В деревню, уже после освобождения крестьян, приезжает новый уездный начальник. Крестьяне сбрасываются по двадцать копеек ему на «подарок». Он с негодованием отвергает эти деньги, шумит, что является честным слугой государю и никогда не будет брать с крестьян никаких поборов. Но... будет требовать от них строгого исполнения всех законов и указов государства.

После этого он идет с обходом по домам. Дело происходит зимой, печи топятся. Начальник открывает толстый том правил и читает, что для предотвращения пожаров лежанки печей должны укрываться пуховиками, ватными одеялами, войлоком... Солома не указана, а печная лежанка в инспектируемой избе укрыта соломой. Это явное несоблюдение закона, и предусмотренный штраф за нарушение этого пункта – 10 рублей. Начальник требует уплатить указанную сумму. Крестьяне падают на колени, молят не разорять. Наконец, начальник «смилостивился», взял у хозяев (естественно, в свой карман) 3 рубля и пошел к следующему дому. Там уже все знают, и солома с лежанки сметена. Но начальник не унывает. Он лезет на чердак, открывает том правил и вопрошает крестьян о бочке с водой, которая, согласно правилам, должна стоять на чердаке на случай пожара и за отсутствие которой полагается штраф аж в 50 рублей. Крестьяне пытаются объяснить ему, что на случай пожара вся деревня расписана в пожарной дружине. По тревоге из каждого двора прибегут дружинники с инструментами по расписанию: кто с топором, кто с багром, кто выкатит насос, кто бочку с водой. А бочка с водой на чердаке – это глупость. Ведь вода в ней замерзнет, какая польза от глыбы льда при пожаре? Начальник соглашается с крестьянами, но что он может сделать – ведь не он эти правила писал! Крестьяне его упрашивают, и наконец он соглашается взять с каждого двора по десяти рублей и с тем отбыть. И крестьяне рады – какой добрый начальник попался.

Видите, как все просто. Вроде правильная инструкция, написанная мудраками в Петербурге, и умелое применение ее бюрократами на местах. И те и другие при деньгах, и те и другие – под предлогом защиты народа -ловко грабят его.

Но чтобы такой грабеж стал возможен, требовалось уничтожить общину, ведь в традиционной общине мир просто не дал бы себя проверять, поскольку обязан был только платить подать и поставить рекрутов, а остальных дел общины никто не касался.

Мир, конечно, уважал начальство, существовали традиции, что, если деревню посещал начальник (не слишком высокого ранга), жарилась специальная яичница и подносилась стопка-другая водки; начальнику чином повыше полагалась курица. Но уж коли община не чувствовала своей вины перед государством (такой «виной», например, могло быть мертвое тело человека, обнаруженное на территории общины), то она и не унижалась перед государственными чиновниками, не давала им совать нос в свои дела.

Русская демократия – ее свободолюбием, независимостью, ее непризнанием частной собственности как средства грабежа других людей – мощным препятствием стояла на пути алчных интересов буржуазии и бюрократии.

И устояла бы, не начни в династии Романовых проявляться капризы наследственности, не начни в ней на престол восходить мудрак за мудраком. Остались в прошлых столетиях Петр Великий и даже Екатерина Великая, цари, способные понять Дело самостоятельно, державшие советников только для помощи в оценке обстановки и выработке решения, а не для подсказки всего решения в целом. Не стало царей, самостоятельно и ясно представлявших суть подписываемых ими указов и характер их воздействия на защиту народа.

Пошли цари, за которых решения вырабатывали министры, цари -«плешивые щеголи, враги труда», а закончила династия Романовых таким маразмом на престоле, когда уже не гнушались советами подлого секс-маньяка Распутина.

Цари предали мир, поедали Россию, и крестьянская община начала подвергаться одному удару за другим со стороны объединенных сил буржуазии и бюрократии. Началом открытых боевых действий можно считать, пожалуй, 1861 год, год реформ, год «освобождения» крестьян.

Мудраки до сих пор радуются этому «освобождению», до сих пор ругают революционеров, убивших Александра II – царя-освободителя. А чему, собственно, радоваться? До 1861 года крестьяне обязаны были обработать поля помещика, которые, кстати, были меньше по площади, чем после 1861 года. После реформы они уже не обязаны были их обрабатывать. Так что же, эти поля остались необработанными? Нет, эти поля, как и раньше, обрабатывались. Может быть, их обработали негры или китайцы? Нет, их обрабатывали все те же русские крестьяне. Тогда от чего их «освободили»?

Они что, с жиру бесились на помещичьих полях, от нечего делать там работали? Может быть, они от этой работы на помещика так разбогатели, что сами стали жить, как баре?

Проанализировав статистику через три с лишним десятилетия после освобождения, энциклопедия Брокгауза и Ефрона дает такие «радостные» цифры, характеризующие состояние русского народа, осчастливленного «освобождением» и «свободным» трудом на помещика.

В 1896 году Россия вывезла за границу продукцию сельского хозяйства на сумму 534 865 тысяч рублей. Это те деньги, что были отняты у крестьян владельцами земли и взимавшим подать государством, отняты частной собственностью на землю и бюрократией, именно отняты – поскольку лишнего хлеба у русских крестьян не было. Сельских жителей в России на это время числилось 109,8 миллиона. То есть в пересчете на одного жителя села вывозилось продукции на 4 рубля 87 копеек.

Средний состав семьи в России в ту пору – 6,6 человека, следовательно, на одну семью приходится 32 рубля 14 копеек. При крепостном праве крестьянин, уходя на оброк, помещику должен был платить не более 20 рублей. Если считать, что хлеб, проданный для уплаты податей, остался в России, то что крестьянин выиграл от «освобождения»? Раньше платил 20, а теперь 32 рубля!

А как он «роскошествовал» в своей избе? В Московской губернии на один дом в среднем приходилось 8,4 человека. И 80 процентов таких семей жили в домах от 8 аршин до 6 и менее. То есть рубленных из бревен от 5,6 метра до 4,2 и менее.

А здоровье какое было крепкое! Из 1000 родившихся мальчиков до 10 лет доживало целых... 498, а из 1000 девочек – аж 530! Немудрено, что в Англии и Швеции, куда Россия экспортировала хлеб, средняя продолжительность жизни была соответственно 45,25 года и 50,0 лет, а в самой России: для мужчин – 27,25 и для женщин – 29,38 лет.

Александр II освободил крестьян от помещиков и тут же отдал в рабство владельцам земли. Но и бюрократия захотела своей доли. Она начала энергично вламываться в общину, стараясь ее подчинить себе. Мы говорили, что общиной руководило собрание, сходка, но между сходками текущими делами управлял староста – исполнительная власть общины.

В первую очередь была подорвана русская демократия. Ее заменил западный парламентаризм. Решение сходки стало считаться действительным не при единогласном ее одобрении, а при наличии двух третей голосов, поданных «за». В мир ворвался кулак, вооруженный таким мощным средством, как подкуп, «покупка» голосов.

Далее бюрократия взялась за старост, стремясь обюрократить их, подчинить себе, а не миру. Старосты сопротивлялись, их подкупали серебряными медалями и именными кафтанами, со строптивыми поступали круто — только в год реформы и только в Самарской губернии было сослано в Сибирь почти 70 сельских старост, отказавшихся подчиниться волостным старшинам и сохранивших верность мирским приговорам.

И буржуазия, и бюрократия сняли намордники и спустили с поводков своих мудраков. Те, начитавшись глубокомысленных книг западных ученых (написанных для условий Запада, но и там – для умных людей), бросились хаять общину, русских крестьян и все с этим связанное. Нам это не сложно представить, мы видели, что получилось, когда Горбачев спустил с цепи своих мудраков.

Одни, услышав, что в германской армии в рацион солдат вводится гороховая колбаса, рьяно стали требовать от крестьян сеять и есть горох (как тут не вспомнить Никиту Сергеевича с его кукурузой!). Другие издевались над общинными наделами и прочностью традиций. Третьи обзывали крестьян пьяным и ленивым скотом.