— Это блажь или всепоглощающая страсть? — Она улыбнулась и кончиком влажного языка провела по своим губам.

— Буду откровенным. Когда тебя увидел, я сказал себе — вот кого я готов любить бесконечно. Тогда это была блажь. Детское упрямство. Но эта блажь так запала мне в душу, что я не смог от неё избавиться. Я думал о тебе постоянно. Ты даже мне снилась, поверь! Потом я понял, что это уже не блажь, а любовь. Я любил тебя больше матери, больше отца, больше самого себя. И ещё я понял, что если не скажу этого тебе, то умру непременно.

— Бедный Филон! — вполне искренне произнесла она, покачивая головой. Разве можно так влюбляться в свою царицу? На что ты надеялся, друг мой? И что во мне такого, что пленило тебя? Взгляни на меня повнимательней. Есть женщины красивее меня. Допустим, Джама. Мои глаза, губы, волосы — как у всех. Правда, некоторые говорят, что мой нос несколько длинноват…

Он поспешно возразил:

— Нет-нет, прекраснейшая! У тебя чудесный нос. Должной длины, с небольшой горбинкой, и совершенно соизмерим с другими чертами лица. Я тебе это говорю как художник, который знает в этом толк.

— Хорошо, хорошо, — проговорила она, удовлетворенная его пылкой речью. — Почти убедил. Какая женщина не захочет выглядеть лучше, чем она есть на самом деле.

Она обошла скамью и почти бесшумно подплыла к нему с другой стороны. Он заметил, что она не могла стоять на месте, а все время двигалась.

— Ты мне нравишься, Филон. Своей прямотой и откровенностью. Я тоже хочу быть с тобой откровенной. Ты, верно, слышал, какой слух распустили про меня иудеи? Будто бы я продаю свою любовь за жизнь несчастных мужчин.

— Более нелепого вздора нельзя придумать о тебе, царица.

— Ты так думаешь? — Клеопатра хмыкнула и лукаво посмотрела на него сбоку. — Ну так вот, милый Филон, придется тебя огорчить. Все это в какой-то мере является правдой.

— Нет. Нет.

Она прервала его поднятой рукой.

— Только я не отбираю жизнь, как это утверждают иудеи, при помощи палача, яда и диких зверей. Просто однажды, оказывая мне услугу, один славный молодой человек, к моему огорчению, распрощался с жизнью.

— Прекраснейшая царица, если это и произошло, то такова судьба несчастного… нет… счастливого, — прошептал Филон. — Прикажи — и я умру за тебя, даже не коснувшись твоего мизинца.

— Вот как? Благородно, — сказала она, ходя вокруг, как кошка подле мыши. — Филон, мой друг… я не настаиваю… Ты волен сам решать… Подумай! И если пожелаешь, путь перед тобой открыт. — Она указала царственной рукой на дверной проем, завешенный прекрасной занавесью.

— Царица моя драгоценная, прошу, не унижай меня… Если я поступлю подобным образом, я перестану себя уважать. Нет, мною сделан выбор. Располагай, как тебе заблагорассудится.

Клеопатра помолчала немного, в задумчивости смотря на статуэтку, и вдруг спросила, повернувшись к нему:

— Сегодня я увидала тебя впервые, но мне показалось, будто бы лицо твое знакомо. Напомни, мы не встречались раньше?

— Не знаю, запомнила ли ты меня, царица. Но когда в Гермонтисе встречали Бухуса, прибывшего из Фив, я долго шел за тобой.

— Десять лет назад! — протянула она мечтательно, улыбаясь. — Тогда все было по-иному. Я была счастлива. Все мне казалось в диковинку. Торжество, пение, народ. Я буду помнить это всю жизнь. Но тебя, к моему сожалению, я не припомню. Хорошо помню быка, гирлянды цветов, Пшерони-Птаха…

— В другой раз я видел тебя уже здесь, во дворце. Во время войны с ромеями.

— Когда это было?

— Ночью.

Левая бровь Клеопатры удивленно приподнялась, она склонила голову и скосила глаза в его сторону, проявляя любопытство.

— Я видел, как ты подплыла на лодке ко дворцу в сопровождении двух мужчин. Я тогда находился в охране при царе и мое время было стоять на страже. Ты сошла на причал с одним из мужчин, забралась в полосатый мешок, и он пронес тебя мимо нашей стражи, состоявшей на половину из ромеев.

— Все было так, как ты говоришь, — произнесла Клеопатра. — Я должна была попасть к Цезарю и переговорить с ним, ибо мне стало известно, что Цезарь склоняется на сторону царя. Но почему, друг мой, ты не поднял тревогу? Ты бы мог за это жестоко поплатиться.

— Если бы я только крикнул, все сбежались бы и тебя убили. Теперь ты знаешь, почему я этого не сделал.

— Филон, Филон, — произнесла она с нежностью, — как же ты рисковал, голубчик мой.

— Лодку заметили другие, когда она отплывала, но я сказал, что с неё никто не сходил.

— И тебе поверили?

— Никто не усомнился, царица.

— Значит, тебе доверяли.

— Не думаю, что это было доверие. Просто никому не пришло в голову, что Клеопатра отважится на такой смелый поступок.

— А каким образом ты оказался среди близкого окружения царя? Ведь тебя же должен кто-то представить.

— Меня представил Теодот. Еще будучи мальчиком, я брал у него уроки красноречия. Он был дружен с моим отцом. Я тебе не сказал, что мой отец купец. Он поставлял провиант для армии. Когда ты, моя царица, и твой муж, царь Птолемей, вели между собой войну, я по поручению отца доставил три обоза с ячменем в Пелусий.

— Где был убит несчастный Помпей.

— К моему огорчению, я был свидетелем этого убийства, — проговорил Филон. — На моих глазах ему отрубили голову. Собственно, тогда много было народа на берегу.

— Это был вероломный и дерзкий поступок царя. А все упрекают в вероломстве и коварстве Клеопатру. Помпей дружил с моим отцом и часто помогал ему в трудную минуту. Одним словом, этот ромей как никто другой мог надеяться на помощь нашу. Впрочем, как ни странно, но его убийство оказалось мне на пользу. Представь себе, если бы Помпей поплыл дальше, Цезарь не стал бы задерживаться в Александрии и погнался бы следом. И тогда… Прощай, Клеопатра! Моя судьба висела на волоске. О, как мне тогда было страшно! Не дай, Исида, когда-нибудь испытать подобное! Все, все были против меня: иудеи, легионеры Габиния, горожане да ещё эта дрянь, Арсиноя, моя сестра. Первая ненавистница. Александрийцы провозгласили её царицей Египта по наваждению потусторонних сил. Она не вылезала из комнаты духов на Фаросе. Все призывала со своим Ганимедом демонов тьмы… Скажи, ты тоже приветствовал ее?

— Нет, царица, — ответил Филон твердо. — Арсинои я сторонился. Я её видел только один раз, но она сразу мне показалась зловредной.

— Вот-вот! — воскликнула Клеопатра. — От неё так и исходил смрад ехидны. С самого детства она старалась мне вредить. У неё была завистливая, злобная душа. Как у настоящей ведьмы. Ее раздражало и злило, что отец больше любил меня, чем её. Что у меня стройнее и красивее ноги. Что я легко говорю на языках других народов, а она даже по-македонски не может связать двух слов. А как она одевалась! На неё стыдно было смотреть. Чисто портовая торговка! А все оттого, что упряма. Лишь бы настоять на своем. Если бы она стала царицей, александрийцы тогда бы взвыли. Чтобы понять хорошее, нужно узнать плохое. Неужели им до сих пор не ясно, что благодаря мне они свободные, а не рабы Рима.

— Я с тобой согласен, царица.

— Ты сказал, что встречался с ней однажды?

Филон кивнул, соглашаясь, потом сказал:

— За день до своей смерти Ахилла послал меня к Ганимеду сказать, что он не придет на совет. Тогда я и увидел Арсиною. Узнав, что Ахилла не придет, она завизжала, затопала ногами, точно бесноватая, закричала: "Удавите его! Удавите!" Я подумал, что она имеет в виду меня, и бросился бежать. Однако, как я узнал позже, это касалось Ахиллы. Пока я скрывался в лагере, Ахиллу убили. Я его не успел предупредить и корю себя за это. И помню безумное лицо Арсинои.

— Безумное? — усомнилась Клеопатра. — Но многие мужчины находят её красивой.

— Только по незнанию. В её лице нет ничего красивого. Черты тоненькие, мелкие, а от всего облика, вернее — выражения глаз, веет холодом. Я её возненавидел. Если бы не она со своим евнухом, Ахилла был бы жив и мы победили бы ромеев.

Клеопатра совсем близко подошла к нему и зашептала: