— Понимаю. А если б он говорить не стал?

— Шутите? У нас аж два медика в команде. Да и еще люди опытные есть. Соловьем бы запел. Что скажете, доктор?

— Скажу, что папаша Мюллер — из берлинского гестапо — говорил: «При применении допроса четвертой степени все говорят. Препятствием в получении информации может быть либо неопытность допрашивающего и применение недостаточных мер воздействия, либо полная неосведомленность допрашиваемого. В последнем варианте он все равно ответит на вопросы, но это будет совершенно ложной информацией и вызовет неправильные действия с потерей времени и сил».

— А как же герои, которые не выдали военной тайны — и всякие образцы несгибаемых революционеров?

— Как сказал Мюллер. Либо допрашивали неумело, либо спрашивали не о том.

Мы бы спрашивали о том, да и допрос бы вели соответственно. Куда б делся…

— Ну, вы и штукари… — похоже, Семен Семеныч неприятно удивлен.

— Получается так. Цель оправдывает бомбы. Вы к слову не лучше.

— Это как же?

— Раненого добили, вместо того, чтоб оказать помощь.

— Так эта сука по нам стреляла! Первой!

— Получается так, что мы не на Диком Западе — это у мериканцев с детства вколочено — кто первым за оружие схватился, тот и виноват, того и повесить. Потому у них даже в политике — за оружие схватиться вторым, а вот выстрелить — первым… Ваши же действии с точки зрения действующего на нашей территории права — явное превышение самообороны. И чистое умышленное убийство. Будете спорить?

— Нет. Не буду. Но — пытать?

— Вопрос очень спорный. По-вашему лучше вот так благородно въехать в огневой мешок? И потом болтаться на потрошильне? Или вы из тех, кто считает, что бешеных собак нельзя стрелять, а надо их кормить — поить, давать книжки читать и освобождать досрочно — за образцовое поведение, чтоб они еще успели помясничить?

— За кого вы меня, дурака, принимаете? Нет, конечно…

— Так чего спорим? Чем своих терять — лучше пойти на любые меры по отношению к противнику. Притормозите — Жип отстал. Как дальше поедем?

— Можем аккуратно выбраться на Нижнюю дорогу — и по ней до АТЭП доберемся. По дороге можно будет глянуть что на заправках творится — между Знаменкой и Шуваловкой как раз две заправки ПТС стоят. Вот и посмотрим, кто тут верх держит.

— АТЭП — это что?

— Авто-транспортное эксплуатационное предприятие. Мы там с Валерой работали.

— Что-нибудь есть интересное?

— Большегрузный транспорт. По нынешним временам — не самое ценное. Ремонтное производство. Но мне интереснее то, что там наши семьи — рядом. Лично для меня — это и самое ценное и самое интересное.

— У них как — все в порядке?

— Пока — да, я им все время звонил.

— Тогда так и делаем.

Нижняя дорога совсем пустая — в отличие от Санкт-Петербургского шоссе, идущего параллельно и на возвышенности. Там — то брошенных машин было густо.

Идем на приличной скорости и я стараюсь снять все, что глазу видно.

Зомби попадается всего два раза — у коттеджного поселка пузатый мужик в роскошной шелковой пижаме — с виду целый и совершенно противоположная ему по всем статьям бабка в резиновых сапогах и облезшем лапсердаке. Эту грызли за лицо, кто — непонятно, потому как стоит посреди леска…

У деревни Шуваловка — это такой набор деревянного зодчества в русском стиле — и даже с ладьей, в которой спрятан ресторанчик — совершенно безлюдно. Опять же высылается разведдозор со мною в хвосте. Вот тут Ильяс тихонько присвистывает — он первый засекает спрятанные около заправок бронетранспортеры. Так их не видно — но когда покажут, гробовидные контуры выступают отчетливо.

— Ну, ты глазастый!

— А то ж! Я ж не зря из семьи, где были «амурчики»!

— Какие это амурчики? С луками?

— Ага.

— Кончайте трепаться!

Снимаю с упора, тщательно — понятно, что такой возможный противник будет серьезной угрозой. Людей долго не удается засечь, наконец, там проходят два человека — один в ментовской форме, другой — штатский, у обоих что-то длинное, но не калаши.

— Итак, какие мысли?

— Мысли такие, что соваться под пулеметы как-то стремно. Если это свои — один коленкор, а если нет — то мы и вякнуть не успеем.

— Фифти — фифти.

— Пошли обратно…

Дмитрий все это время пытается шариться в эфире, но как-то нефертикуляписто это у него получается. Пока ничьих переговоров не поймал.

Быстро проводится блиц-опрос — соваться ли нам туда, где стоят БТР?

Результаты не удивляют — практически все единогласно решают этого не делать.

В скором времени, убедившись, что в АТЭП ворота настежь и никого нету, просачиваемся дальше, вдоль забора.

— Тут завод — для рыбаков какую-то механику делали… А сейчас — вот тут и мои. Выходим аккуратно, а то шарнут сгоряча…

Я почему-то ожидал, что домашние сидят в каком-то лодочном гараже — а они в целом довольно комфортно разместились в домике не то сторожа, не то диспетчера — видна пристань, причалы — если это и не яхт клуб, то что-то похожее. Подступы просматриваются — и простреливаются. Но тут чисто — ни живых, ни мертвых.

На всякий пожарный выставляем часовых, после чего, наконец, происходит встреча. Нельзя сказать, что шибко радостная. Как — никак двое тяжелораненых — по одному в каждой семье. Поэтому радость быстро стихает, как только узнают о последних событиях.

Всего тут шесть человек — старушка, две женщины и трое детей — от девушки на выданье до погодков мальчишки и девчонки лет семи — восьми. Два ружья — у решительной на вид женщины, оказавшейся как раз Ларисой Ивановной — и у старушки.

Держат уверенно, видно, что умеют с оружием обращаться.

— Ну, и как вы тут жили?

— Как всегда — фыркает Лариса Ивановна — куры не доены, кошки не стрижены, тараканы не кормлены и щи пригорели…

— Собирайте вещи.

— Уже все с час как собрано. Как Миша с Валерой?

— Их оперируют. Пока сказать нечего. Надеюсь на хороший результат.

— Понятно. Ну, здесь нам делать нечего. На какой машине поедем?

— Вон на той — видите — подгребают?

Хоть жена Семен Семеныча видывала виды, тут у нее брови становятся домиком — не видала она «Хивуса» похоже. Странно — раз они тут обретаются — то наверно лодка своя есть, должны бы встречаться.

— Так мы морем поплывем?

— Скорее полетите — эта штука на подушке воздушной.

— Ой! Я бы лучше сушей.

— Лора, не дури — пятнадцать минут — и все в Кронштадте. Там встретят.

— Я бы лучше сушей.

— Мишке сиделка не помешает. И детей сейчас по дорогам возить — совсем ни к чему. Не валяй дурака.

— Вот с кем поведешься, с тем и наберешься. Ладно, пошли за вещами…

Пока они разбираются с вещами — подхожу к Ильясу.

— Слушай, так что ты говорил насчет амуров?

— Так французы и прочие европейцы презрительно называли нашего брата, служившего в легкой иррегулярной кавалерии. У многих и впрямь луки были. Летом-то презрительно, а как побежали зимой из Москвы, роняя кал, так наши им и задали. Вот если был в Эрмитаже в Галерее Героев Отечественной войны — там есть портрет моего предка.

Начинаю судорожно перебирать в памяти портреты генералов царской армии, но че-то никого из иррегулярной кавалерии не вспоминаю.

— А где там?

— Стыдно не знать — там две картины Хесса. Вот на той, которая «переправа через Березину» — справа — как раз мой предок. На лошади, красивый такой. У прабабки еще украшение было из какого-то золотого ордена — не то польского, не то французского…

Оттуда привез. Много чего привез — разбогатели.

Смотрю на его невозмутимую физиономию и не могу понять — шутит или нет…

Через пятнадцать минут оба семейства грузятся в амфибию и вместе с кучей вещей и сварщиком усвистывают в направлении Кронштадта.

— Семен Семеныч, вы тоже могли поехать.

— Ага, а УАЗ я на кого оставлю?

— Ну, так сейчас всяких машин можно добыть и поновее.

— А мне нужна не поновее — а моя. Едем?