"Как рассказать ей это? Да у меня и слов таких нет. И не поверит она мне! — Шиков снова в ужасе представил себе сцену суда, — Нет, нет, мысленно кричал он, — я не шпион! Я вам покажу настоящего шпиона! А меня судите! Пусть меня отправят в штрафную роту. Я заслужу прощение, и, если суждено погибнуть, я отдам жизнь не так позорно, как сейчас!"

В сенях послышались шаги. В дверь постучали. Зина откинула крючок. Вошел комендантский патруль.

"Кто-то уже, видно, с черного хода сообщил!" — пронеслось в голове Шикова.

Зина, еще не окончательно справившись с волнением, сказала:

— Я задержала этого человека. Отправьте его со мной в комендатуру. Там я все расскажу!

— Ваши документы! — обратился лейтенант с повязкой на рукаве к Шикову.

Тот достал и протянул удостоверение личности.

Прочитав удостоверение, лейтенант с недоумением посмотрел на Шикова.

— В чем дело, товарищ младший лейтенант? — стараясь придать голосу суровую интонацию, спросил он.

Небрежно-покровительственным тоном, с беспечностью попавшего в скандальную историю гуляки, Шиков махнул рукой, как бы давая понять своим жестом, что это та самая история, в которой каждый может очутиться. Лейтенант должен его по-мужски понять.

Надо как-нибудь угомонить эту взбешенную ревностью бабенку!

— Ваши документы! — строго обратился лейтенант к Зине.

Зина извлекла из нагрудного кармана гимнастерки командировочное предписание. Лейтенант долго его разглядывал. Затем, пристально посмотрев на Зину, снова посмотрел удостоверение и размеренными движениями, словно он совершал священный обряд, сложил удостоверение вчетверо.

— Вы должны были вчера уехать! — сказал он. — Удостоверение просрочено! Пойдемте.

В голосе его, как показалось Зине, прозвучала оскорбительно-насмешливая нота.

— И вы, товарищ младший лейтенант, тоже! — добавил лейтенант Шикову.

Беспредельный страх, сменившийся бурной радостью спасения, и снова страх, но уже с уверенностью, что опять вывезет кривая, — в этой молниеносной смене чувств открылось Шикову какое-то неведомое наслаждение. Смутно ощущал он, что ради других людей он не в состоянии проявлять такую цепкость и такую находчивость, что так удавались ему, когда дело шло о его, Шикова, жизни.

Он ощутил, что страх больше не существует для него как главное препятствие к той жизни, которая не требовала от него никаких нравственных усилий.

Смешными показались Шикову его раскаяние и восхищение внутренней красотой девушки-связистки.

С непринужденным видом обратился он к сопровождавшему их офицеру: не считает ли тот наилучшим доставить их в штаб округа, где служил Шиков?

Лейтенант молча кивнул головой в знак того, что предложение Шикова находит вполне резонным.

Едва Шиков очутился в штабе, он весело поздоровался с дежурным и, перед тем как объясниться со своим начальником, направился в буфет.

В дверях он остановился.

Оттуда доносились два женских голоса. Один принадлежал Кате.

Видимо, сестра уже пришла на службу и все рассказала буфетчице. Та успокаивала:

— Будет тебе вздыхать-то!.. Ну, может, и был грех. Любовь!

Сами лезут, а потом… Терпеть не могу этих скандальных…

Шиков с независимым видом вошел в буфет. Во взгляде сестры, в дрожании ее рук он уловил осуждение. Что касается буфетчицы, то она, как показалось Шикову, смотрела на него с сочувствием.

Она молча налила ему стакан вина. Шиков выпил. Тот вариант, который он решил разыграть, уже разыгрался без него. Ему только оставалось делать вид обиженного молодого человека, которому привязчивые женщины не дают покоя.

— Ну как это тебе нравится? — обратился он к Кате. — Ехала со мной в повозке. Я из-за нее даже замечание получил. Потом были в одной хате и… Надо же в эту самую минуту танкам подойти. Я, по ее мнению, должен был дожидаться, чтобы нас немцы на печке накрыли! Выбежал, а она…

У Кати дрожали руки.

— Ты нехорошо поступил!

Шиков виновато опустил голову, как бы прося прощения. Он знал, что этот прием действовал на сестру.

— Объяснись с ней, извинись! — твердо сказала Катя. — Как ты мог оставить девушку, которая ответила на твое чувство? Одну…

отдать ее на растерзание немцам… Это низко! Низко! — гневно возмущалась она.

Начальник Шикова Лучинин, которому в таком же духе, только в более смешном виде, Шиков рассказал эту историю, сначала посмеялся, потом, строго отчитав, сказал:

— Ладно, поговорю с ней!

Выслушав наедине Зину, Лучинин покачал головой.

— Да, дело серьезное! Но у вас нет веских доказательств. Нет свидетелей… Ваше заявление не может служить основанием для его ареста. Оно может лишь послужить сигналом, чтобы проследить за ним. Мы проследим, но… — он сделал небольшую паузу, — если вы оклеветали его по соображениям не совсем… Вы это точно видели? А может быть, вам ночью померещилось?.. И почему вы только теперь об этом заявили? Это тоже как-то не вяжется…

Зина начала припоминать ту памятную ночь. Кому она должна была сообщить о совершенно неизвестном ей младшем лейтенанте?

Она еще тогда не свыклась с фронтовой обстановкой. Не было еще у нее тогда ни смелости в обращении с людьми, ни знания, что надо делать. Вспоминая теперь об этом своем тогдашнем состоянии, Зина с ужасом пришла к мысли, что она сама не была на высоте идеала девушки-бойца, к которому стремилась, уходя на фронт.

Сама она не совершила подвига. Она бежала от врагов, вместо того, чтобы ринуться навстречу опасности.

Чувство недовольства собой настолько захватило Зину, что краска стыда залила ее щеки.

Лучинин понял это по-своему.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Жизнь в селе, где располагался штаб армии, все более тяготила Володю. Ему казалось, что там, где его нет, совершаются настоящие дела, а он о них имел самое смутное представление. Сухие оперативные сводки и более живые строки политдонесений, которые он ежедневно просматривал, еще более подчеркивали его оторванность от настоящей войны.

Володя жил в хате, куда переселилась после эвакуации та самая семья, где он встретился с Карташовым. Старуха, узнав Володю, вспомнила, как он переводил письма, заохала. Клаша еще не вернулась из больницы, которую тоже эвакуировали.

— Скорей бы уже выписывалась! — вздыхала старуха. — А то с внучкой морока. Пытает: "Где мама?" Я ей по-всякому. Она свое:

— "Бабушка, поедем искать!"

Из дневника Володи Ильина

"…Только что состоялся партийный актив армии. События, происходившие на нашем фронте, представились мне во всем своем значении.

Член Военного совета зачитал приказ командования Южного фронта. В приказе отмечалось, что замысел противника был сорван мужественным сопротивлением частей 136-й дивизии. Особенную стойкость проявил 733-й стрелковый полк. Сто гитлеровских танков обошли его левый фланг, но полк не оставил рубежа. Танки Клейста повернули назад.

В заключение в приказе указывалось, что там, где противник, несмотря на превосходство, встречает хорошо организованный отпор, он трусливо поворачивает назад.

Из выступлений на активе запомнились взволнованные рассказы о подвиге людей, возможно и не помышлявших, что они станут героями. Красноармеец Иван Федорок, командир отделения первой стрелковой роты, оборонял высотку, которую фашисты непрерывно атаковали. Оставшись в живых один, весь израненный, засыпанный землей, он переползал от родного пулемета к другому, создавая впечатление, что оба пулеметчика фланкирующим огнем разят врага. Когда стемнело, фашисты прекратили атаки. Раненого Федорка сменило другое отделение. А его отправили в госпиталь.

Бригадному комиссару из Политуправления фронта, все это время находившемуся в 733-м полку, принесли обгоревший партийный билет политрука второй роты Хусена Андрухаева.

Фашисты пытались обойти его роту с флангов, отрезать от траншей второго эшелона. Им удалось отколоть горсточку бойцов.