— В гробнице мертвые, а тут живая ведьма! Что, если она сотворит такое, что я захочу её попробовать. Жалко ведь просто так изводить товар.

— Если она тебя соблазнит, ты пропал! И все, что я сегодня проделал, окажется напрасным. Мне будет жаль тебя, Македон.

— Я пошутил. Неужели ты не знаешь, что для меня женщина все равно что придорожный куст.

— Не зарекайся. Помнишь заговоры, которым я тебя учил?

— А то как же! Только их и повторял в гробнице. "Сокровенный именем Амон-Ра! Нет никого равного тебе. Восстань, Амон, Великий бог света. Да буду я силен против волхвования. Бог, создавший меня, будь на моей стороне и сокруши демонов — Беса, Меритсегер и их сподручных: ведьм и колдунов. Пусть буду я спасенным. Помоги!" — проговорил Македон. — Как видишь, я помню слово в слово твои заклинания.

— И знай еще, мой племянник, что дядя твой будет в заточении. Если Клеопатра не повелит меня отравить сегодня же.

Македон сразу насторожился и с беспокойством поглядел на своего дядю.

— Это почему?

— Я вызволил тебя из темницы путем насилия и обмана. И мне надо привести в чувство одного беднягу и отдать ему перстень, иначе ему будет плохо.

Племянник Дидима заулыбался во весь рот.

— Однако, дядька, ты у меня молодец!

Македон был выше Дидима на целую голову — высокий, широкоплечий, сильный малый, — поэтому он не бросился тому на шею, а обхватил его поперек туловища, приподнял и стал кружить.

— Обожаю тебя, старикан! Ты у меня чудесный!

— Оставь меня, Македон! Брось сейчас же свои дурацкие шутки! — Дидим принялся размыкать его руки за своей спиной, покраснев от натуги и вытаращив глаза. — Отпусти! И беги! Иначе быть беде!

— Не беспокойся! Все сделаю, как ты наказал. Расправлюсь с этой стервой и вернусь! Ты только держись! Не поддавайся! Соври что-нибудь Клеопатре! Я вернусь — и освобожу тебя! Верь мне, старикан!

И Македон, отпустив Дидима, скользнул в дыру.

26. ДУМАЙ, ДИДИМ, ДУМАЙ!

Дидим постоял и послушал, подставив ухо к темному проему лаза, откуда тянуло легким сквозняком и раздавался шорох. Затем что-то стукнуло. То, видимо, упал камень от неловкого движения племянника. Наступила тишина. Македон, малый неробкого десятка, вероятно, уже выбрался из внутренней башни, благополучно миновал проход — ибо не было слышно угрожающего рычания львов — и теперь либо вытаскивает камни из лаза внешней башни, такой же глухой и необитаемой, как и эта, либо пробрался в проем её нутра. А там амбразурная щель, ловкость и цепкость, которыми Македон обладал, — и свобода.

Почему-то Дидим верил, что произойдет именно так, как он представлял, и больше не сомневался и не переживал за своего племянника. Гораздо тревожней было здесь, в парке Клеопатры. Дидим вспомнил о несчастном Филоне, которого следовало освободить от пут и возвратить злосчастный перстень с Уроборосом, а там, смотря по обстоятельствам, либо бежать, либо с повинной идти к Клеопатре.

С этими мыслями Дидим отправился на розовую плантацию. Филона он застал среди кустов, но поза, в которой тот находился, насторожила его. Скульптора он покинул распростертым навзничь, теперь же тот лежал как-то странно, носом в землю, и не двигался. В такой позе лежать живому человеку было неудобно.

Обеспокоенный Дидим метнулся к нему и перевернул тело. Он увидел безжизненные, остекленевшие глаза несчастного, а на груди, на ткани хитона, мокрое расползшееся кровавое пятно. Ножевая рана в сердце оборвала его жизнь. Филон был мертв. Дидим похолодел.

— Господи! Прости меня, господи! — зашептал он, поглядывая направо-налево, и вдруг краем глаза заметил за своей спиной темную фигуру человека.

Дидим поднял свой взор и подумал: "Все. Конец". Точно выросший из-под земли, перед ним стоял Сотис, а позади него четверо стражников с пиками, и среди них те двое, которые сопровождали Дидима и Македона до ворот парка Клеопатры. Они вышли из рощи, где прятались за стволами деревьев.

Сотис молча уставился на Дидима одним здоровым глазом и тихонько, небрежно шлепал рукоятью плети по открытой большой ладони. Начальник ночной стражи ждал, ждал и Дидим, ибо теперь он всецело находился во власти этого черного человека.

Не оборачиваясь к страже, Сотис щелкнул пальцами левой руки. Два эфиопа приблизились к нему.

Он их спросил негромким спокойным голосом:

— Этот? — вероятно, имея в виду: тот ли, кто увел из темницы грабителя.

— Да, он, — подтвердили эфиопы, кивая своими длинными бритыми головами.

— Так, так, — произнес Сотис. — А кто там лежит?

Дидим сказал:

— Шел и увидел человека. Наклонился — он мертв!

Получилась ложь — жалкая, неловкая, нелепая. Дидим сразу почувствовал отвращение к своим словам и к самому себе. Он поморщился, затряс головой и вдруг вымолвил довольно резко:

— Позови царицу!

Сотис свирепо смотрел на него и, казалось, не слышал сказанных Дидимом слов; тонкие губы его были зло и плотно сомкнуты.

— Что стоишь столбом? — рассердился Дидим. — Все равно ты не можешь взять меня без её повеления. У меня Уроборос. — И он показал на открытой ладони перстень Клеопатры, который теперь являлся его надежной защитой.

Сотис лениво повернул голову к левостоящему эфиопу и произнес:

— Скажи приближенным владычицы, что Сотис поймал похитителя священного Уробороса и ждет её в саду.

Эфиоп убежал.

Дидим сидел на земле подле лежавшего Филона, обхватив поднятые колени руками, погрузившись в раздумье, а Сотис и эфиопы стояли неподалеку и следили за ним. Никто не произносил ни слова.

Прибежал запыхавшийся посланник.

— Сейчас будет, — сообщил он.

"Думай, Дидим, думай! — говорил сам себе Дидим. — Господи, помоги мне, как ты всегда помогал. Ты знаешь, что я не убивал. Вразуми слугу своего или возьми меня в царство мертвых без страданий. Здесь, на земле, я уже лишний".

Подошли две женщины из свиты Клеопатры; одна из них была Ирада. Она оглядела всех быстрыми встревоженными глазами, мало что поняла и уставилась на Сотиса. Тот молча указал плеткой на лежавшего. Ирада заглянула через розовые кусты.

— О Исида! — произнесла она в ужасе, признав Филона, и поднесла руку к щеке. — Что с ним?

— Он мертв! — бесстрастно заметил Сотис и указал на Дидима плетью, что означало: убийцей лежавшего человека является этот сидевший старик.

Женщины развернулись и, перешептываясь, быстро пошли к опочивальне Клеопатры.

Потянулось долгое молчание, тревожное ожидание. Дидим продолжал сидеть, обхватив колени, предаваясь своим горестным размышлениям; лихорадочно, напряженно искал он выхода из создавшегося положения; его мозг усиленно работал, хотя внешне он совершенно окаменел.

Наконец из платановой рощицы выступила царская свита разноцветно одетых женщин с Клеопатрой посередине.

Не спеша, чинно, точно на торжественном выходе, они приблизились к угрюмой группе мужчин. Увидев царицу, Дидим стал на колени и склонился лицом до земли.