— Сколько у тебя спирта было? — спросил Сафронов.

— Четырнадцать баков, — ответил Махотин, помрачнев.

— И у меня десять, — сказал Николай.

Они замолчали…

Две оставшиеся упряжки шли, обходя, огромные, как озера, полыньи. Рассвело, и перед ними возник гранитный обледенелый остров. В гранит, по башни были впаяны старые танки. Двумя равными рядами они охватывали остров, стволы их смотрели на восток…

— …Четыре дня идем, Чукотка здесь, — Потемкин рисовал пальцем на снегу. — Девять дней идем; нет Чукотки. Здесь Чукотка.

Они стояли, давая отдых собакам. Все исхудавшие, осунувшиеся. Махотин доставал рыбу, сухари.

— Врешь, ты, азиат, — сказал он тихо. — Сам не знаешь, куда завел!

— Ты сам врешь, — ответил спокойно якут. — Здесь Чукотка. Пахнет Чукоткой!

Сафронов пересчитал рыбу, часть кинул собакам, остальную завернут снова.

— Весь корм собакам оставим. Сами сухари есть будем, и спирт у нас еще остался, — он, вздохнув, взял канистру.

Разлили спирт в кружки, выпили, молча, сосредоточенно. Загрызли разом сухари. Собаки, сожрав рыбу, смотрели на людей. Махотин вздохнул:

— К Митрофану надо было уходить…

Четверо человек и оставшаяся единственная упряжка медленно двигались на восток. Начиналась метель.

Собаки вдруг встали, залаяли на снежным холм, пытаясь разрыть его лапами. Люди стали помогать им ножами и топорами…

Под снегом лежал человек. Он замерз уже давно, совсем черный, в истлевшей одежде, но по-прежнему сжимал карабин в руках.

Потемкин выбил топором из его рук карабин, осмотрел:

— Два патрона есть.

— Тоже, видать, по делам шел, — сказал Махотин, осматривая покойника. — Да не успел.

Сафронов снял с человека кожаный, затянутый кошель. В нем оказались спички, завернутые в кусок замши, и шесть светло-розовых камней.

Махотин взял один из камней, достал из кармана очки:

— Это александрит. Во всем мире есть только одно месте, где моют этот камень, — Урал.

— Что, дорогие камни?

— Я не специалист, но думаю, миллион они стоят. Видать, паренек серьезный, да погулять ему не пришлось. Эх, лучше бы банку тушенки найти…

— А лучше медведя застрелить и зажарить. — Сафронов спрятал камни.

— Половину зажарить, а половину заморозить, — улыбнулся якут. — Чум поставить. Чай пить, жену гладить, жена смеяться будет…

Они завалили покойника… Выпили спирта над могилой. Нарты двинулись дальше…

Пурга выла свирепо, заметая снегом чум, сложенный из лыж и нарт, укрытый шкурами. В чуме, вокруг костра сидели вповалку люди и собаки. Люди пили спирт и подливали его время от времени в огонь.

— Эх, хоть бы сухарика, — вздохнул Махотин. — Все кишки себе сжег.

Сафронов разлил спирт в кружки, глянул на канистру:

— Значит, одну дольем, другую дожжем, и конец спирту. Наторговали… И товарищи зря полегли, значит.

— Ладно тебе! — толкнул его Николай. — Кто ж знал, что так выйдет.

— Еще бы по одной, — вдруг предложил Махотин.

— Да ты пьян, Филипп Ильич, — засмеялся Николай.

— Ну пьян, — Махотин тоже засмеялся тихо. — Считай, четвертый день льем. Можно сказать, самый натуральный запой!

Якут налил еще всем. Махотин прилег на собак, как на диван:

— А меня Митрофан Романович обещал депутатом сделать. Говорит, будешь Филипп Ильич, народным депутатом, нам в Кремле свои люди нужны. Весной забаллотирую тебя от города Якутска… Да, видать, выходит мне замерзнуть героической смертью советского полярника!

— Этот год неудачный, — философски заметил якут. — Позапрошлый год тоже был неудачный… — он подгреб к себе двух собак, обнял, чтобы было теплее.

Сафронов глядел на огонь сурово. Махотин затянул потихоньку песню. Остальные подхватили постепенно…

Снаружи выла, заметала маленький холм пурга…

Они брели сквозь буран, из последних сил, пошатывались.

— Чукотка, — вдруг крикнул Николай.

Все остановились, вытирая снег, с лиц, вглядываясь вперед. Впереди поднималось что-то темное. Махотин перекрестился:

— Слава тесе, Господи, не дал смерти и на этот раз!

Ледяное поле упиралось в огромную отвесную стену.

Они стоял у ее подножия, трогали гранит, оглядывались удивленно. Отвесные скалы уходили куда-то вверх, и вправо, сколько хватало видимости, тянулась стена.

— А может, это не Чукотка, а остров какой? — предположил робко Махотин.

Двинулись вдоль стены. Впереди осторожно пробовал лед Потемкин. Вскоре стена расступилась, открывая узкий глубокий каньон. Настороженно Оглядывая скалы, вошли в каньон…

Местность была ровная, шли среди чахлых карликовых сосен. Впереди виднелся трапециевидный холм.

— Нет, Чукотка! — обрадовался холму Потемкин. — Я здесь был. За горой стойбище будет. За стойбищами два дня — город Иультин.

— Большое стойбище? — оживился Махотин.

— Большое. Баня есть, магазин, кино есть. У меня кум там, Мишка Аллах-Юнь.

— Китаец, что ли? — спросил Сафронов.

— Зачем китаец, зоотехник, оленей лечит, собак лечит. В Москве учился. Долго, чуть не умер!

Все засмеялись, прибавляя шагу, и вдруг встали, умолкнув разом. Впереди лежала широкая черная полоса.

Махотин первый вышел на чистый, почти сухой асфальт. Прошелся недоверчиво, цокая подковами сапог, притопнул осторожно:

— Ерунда какая-то…

Дорога лежала ровная, как струна, от горизонта и до горизонта Простая в общем-то дорога, но только идеально гладкая.

— Аллах-Юнь, говоришь? — Сафронов глянул на якута. Потемкин, встав на колени, гладил дорогу руками.

— Ерунда! — повторил Махотин. — Таких дорог и не бывает! — он достал топор и стал рубить край дороги.

— Чего ты рубишь там? — спросил Сафронов.

— Асфальт, а вроде и не асфальт.

— Может, это недавно построили? — спросил Николай неуверенно.

Ему не ответили. Стало тихо и неуютно им на этой пустынной дороге.

Где-то далеко вдруг заревело. Тяжелый низкий звук приближался. Не сговариваясь, все побежали с дороги. Отогнав нарты, упали в снег, щелкая затворами.

Что-то огромное и сверкающее неслось к ним через тундру. Собаки заскулили жалобно, дергая тощие нарты. Люди глядели изумленно…

То была машина, каких они никогда не видели. Огромный, тупоносый, серебряный грузовик с серебряным радиатором и серебряным фургоном, как в сказке, пронесся мимо них и, дав гудок, стал уменьшаться к горизонту…

— Это правительственный грузовик, — зашептал Махотин. — Ей-богу, тут где-нибудь космодром, наверное.

— Хватит врать, — остановил его Сафронов. — Какой космодром!

Они поднимались, отряхиваясь.

— А может, здесь база секретная? — предположил Николай.

— Пойдем следом, — сказал Сафронов, — а там разберемся, что там за база, или какой такой Аллах-Юнь.

Они лежали на холме, в снегу, передавая друг другу бинокль. Позади них кончался густой ельник, а перед ними, внизу, у дороги, стоял ресторан. Рядом десятка полтора машин, дальше — освещенный электричеством, чистый аккуратный поселок. На крыше ресторана развевался звездно-полосатый флаг.

— Вот это вляпались мы! — прошептал Сафронов. — Вот это беда так беда!

Николай жадно вглядывался в освещенные окна. Махотин в бинокль осматривал поселок:

— А может, это база какая, специальная, как будто Америка, чтобы наши тренировались? — он вдруг замер.

За одним из столиков в ресторане мужчина свирепо жевал бифштекс.

— Тренируется… — Махотин, не отрываясь от бинокля, проглотил слюну.

Якут, лежа на боку, вытянув руки, глядел на холмы за поселком:

— Хатырка—хатырка… Меня повесить… моя вина…

С трассы свернула красная машина. Две белокурые девушки, в Джинсах, свитерах, смеясь перебежали в ресторан.

Николай вдруг поднялся радостно:

— Нет, мужики, это не база. Это Америка, настоящая Америка! — и он шагнул вниз.