Русские поступали иначе. Когда крестьянская община приходила на выделенную ей на всех землю, то прежде всего выбирала самое удобное место для села или деревни. Исходя из того, сколько в ее числе нераспавшихся семей, отводила каждой участок под усадьбу. Эти участки нарезались рядом друг с другом, образуя одну или несколько улиц будущего селения. Одновременно община учитывала, что семьи будут расти и делиться, в связи с чем оставлялся резерв для будущего расширения селения.

Оставшаяся земля делилась на три части: луга, пастбища и пахотная земля. Могла быть и четвертая часть – лес. Всей этой землей община пользовалась сообща. Вспомним, каким образом это делалось.

На земле, выбранной под усадьбы, всем миром строились дома, и, независимо от того, была это сильная и богатая семья или маленькая и бедная, мир не прекращал работу, пока дома не стояли у всех.

Весь скот села единым стадом выпускался на пастбища.

С пашней и лугами было сложнее.

Пахотная земля, во-первых, делилась на сорта в зависимости от ее качества: одна на пригорке, другая в низине, в третьей больше глины, в четвертой – песка и так далее. В разных общинах земельные угодья подразделяли на разное количество сортов, в некоторых – до 15.

Далее земля делилась на участки – наделы. Исходили при этом из следующих соображений. Налогом – податью среди крестьян облагались только лица мужского пола, но зато все: стар и млад. Перепись населения производилась периодически раз в семь лет. Зафиксированное в переписи количество лиц мужского пола оставалось для налогов единым на весь этот период. То есть фактически облагались податью не отдельные люди, а вся община, а число мужчин в ней было, по сути, количественной оценкой налогоспособности данной общины.

Если в ней на момент переписи было сто мальчиков, мужчин и стариков, а размер налога с каждого 12 рублей в год, то общая подать составляла 1200 рублей, и в течение ближайших семи лет платить нужно было именно эту подать. Со сбором налогов внутри общины должен был разобраться сам мир. Что он и делал. В каждой отдельно взятой общине это могло происходить по-разному, но принцип был един – мир не принуждал крестьянина платить налог, если не предоставлял ему землю, чтобы требуемую для уплаты сумму заработать. Наделение землей происходило чаще всего таким образом. Каждый сорт пахотных угодий делился на число налогоплательщиков. Получившийся в результате надел мог состоять из полосок земли разного сорта – в количестве до 15. К тому же эти полоски располагались в трех полях – яровом, озимом и пару. (Над этим сильно смеялись столичные мудраки – сначала в Петербурге, а потом в Москве и Ленинграде, однако не стоит забывать: прежде всех неразумность такого дележа понимали сами крестьяне, но справедливость для них была выше целесообразности.)

Далее, нарезанные наделы распределялись между семьями, но не поровну, а с учетом силы каждой семьи, в зависимости от того, сколько она имела рабочих рук для обработки земли.

Скажем, в состав семьи входили четыре лица мужского пола – отец и трое малолетних сыновей. Формально она имела право на четыре надела или надел четырехкратной величины. Но община могла выделить этой семье всего лишь два, так как в ней фактически некому было бы эти четыре надела обрабатывать, а следовательно, была низка вероятность, что семья окажется способна внести в общинную кассу свою часть податей. А другой семье, в которой только один мужчина – отец, но есть три взрослые незамужние дочери, община могла дать не один, а три надела.

В промежутки между переписями населения состав семей мог измениться: мальчики взрослели, дочери выходили замуж. Община ежегодно оперативно реагировала на эти перемены. У ослабевших семей наделы изымались и передавались тем семьям, которые входили в силу. Никаких условий получившим землю не ставилось, разве что заплатить предыдущему владельцу за улучшение качества надела, скажем, за изгородь вокруг поля. Свято исповедовался принцип – землей владеет только тот, кто ее обрабатывает.

В некоторых губерниях велся более точный учет силы семьи: мальчик 10 лет получал право на 0,25 надела, 12 лет – 0,5 надела, 14 лет – 0,75 надела, мужчина с 20 до 55 лет мог получить до 2 наделов, но с 55 – всего 0,5 надела, а с 60 лет крестьянин освобождался и от земли, и от подати. Очень редко, но бывало, что общины делили землю «по едокам», то есть пропорционально сумме числа мужчин и женщин в семье.

В других общинах для уменьшения числа полосок земли, составлявших один надел, тщательно высчитывали прибыль, которую может дать одному работнику земля того или иного качества. Пропорционально этой вероятной прибыли устанавливалась длина шестов, которыми мерили землю разного сорта. То есть в одном наделе земля оказывалась похуже, но ее было больше, а в другом – получше, но меньше.

Чтобы определить, кому какой надел достанется, метали жребий. Да и вообще в России жеребьевка применялась практически в любом случае, когда надо было что-то делить.

Многие русские исследователи, жившие на селе в прошлом веке, предсказывали развитие общины в направлении коллективного хозяйства, но, конечно, не в такой обюрокраченной форме, какую явили собой колхозы в их окончательном виде.

Действительно, во многих общинах выделялись специальные поля, которые обрабатывались всем миром. Собранный урожай иногда делился, но чаще шел в уплату налогов, на помощь немощным, короче говоря — на социальные цели. Иногда для этого арендовалось поле у помещика или вся его усадьба.

Разумеется, никто в общине не мог продать свой надел, правда, его можно было сдать в аренду. Но вся община могла продать часть угодий, она же могла и купить землю, пополнив ее запас.

При косьбе лугов также отмечалась тенденция к коллективному ведению хозяйства. Общины в те годы могли и луга разделить на полоски, и каждую такую полоску выкашивал хозяин. Но некоторые общины делились на артели и луга делили по числу артелей и количеству членов каждой из них. Затем артель дружно косила весь луг, ставила и ровняла стога по числу людей, после чего по жребию делила готовое сено.

Община обеспечивала каждому своему члену право на труд безо всяких оговорок. Хотел человек работать – ему предоставляли для этого равные со всеми условия.

Община являлась и органом социального обеспечения. Обычно немощные старики доживали свой век у детей, а сироты-малолетки воспитывались и взрослели у близких родственников. Но случалось, когда и старики оставались одни, и дети. Чаще всего в таком случае они «шли по миру». Это означало, что они жили в каждой семье общины по очереди определенное время, скажем, неделю, а одевались – за общинные деньги. (Кстати, в такой заботе была подчас изрядная доля прагматизма: до отмены рекрутских наборов особую ценность для общины представляли мальчики-сироты, за их здоровьем, здоровьем будущих солдат, особенно следили).

Способы вспомоществования могли быть разные. Скажем, община снабжала стариков хлебом и кормами, собранными с миру, или же они жили за счет того, что члены общины регулярно носили им уже готовую к употреблению пищу. И это не было подаянием, благотворительностью. Община попросту обязана была содержать своих немощных членов, и того, кто нуждался в помощи, не заставляли унижаться, ее выпрашивая.

Община собирала больше денег, чем требовало от нее государство. Дополнительные средства шли на те цели, достичь которых сегодня пытается государство за счет увеличения налогов. Община создавала резервы хлеба, община строила школы и нанимала учителей, а если была достаточно сильна, то и врачей или фельдшеров. Фактически ее член платил налог больший, нежели предусмотренный правительством, но размер взимаемого сверх подати устанавливал сам крестьянин и тратил эти излишки тоже сам. За то, что могло сделать только центральное правительство, деньги платились царю; на то, что могла сделать сама община, деньги собирались ею и в руки бюрократии не попадали. Это важно отметить, чтобы понять конечные цели борьбы бюрократии с общиной.