова, архитектор Павел Аргунов. Он же занимался убранством и декорированием интерьеров Останкинского дворца.

Однако театр был построен на три года раньше, весной 1795 года. И как только новый театр был готов, граф с Прасковьей Ивановной и, конечно же, со всей театральной труппой перебрались в Останкинскую усадьбу, в так называемые «старые хоромы». Здесь влюбленным жилось намного спокойнее и лучше, чем в Кусково, где постоянно толклись всяческие родственники, недовольные связью вельможного графа с «крепостной девкой». Здесь же они дожидались окончания строительства дворца.

Пока велись строительные работы, граф, естественно, рассказывал о них Параше, и она имела некоторое представление о том, какими будут Останкинский театр и Останкинский дворец, но то, что она увидела, превзошло все ее ожидания. Вот как об этом рассказывается в одной статье: «В залах первого и второго этажа, украшенных статуями и вазами, все блестело золотом. Так было и в Кускове. Но здесь, в Останкине, роскошное убранство производило впечатление благородной простоты, изысканного вкуса и изящества. Начиная с искусно набранных из различных пород дерева паркетных полов и кончая великолепными расписными потолками – все являло собой искусство и служило искусству. Это был театр-дворец. Парадные залы, гостиные, комнаты, обставленные резной золоченой мебелью, предназначались для торжественного приема гостей, приглашаемых в театр. Для жилья отводились так называемые „старые хоромы“, расположенные близ церкви. У Прасковьи Ивановны была здесь уютная комната с большим венецианским окном. Окно выходило на балкон, внизу виднелись кусты белой и лиловой сирени. В комнате ничего лишнего: ниша с распашными завесами, где стояла кровать, туалетный столик, накрытый скатертью, зеркало в станке из красного дерева, а на полу темный ковер, затканный желтыми и белыми цветами. С одной стороны комната соединялась с покоями графа, а с другой примыкала к комнатам актрис, где жили Таня Шлыкова и другие близкие подруги Жемчуговой».

Более всего поражал новый театр. Свыше пяти лет, начиная с 1792 года, продолжались поиски наиболее совершенной формы зрительного зала. Сначала соорудили полукруглый зал с амфитеатром, генеральной ложей в центре бельэтажа и балконами по сторонам. Вскоре граф пожелал, чтобы, в случае необходимости, зал, после небольших перестановок, мог превращаться в «воксал», то есть служить местом для танцев и банкетов. С этой целью залу была придана овальная форма, планшет сцены поднялся вровень с несколько сниженным полом бельэтажа. Настил, закрывавший амфитеатр, делал из театрального помещения «воксал». Бельэтаж превратили в открытые ложи, установив вместо двух рядов лавок «ольховые, выкрашенные под красное дерево стулья». Генеральная ложа стала разборной, в бельэтаже появились колонны и резные балясины. Вместо боковых балконов соорудили верхнюю галерею – парадиз.

Не меньшее внимание уделялось и сцене. По своим размерам – 16 метров в ширину и 23 метра в глубину – она не уступала крупнейшим театрам. Перед ней находилась еще бо2льшая авансцена. Здесь, согласно театральной традиции, должны были появляться первые персонажи.

Трюм, верхнее машинное отделение, подъемники, блоки для подачи декораций, сложнейшие театральные машины – великолепное оборудование, в создание которого немало труда вложил талантливейший крепостной механик Федор Иванович Пряхин, позволяло осуществлять на останкинской сцене любые представления.

Открытие Останкинского театра почтил уже новый властитель России – Павел Первый, с которым Николай Петрович был дружен с юных лет. Императора приветствовали пением торжественной кантаты, что весьма польстило Павлу, ибо немногие вельможи искренне радовались при его появлении.