27. ПЕРСТ БОЖИЙ

Подойдя ближе, Клеопатра остановилась в тени, в двух-трех шагах от границы солнечного света, где уже воцарился зной и в истоме трещали цикады.

Восемь молоденьких девушек, вольно одетые в разноцветные куски тканей, шедшие впереди с опахалами и зонтиками, подались назад, оставив царицу одну перед Сотисом.

Начальник ночной стражи указал взглядом на Дидима и сказал, что тот совершил злодеяние — убил одного из её гостей, похитил перстень Уроборос и обманом, при помощи все того же перстня, увел из темницы грабителя, которого они собирались по её указанию удавить сегодня утром. Грабитель исчез бесследно.

Известие об убийстве повергло царицу в смятение. Она молча уставилась на Сотиса, моргая ресницами, все ещё не веря, что перечисленные преступления мог совершить один человек, тем более Дидим, добрый и веселый шутник, которого она знала на протяжении нескольких лет и который всегда был ей полезен. Однако красавец Филон, совсем недавно так мило простившийся с ней, был мертв, а стоявший на коленях Дидим, с опухшим лицом, с всклокоченными волосами и помятой бородой, выглядел потерянным и несчастным, — и всему этому требовалось разумное объяснение.

Едва шевеля бледными губами, Клеопатра спросила, правда ли то, что она услышала? Дидим возвел на неё свой печальный взгляд.

— О моя великая царица, позволь сказать недостойному…

Клеопатра коротким кивком разрешила ему говорить.

— То, что ты должна услышать, касается только тебя.

Царица, вняв его просьбе, распорядилась всем отойти подальше.

Служанки тотчас же, молча и бесшумно, отступили к платановой роще, а Сотис отвел стражу шагов на двадцать в глубь плантации, на самый солнцепек. Там они и встали плотной кучкой, и черные их тела заблестели от пота, а острия пик так и загорелись, точно на каждой из них зажгли по огоньку.

— Ну вот, — произнесла царица со вздохом, складывая одну руку на другую на уровне живота. — Теперь мы одни. Что ты, несчастный, натворил тут? И что все это означает? Можешь ли ты разумно все объяснить?

— Великая госпожа, несравненная моя царица, случилось непоправимое, твой раб, Дидим, оказался лишь орудием в руках провидения. Все сошлось. Все сошлось, госпожа моя! — возопил он, поднимая над головой руки и потрясая ими.

Клеопатра нахмурилась и воскликнула:

— О чем ты, Дидим?! Я тебя не понимаю. Ты говоришь точно безумный. При чем здесь провидение?

— Не убивал я ваятеля! Разве ты не знаешь, что я не ношу оружия? В прошедшую смуту я не убил ни одного человека: ни ромея, ни александрийца.

— Допустим, я это знаю. Но как ты объяснишь все членам царского суда, которые должны судить тебя?

— О Серапис-владыка! — сказал Дидим. — Я ударил его кулаком по затылку и связал. Пока отсутствовал, кто-то пришел и развязал его.

Царица нетерпеливо проговорила:

— Но ведь он связанный! Неужели ты не видишь?

— Сначала развязали, а потом связали снова, — настаивал на своем Дидим.

Клеопатра начала сердиться.

— Откуда ты взял, что его развязывали?

— Я объясню. Объясню, госпожа моя. И ты поймешь, как все произошло. Я ему связал ноги у щиколоток, а у него они связаны под коленками. Это говорит о том, что его вначале освободили от пут. Развязали ноги и руки. Произошла борьба. Погляди: здесь кругом поломаны и помяты кусты. Скажу тебе откровенно: ваятеля я оставил не в этом месте, а вон там… У Филона разорван рукав хитона и у ворота порвано. У меня с ним не было никакой борьбы. Его ударили ножом в сердце. Надо сказать, мастерской и точный удар, — я бы так не смог. К счастью, он умер сразу. Его уложили ничком…

— Не понимаю, для чего нужно класть его ничком?

— Для того, чтобы я издали не увидел, что он убит…

Клеопатра удивленно изогнула брови, ибо теперь она совершенно ничего не понимала. Дидим продолжал терпеливо разъяснять:

— Увидев кровь, я бы догадалсяя об убийстве и мог убежать, а им нужно было, чтобы я подошел к телу. Они правильно предположили, что я, то есть тот, кто взял перстень, вернусь отдать его. Тем более я говорил об этом Филону.

— Ты считаешь, что Филон сказал им об этом?

— Именно так оно и было. Его нашли связанным. Вероятно, он был просто не в себе, что расстался с Уроборосом, и разболтал им об этом. Но я хотел его вернуть. Видит бог, хотел!

— Не блажи! Поясни лучше, почему ты решил, что тут кто-то был кроме тебя и Филона?

Дидим поманил её к себе, и она сделала несколько мелких шажков и оказалась под лучамми яркого жгучего солнца. Несколько пчел закружилось над её головой, но она даже и не подумала их отгонять. Ее белоснежный тонкий хитон весь просветился, и темный контур фигуры проступил на ткани красивым рисунком.

— Взгляни сюда! — указал он пальцем себе под ноги. — В рыхлой земле виден отпечаток туфли. Острый нос…

Клеопатра всматривалась в недавно вскопанную землю между кустами, где действительно виднелись какие-то следы.

— У моих сандалий подошвы круглые, — он снял сандалию с левой ноги и приложил к отпечатку следа, — и у Филона такие же. Разве это не говорит о том, что тут был третий?

— Говорит, — заявила она резко, немного раздражаясь из-за упрямства Дидима не признавать за собой вину в случившемся, а обвинять в этом другого. — Тот грабитель, которого ты увел….

— При чем здесь грабитель?! К тому же я увел его после. И он был бос.

— Тут много следов босых ног.

— Верно, — наконец-то согласился Дидим и взглянул в сторону босоногих эфиопов. — Пусть подойдет вон тот, бритоголовый!

Он указал на эфиопа, стоявшего с левой стороны от Сотиса, — самого высокого и здорового из всех.

Царица смерила взглядом стражников и поманила пальцем указанного Дидимом эфиопа. Подобострастно кланяясь, тот приблизился, держа пику острием к земле.

Дидим вскричал, тыча в него пальцем:

— Госпожа моя, ты только погляди, как много царапин на его теле — на руках, груди, шее… И все царапины свежие! Как же им не быть! Он же катался, как гиппопотам, по этим розам! Царапины — следы от шипов!

Клеопатра строго спросила эфиопа:

— Ты был тут? Ты тут поцарапался? Отвечай!

Эфиоп пал ниц, вытянул вперед свои длинные черные руки с растопыренными пальцами, напоминавшие ей ветви деревьев, и застыл в таком положении, не произнося ни слова, — только ребра его раздувались тяжко от дыхания. Во всю длину его спины, от шеи до поясницы, краснели две свежие, красные, вспухшие царапины, свидетельствующие о том, что его спина прикладывалась к этим кустам. Это было до того очевидно, что она торопливо замахала руками и повелела ему отойти прочь.

Страж подобрал пику и отбежал, сверкая серыми пыльными пятками. Он занял свое прежнее место, слева от Сотиса, и как ни в чем не бывало уставился тупым взором на царицу и Дидима. Лицо у него было бесчувственно и глупо, с толстыми приоткрытыми губами.

— Теперь начальник ночной стражи.

— Он-то зачем? — воспротивилась Клеопатра.

— Пусть подойдет!

— Сотис! — позвала она неохотно и сердито покосилась на Дидима.

Начальник ночной стражи нехотя повиновался. Он остановился в четырех шагах от них, совершенно невозмутимый, с плотно сжатыми тонкими губами. Скрестив на груди руки и высоко держа свою голову в черной накидке, он как бы дерзко спрашивал: "Дальше что?"

— Взгляни на него, царица! У него тоже ободраны кисти рук. На щеках царапины. А туфли-то, туфли! Вот у кого острые носы!

Дидим подскочил к Сотису и неожиданно для него вытянул из ножен, засунутых за пояс, длинный книжал. Начальник стражи попытался перехватить руку Дидима, но Клеопатра приостановила его и с сожалением покачала головой.

В одной сандалии, припадая на босую ногу, Дидим подошел к царице, разглядывая, как близорукий, кинжал, близко поднеся его к самым глазам.

— Посмотри, несравненная! Тут даже у рукояти кровь. Еще недостаточно высохла. — Пальцем он провел по плоскому стальному лезвию от рукояти к острию, размазывая сгусток крови.