Когда ложка снова появилась, выстрелило сразу несколько человек. Ложка разлетелась.

— Нет, так не годится. Шуба у меня одна! Давайте еще на сто щагсв! — приказал Митрофан.

Принесли еще одну ложку и нарты отодвинули еще на его шагов. Желающих сразу поубавилось, ложки совсем не было видно.

Стреляло человек десять, но ложка осталась в расщелине на нартах. Один раз она зазвенела, но не выскочила даже.

— Следующий! — кричали охотники.

Вышел мужик, худой, но крепкий, тот что сцепился с Николаем из-за пулемета.

— Давай, Филипп Ильич, не посрами! — кричали ему митрофановские стрелки.

Филипп Ильич отёр ствол карабина рукавом, вынул осторожно из внутреннего кармана футляр, достал очки в железной оправе. Долго тер их и цеплял на нос Встал на одно колено, прокашлявшись, вскинул карабин. Опустив голову к самому плечу, целился долго, выстрелил.

— Есть, попал! — закричал мужик от нарт. — Погнулась ложка!

Стрелки заволновались.

— В очках не считается! — закричал кто-то. — В очках я и сам попаду, без очков пусть стреляет.

— Что не стреляешь, Александр Степаныч? — спросил Митрофан Сафронова, стоявшего рядом.

— Мне шуба ни к чему, — лениво отозвался Александр. — Да и не по чину мне в твою ложку стрелять.

— Это что ж за чин у тебя? — удивился Митрофан.

— Ну, ежели ты наместник, то я не меньше майора, а то и полковник при своем отряде.

— Ну это ты загнул! — возмутился Митрофан. — Я себя выше полковника не числю! А ты, значит, старший лейтенант будешь!

Александр улыбнулся:

— Пусть так, но на майорской должности.

— Ну, так еще может быть, — успокоился Митрофан.

К черте вышел якут Потемкин, держа трехлинейную винтовку Сафронова. По знаку он широко расставил ноги и начал целиться. Выстрелил и тут же пошел к шубе, висевшей на шесте.

— Ты чего это? — удивился Митрофан.

— Моя шуба, — сказал Потемкин спокойно.

От нарт, крича, бежал мужик. Добежав до Митрофана, протянул ложку, простреленную аккуратно посередине. Митрофан восхищенно оглядел ложку, подошел к якуту, обнял его:

— Молодец, Потемкин! Вот! — обратился он к остальным. — Как стрелять надо! Адъютантом ко мне пойдешь?

— Не могу, батька, товар везти надо.

— Какой товар, брось.

— Не могу, батька, Сашку не оставлю.

— Все равно молодец, носи шубу! Махотин! — Митрофан поманил Филиппа Ильича.

Потёмкин оглядел на себе шубу и вдруг достал из кармана апельсин. Увидев апельсин, все мужики загоготали.

— Апельсинами балуешься, Митрофан Романыч? — крикнул кто-то.

Потемкин протянул апельсин Махотину, чем снова вызвал хохот. Митрофан, смеясь со всеми, снял с пальца золотую печатку, протянул Махотину:

— Помни и ты меня, Филипп Ильич!

Зажаренную оленью тушу резали огромными кусками. Виночерпий разливал всем, кто подавал кружки, по полной. Стемнело.

Митрофан поставил на нарты видеомагнитофон, включил его, объявив:

— Счас я вам, ребятушки, таких баб покажу, что вам и не снилось. Такие бабы и существовать даже не могут в природе!

Пятьдесят голов уставились в экран телевизора. Садились рядами, прямо в снег, в одной руке кусок жареного мяса, в другой кружка со смесью коньяка и спирта.

Митрофан, посмеиваясь, следил за ними, присев на нарты рядом с отцом Федором. Вдруг он заметил Николая, который топтался рядом с ним.

— Тебе чего? — спросил Митрофан строго.

— Митрофан Романыч, у вас там на боку не маузер висит?

— Маузер, тебе что?

— В жизни маузеров не видел, — сказал Николай ласково.

— Увидишьеще.

— Ты мне продай его, Митрофан Романыч, я тебе два литра спирта дам!

— Чего? — изумился Митрофан. — Видел? — он обернулся к отцу Федору. — Иди, парень, баб смотри!

— Да успеется. Ну пять литров, а?

— Иди от меня, я сказал!

— Да что тебе им делать, продай, а? Митрофан Романыч!

— Уйди, я тебе говорю! — Митрофан огляделся, чем бы кинуть в парня.

— Ну хоть покажи!

— Да ты бес! — вдруг сказал отец Федор. — Ты его, Митрофан, высеки!

Николай отошел в сторону и крикнул из темноты:

— Ну десять литров, и попу два, а?

Заиграла музыка.

На экране появилась красивая молодая девушка, и стрелки заревели.

Николай протиснулся в первые ряды, лег на снег у самого телевизора. Рядом с ним мужик, не отрывая взгляда от экрана, отпил шумными глотками из кружки и откусил мясо.

Девушка на экране сняла платье, оставшись в ажурном белье, и стрелки заревели второй раз. Кто-то в задних рядах выстрелил:

— Да тише вы, черти, не видать ничего!

Толпа загоготала.

Появилась вторая девушка, она тоже разделась и подошла к первой. Мужик, сидевший рядом с Николаем, перестал жевать.

Девушки поцеловались, стали ласкать друг друга.

Пятьдесят голов замерли на вытянутых шеях. Стрелки сидели, затаив дыхание, забыв про мясо и спирт. Николай отобрал у мужика кружку и глотнул. Утершись, схватил зубами пригоршню снега. Мужик не выдержал, подбежал к самому телевизору и поцеловал голую женскую задницу на экране. Стрелки взорвались хохотом.

— Ну, Путятин, ну казак!

— Где ж вы ходите, голубушки, здесь я, здесь, идите ко мне, милые! — закричал Путятин, снова поцеловал экран и стал пританцовывать у телевизора под музыку. К нему присоединился еще один, потом еще…

— Митрофан Романыч, батька, да где ж ети бабы есть? Веди нас туда, все как один пойдем! — закричал кто-то.

— Не дойдешь, потому как то в Америке! — ответили ему.

— Врешь! Мы с Митрофаном Романычем и Америке войну объявим!

— Эх, где та Америка, братцы? Да есть ли она вообще на этом свете?

Кто-то запел высоким, красивым голосом. Остальные подхватили разом, грянули старую казачью песню…

Митрофан, отец Федор и Сафронов сидели в палатке. На ящиках, застеленных кошмой, стояла водка, рюмки, закуска, лежали апельсины.

— Вверх на пятьсот километров никого нет, — говорил Митрофан. — А дальше — не знаю. Однако все может быть. Дам я тебе пять своих людей…

— Зачем?

— За моей долей присмотрят, да и мне спокойней будет… — Митрофан выпил водки, подышал. — У меня, Александр, забот хватает. Войско кормить, одевать — деньги нужны! Я за каждый патрон по рублю плачу. У кого семьи — семьям тоже деньги нужны. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил, а там человек верный, обещал мне всю приисковую казну сдать. Опередил Костя. Совсем озверел, убийца стал страшный. Никого не щадит, собака! Поймаю, повешу! На двадцать миллионов товару взял! Из-за него уже месяц кутерьма по всей тайге… Эх, я бы на эти деньги пушки купил, вездеходы…

— Не боишься, Митрофан Романыч, поймают тебя? — спросил Сафронов.

— Я отбоялся уж давно, а ловить меня поздно, меня убьют, другой сыщется… Или нет? Или бандит я, по-твоему?

— Зла от тебя мы не видели, — ответил Александр. — Может, ты и прав, не знаю пока. А человек ты вроде честный, но хитрый!

Митрофан улыбнулся. Отец Федор разлил водку по рюмкам. Чокнулись.

— Как повелось здесь, так пока и будет! — заговорил Митрофан. — Хлеб, винтовки и спирт. У кого они есть, тот и хозяин!

Снаружи все стихло вдруг, и пятьдесят голосов грянули разом:

— Ура батьке! Слава!

— Прощайте, ребятушки! — сказал Митрофан.

Андреевский флаг бился на ветру. Оба войска стояли в походных колоннах.

— …Дай Бог свидимся, а что случится, на Лену уходите, таи я буду и вас всех под защиту возьму! С Богом!

— Прощай и ты, Митрофан Романыч! — отвечали ему из отряда Сафронова.

Стрелки из обоих отрядов прощались между собой, и вдруг все зашевелилось, упряжки стали разъезжаться и, затянув одну и ту же песню, отряды разошлись, одни вправо, другие влево. И стало тихо, только вытоптанный снег и угли от костров…

Солнце. Ясный морозный день. Караван, упряжка за упряжкой, выбирался из глухой тайги на холм. Впереди, в песцовой шубе, якут Андрей Потемкин, на голове его красный атласный платок. За ним нарты Сафронова. В середине каравана ссутулившийся Лазарь. В конце так же спиной полулежал Николай, смотрел назад, но теперь за ним был не пустой след, а в хвост шла упряжка Махотина. Филипп Ильич изредка поглядывал на парня, Николай улыбался…