Прошло двадцать минут, а Тененти так и не раскрыл рта. Потом он жестом попросил дона Франческо принести мне бокал и опустошил свой одним глотком.

— Выпьем за раны, которые никогда не зарубцуются, — сказал он, наполняя оба бокала. — Всех психиатров и всех бутылок в мире не хватит, чтобы заполнить ту пустоту, от которой страдаем мы оба. Последние двадцать пять лет я только и делал, что убегал. Я всегда отказывался оборачиваться, хотя и знал, что такое поведение ничего не изменит. А теперь я понимаю, как это измотало меня. Ты прав: пришло и мое время лечиться.

И он тоже начал рассказывать. С его губ срывались слова, которые он запрещал себе произносить со времени взрыва. Того, в чем признавался мне Тененти за тарелкой холодных спагетти и за бокалом «Монтепульчано», он еще никогда и никому не открывал.

Он описал мне чувства — сперва непонимания, потом стыда, — охватившие его, когда он увидел разорванные тела и безутешных родственников. Он поведал мне о том, как привязанность к моей матери превратилась в ненависть к чудовищу, в создании которого он сам участвовал. О том, как чувствовал себя ответственным за случившееся в той же мере, что и мой отец и все те, кто не заметил приближения драмы.

Сидя с закрытыми глазами, он описывал мне тюрьму, допросы, удушающее сознание того, что он попался в ловушку собственной наивности. Он описывал ощущение неловкости, которое вызывали у него упорные старания полиции снять обвинения с него, чтобы предъявить их моему отцу, свое облегчение, когда его оправдали и выпустили, наконец, ночи, когда ему снились кошмары и он просыпался от собственного крика.

Чтобы избавиться от приступов тревоги, он уехал из Италии и мотался по всему миру в качестве военного фотокорреспондента, переезжая с одной войны на другую в тайной надежде попасть под шальную пулю или разрыв снаряда.

Его фотографии публиковались в самых престижных журналах, он получил за них много премий в разных странах. И где бы ни оказывался Тененти, он запечатлевал жестокость боев и мучения людей с таким реализмом, что кровь стыла в жилах. Каждый его снимок становился пугающей иллюстрацией всего худшего, что есть в людях.

Ангола, Ливан, Судан, Афганистан, а позже — Руанда, Косово, Чечня и Ирак, первая и вторая война... Тененти без устали гонялся за смертью там, где она свирепствовала с особой силой. К своему несчастью, он так и не поймал ее.

Несмотря на то что Тененти лез на рожон, пули словно облетали его, как будто его окружало непробиваемое облако. Его ни разу не ранили, ему не довелось почувствовать сухого ожога стали, разрывающей его плоть. В мире фоторепортеров Тененти сделался живой легендой. По его словам, он с радостью предпочел бы быть легендой мертвой.

Закончив рассказ, он опустил глаза и посмотрел на отражение своего морщинистого лица в бокале вина.

— Ну вот, — сказал он, наконец, — ты все знаешь. Я много думал и пришел к одному выводу, одному-единственному, который хоть что-то значит: никто никогда не поймет, что толкнуло твою мать на подобное преступление. Это было так не похоже на нее...

Именно в тот момент у меня появилась одна мысль. Она показалась мне совершенно ясной и очевидной.

— А вдруг она была ни при чем? Вдруг это не она заложила бомбу? Может, это была ложь, придуманная специально, чтобы скомпрометировать ее? Ее убирают и пользуются этим. Чтобы дискредитировать моего отца и вынудить его распустить «Красную борьбу».

— Я об этом много думал. Я не видел тела твоей матери, но мне удалось получить допуск к полицейским документам. Данные следователей подтверждались выводами медицинского эксперта: бомба была у нее, в этом нет сомнений. В ходе процесса эту гипотезу обосновали все эксперты.

Я поднес к губам бокал «Монтепульчано». Жидкость полилась мне в горло, оставляя шелковистый след на нёбе. Утверждение Тененти не опровергало моего убеждения, даже наоборот.

У меня, в отличие от него, имелись дополнительные сведения: его товарищ по «Красной борьбе», Марио Монти, выжил после фиктивной автомобильной аварии и, проведя четверть века в подполье, перевоплотился в убийцу.

Я приберег эту информацию на случай, если мой рассказ не произведет на фотографа ожидаемого эффекта. И вот настало время вытащить из рукава и эту карту.

Итак, я описал Тененти то, что произошло в галерее, не упуская ни малейшей детали. Он раскрыл рот от удивления:

— Марио был жив все эти годы? Это невозможно! Что он делал? А где он жил?

Я пожал плечами:

— Сомневаюсь, что это когда-то станет известно. В Латинской Америке или в Африке достаточно спокойных убежищ.

— При условии, что ты можешь уехать из страны. Такие вещи сами собой не делаются. Нужен паспорт, виза, не говоря уж о средствах. И то же самое, чтобы приехать обратно. Кроме того, в ходе следствия полиция сняла с него все обвинения. У него не было никаких причин исчезать.

— Никаких явных причин. Простой факт, что Марио притворился мертвым спустя очень небольшое время после теракта, доказывает, что он имел к нему какое-то отношение.

— Но я видел его искореженную машину! Я ездил в морг опознавать его труп!

— И вы действительно его узнали? Вам дали достаточно времени, чтобы осмотреть тело?

Тененти покачал головой.

— Это произошло довольно быстро, согласен. В любом случае там мало что можно было разглядеть. От лица ничего не осталось. Но цвет волос и телосложение совпадали. А потом, медэксперт заверил меня, что они проверили его зубную карту и там тоже все совпало. У меня не было основания сомневаться в его словах.

— Эксперт соврал вам, чтобы убедить в его смерти. Его попросили сфальсифицировать выводы, чтобы позволить Монти возможность превратиться в другого человека.

— Но кто был заинтересован в том, чтобы он перекроил всю свою жизнь? Я прекрасно помню последние месяцы «Красной борьбы», как раз перед взрывом. Монти почти не появлялся на собраниях. Он чувствовал, что за ним постоянно следят. Он боялся, что секретные службы собирают на него компромат. Он все время твердил, что арест и потеря работы для него равносильны смерти. Надо заметить, у Монти были проблемы с деньгами. Тогда я считал, что он много задолжал букмекерам. Чтобы расплатиться с долгами, он брал сверхурочные, а по выходным работал в барах. Он уже не выдерживал такого напряжения. Он был уверен, что рано или поздно у него сдадут нервы.

— А зарплаты ему не хватало?

— Надо полагать, нет.

— Чем он занимался?

— Он работал в архиве музея Ватикана. Главным образом разбирал картины, сваленные в запасниках. Ничего впечатляющего.

— И ничего, что могло бы принести доход, особенно если человек играет по-крупному... Но почему он так боялся, что им заинтересуется полиция? «Красная борьба» представляла такую угрозу?

— Сомневаюсь. В то время у наших секретных служб дел и без этого хватало. По сравнению с более радикальными организациями мы были безобидны. Мы не считали насилие способом решения проблемы, независимо от ситуации. Убить кого-то, подложить бомбу — это были не наши методы. Мы были прежде всего интеллектуалами. Мы познакомились в университете, нас объединил твой отец. Он убедил нас, что толчком для изменений должно послужить создание соответствующей идеологической доктрины. Мы хотели наметить контуры более справедливого общества, а вовсе не навязывать их. С этой точки зрения, «Красная борьба» наверняка выглядела менее опасной, чем другие группки. Правда, теперь, по прошествии времени, я, наоборот, думаю, что мы были на самом деле опасны. Если бы нам было отпущено еще лет пять, мы сумели бы предложить по-настоящему действенный и жизнеспособный проект. Но сомневаюсь, чтобы секретные службы заглядывали так далеко. Мы стояли у них не на первом месте.

— Но почему Монти так боялся их?

— Перед тем, как вступить в «Красную борьбу», он принадлежал к более радикальным группировкам. Наверное, дело в этом.

— К какого рода группировкам? — спросил я.

— Из тех, что без особых угрызений совести истребляют буржуазию или устраивают налеты, чтобы раздобыть деньги на борьбу. Монти никогда не распространялся о своем политическом прошлом. Может, он забыл посвятить нас в какие-то интересные подробности. Другого я представить не могу. Ведь в то время секретные службы не миндальничали. Обнаружь они основания упечь его в тюрьму, они бы не раздумывали. Так просто они его не отпустили бы.