«В характере же Ивинской он note 23 неспособен был разобраться, мне кажется, еще и потому, что в пору его созревания таких женщин, как она, в России не существовало».

СОКОЛОВ Б. Кто вы, доктор Живаго? Стр. 183. Наверное, всегда существовали всякие женщины, в каких-то кругах – больше одного типа, в каких-то – другого. Женя Лурье, как тип писательской жены, была, конечно, самым распространенным вариантом: эгоистичная, амбициозная, беспомощная, требовательная. Вариант более прагматичный, рациональный, способный работать над проектом в команде и не предавать корпоративные идеалы, был не востребован: какие там команды в Советской литературе! Ольга Всеволодовна была из семьи хозяйственных работников, в семье за спекуляцию сиживали – она и ухватилась за возможность поцеховить на Пастернаке, но закончилось, как неотвратимо убеждало советское правосудие, снова тем же – тюрьмой. Вера балансировала, как могла, над налоговым законодательством, но границу между твердой землей и пропастью видела – или прибегала к помощи людей, которые могли помочь рассмотреть.

«Ситуации с авторским правом в его случае превращались в сущий кошмар. Претензии супругов еще больше осложняли ситуацию. Их требования были выше понимания международного издательского сообщества».

Еще бы! Ведь в России поэт – больше чем поэт. А тем более – писатель, прозаик, пишущий так много и подробно.

«Привычным становится раздражительный тон. В конце 1962 года Джордж Уайденфелд предложил Владимиру составить иллюстрированный альбом европейских бабочек, на что тот с готовностью согласился. Через три года, несмотря на то, что Набоков много часов посвятил этому проекту, Вере было поручено передать раздражение мужа в связи с тем, что задуманное издание „остается у него только в мыслях, поскольку сильно мешают другие крупные дела“. Набоков не желал больше возиться с нелитературным материалом, однако ожидал платы за время, потраченное на него».

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 400.

Полагаю, что время тратилось также и на то, чтобы особенно продвинутые поклонники догадались, что его подпись – «бабочковидная», но что, разумеется, сделалась она такой совершенно случайно.

Жизнь их тяжела: круг их жизни – литература – не приносит им нисколько радости. Беллоу – «Кошмарный, до крайности скучный» (Там же. Стр. 419), об «Уловке-22» – «Вере было поручено передать мнение Набокова. „Эта книга – сплошной поток помоев, бездушный и нудный продукт пишущей машинки“, – объявила Вера, хотя ей было велено назвать произведение „Речевым поносом“» (Там же. Стр. 386).

«Когда Б.Л. что-то нравилось, то он был необычайно щедр и царственно расточителен в своих похвалах. Я почти не помню его отрицательных оценок. Он или молчал, или хвалил».

ГЛАДКОВ А.К. Встречи с Пастернаком. Стр. 163.

Они живут в Монтре в отеле «Монтре-Палас», зеваки (вы назвали бы их иначе?) приходят посмотреть на Набокова. Их довольно много, и Вера, конечно, пишет: «Какая-то дурацкая Ясная Поляна». Ведь и Монтре-то выбиралось не без влияния бывавших здесь «родственных душ» («В этих местах незримо присутствовали родственные тени: здесь бывали Толстой и Чехов; „Мертвые души“ были начаты где-то поблизости»).

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 378.

Совсем по-графски ведется и переписка. Вот образчик письма Набокова. Переписка с дамой. Ей сообщается рецепт «яиц по-набоковски». Начинается он с описания опускания двух яиц в кипящую воду. «Следует стоять над ними, столовой ложкой не давая им (имеющим обыкновение вертеться) стукаться о дурацкие стенки кастрюли. Если, однако, яйцо в воде лопнет (вон кипят как оголтелые) и начнет выпускать белое облачко, как какой-нибудь допотопный медиум во время своего сеанса, немедленно выловите и выкиньте прочь. Возьмите другое и будьте аккуратней».

Там же. Стр. 402.

Наиболее ценно в этом messaged, который Набоков выдал человечеству, прелестное выражение: «дурацкие стенки».

Конечно, пасти народы и писать исключительно на темы неизмеримо более значимые, чем яйца, тем более всмятку (с равной степенью таланта) – может быть, не менее пошло, но как тянет их всех сравнивать себя с Толстым.

«Я все время представляю себе, как ты в своих новых черных сапожках летишь через океан после остановки в туманном Париже. Обожаю тебя, мой ангел, в твоем норковом манто».

Там же. Стр. 393.

Евгения Владимировна Пастернак тоже бы выглядела великолепно и европейской дамой, дойди и у нее до норкового манто. У нее оказалась только шуба, неизвестно какая (очевидно, неплохая все-таки, хотя маловероятно, чтобы норковая), по воспоминаниям Зои Масленниковой, «разорившая семью», – правда, семью уже не Бориса Пастернака (его семью разорила Ольга Ивинская), а сына: после смерти Бориса Евгения Владимировна не оставляла свои привычки. В меховой шубе – Ольга, кстати, предпочитала «нейлоновые», но она была женщина-бабочка, всё на один день, на одну ночь – Евгения Владимировна смотрелась бы несомненно более изящно, чем в шубе же – Зинаида Николаевна. Барыней Зинаида Николаевна выглядела бы безусловной, звездой – нет. Шуба для русской женщины – нечто большее, чем просто шуба, чем просто одежда. Из-за того, что шуб нет у семидесяти пяти миллионов других женщин (половина населения великой страны – женщины, и у кое-кого, для статистической поправки, все-таки что-то меховое есть), – у обладательницы в ее мехах концентрируется какое-то электричество этих семидесятипятимиллионных желаний, всей силы страны, бросившей свои ресурсы на что-то великое, а не на обновки для дам. Только с советской женщиной мог познакомиться в аэропорту французский модельер – из-за шубы. Ив Сен-Лоран знакомится с кем-то на улице – из-за того, что на даме надета дорогая вещь. Девку в хороводе могли выбрать за красный платок, папуаску – за блестящие бусы. Ив Сен-Лоран вроде бы должен насмотреться уже на норковые шубы, но он подсылает к Лиле Брик своего ассистента знакомиться, прельстившись ее зеленой норковой шубой от Диора – такой заряд посылается советской женщиной в шубе. Лиле Брик было за восемьдесят. Жене Лурье шубы не досталось. Она в тридцать лет, еще замужняя, опрометчиво написала Пастернаку, что жизнь ее (с ним, с его помощью, из-за него) состоялась («из бедности – к возможности большого богатства»). Она отдала себе в этом отчет, и не то чтобы слишком поздно, – но она, Женя, ничего не решала. Пастернак обязался ее содержать до конца дней, но не обещался большего.

«Во время работы над „Адой“ Владимир выспрашивал у сына Креспи, подростка, подробности его сексуального опыта».

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 441.

Сравните с роскошным выпадом Набокова против критика, углядевшего автобиографические следы (всегда очень прозрачные у Набокова, когда они есть) в одном из его романов: «Что, черт побери, сэр, известно вам о моей супружеской жизни?» Критиком был многолетний сослуживец

Набокова по университету Корнелла. Автор монографии добавляет, что он «несомненно знал кое-что о супружеской жизни Набокова» (Там же. Стр. 426).

Возможно, знал не что-то из подробностей сексуальной стороны этого брака. Об этом узнать у Набокова было бы затруднительно, за себя он несомненно смог бы постоять, это не так просто, как когда опытный взрослый человек с коммерческими целями выспрашивает подростка. С коммерческими: и что интрига «Лолиты» выбрана в результате маркетингового исследования – это очевидно хотя бы потому, что то, что писатель хочет сказать сам, без подсказки маркетологов, он выписывает из себя, из своей жизни и из своего сердца. Толстой не прикрывался джентльменским рыком: что вам известно, сэр, о моей супружеской жизни? Он просто сказал: «Я взял Соню, перетолок с Таней, и получилась Наташа». Но в «Войне и мире» главны не те мысли, которые можно получить, интервьюируя кого бы то ни было в поисках клубнички. Жизнь с женой дает тот опыт, который человек считает своим.