Холод произведений Набокова веет от дней его жизни.

Сила писателя проступает со всей очевидностью: читаешь, читаешь про Владимира Набокова и жену его Веру – и вплывает, как ледокол, в километровой толщины торосы, сообщение, что в тот же год опубликовался на Западе «Доктор Живаго». Господа Набоковы читали роман по-английски. Для начала Владимиром Владимировичем было сказано, что «перевод хорош. Это книга плоха».

Если кто не поклонник романа (да и нет у него поклонников, согласных на все), не удовлетворится, впрочем, и комментарием Набокова. Сказал остроумно: роман, мол, с бродячими разбойниками и тривиальными совпадениями. Ну это так и есть. Что дальше? Набокову есть что сказать дальше.

«Вера с горечью отмечала, что „Лолита“ все еще всюду стоит в списке бестселлеров, "хотя скоро ее, вероятно, вытеснит оттуда эта жалкая и ничтожная книжка безвестного Пастернака, о котором В. note 22 не смеет сказать дурного слова из боязни, что его не так поймут"».

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 326. Набоков иногда смел.

«Он сдерживал себя как мог, но, узнав, что список заказов на „Живаго“ оказался длинней, чем список заказов на „Лолиту“, вознегодовал».

Там же. Стр. 325.

«Команда живаговцев старается изо всех сил подпереть заваливающегося доктора. Неужто и мы не можем предпринять то же ради нашей нимфетки?»

Там же. Стр. 326.

Можно представить себе Толстого (с которым Набоков чувствовал себя вровень, по крайней мере житейски, по итогам прожития судьбы, по дарованным жизнью наградам), уязвленного чьим-то незаслуженным, с его точки зрения, успехом и беспокоящегося об «Анне Карениной»: «Неужто и мы не можем пропихнуть нашу шлюшку?»

Пастернак получил Нобелевскую премию. Ее точно так же мог получить и Набоков – он просто был немного дальше от всего нобелевского контекста, но не от степени таланта, которым лауреаты призваны обладать. Набоков, правда, вряд ли бы послал в Нобелевский комитет благодарственную телеграмму: «Бесконечно признателен, тронут, горд, удивлен, смущен». Никто не совершенен – зато Пастернак (и его жены) уж точно не стал бы злобствовать по поводу неудавшегося нобелиатства.

«Коммунисты преуспели в пропихивании своей низкосортной стряпни в клуб „Лауреатов Нобелевской премии“ – посредством чистого притворства, будто оно „незаконно вывезено“ из СССР! Массовый психоз идиотов, предводимых прокоммунистически настроенными подлецами» – так пишет Вера в дневнике.

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 326.

Набоков был не ледоколом. Он не шел по трудному, величественному, таким вот образом устроенному Господом океану жизни, работая над своим путем так, чтобы он был всем заметен. Он возился где-то в своем чуме – с маленькой девочкой, ну никак не мог удержаться, заставлял уважать свою жену, наблюдал за снегом. Мы знаем, что у каких-то северных народов и нет слова такого: «снег» – всё снег, тут важны оттенки. Набоков очень хорошо их видел и показывал нам. Для высокомерия оснований здесь не видно. Он не был особенно зорким. Он дал себе труд приглядеться. Спасибо, мы очень довольны.

Американский читатель (это от таких, как он, Вера многого не ждала): «Успех книги, которую Вера называла второсортным чтивом, лишь доказывает, что не следует многого ждать от общественного мнения», пишет: «"Доктор Живаго" – одно из величайших явлений в истории человеческой литературы и нравственности».

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 325.

Про нравственность – это не с Набоковыми.

Нравственность присуща человеку от создания – мгновения и процесса. Для приобщения же ко злу требуется посредник. Так повелось с самого начала, что каждый мелкий пакостник воображает себя Змеем, Искусителем, Тем, через Кого зло придет в мир (и, по писаному, Кому за это будет горе). Г-н Набоков наслаждается эффектом, который он производит: Первооткрыватель описанного в романе греха. Правда, еще не бог весть какой морализатор Лиля Брик недовольно морщилась: «Ну, нравились ему маленькие девочки. Ну, нравилось ему ее щупать, или там не только щупать. Всего и делов-то». О таких «делах» она знала не понаслышке, а от литературы привыкла ждать чего-то большего. Возможно, в рассказе о ситуации ей чего-то не хватило.

Хотя и невозможно быть более талантливым писателем, чем Набоков.

Набоков отстаивал «как в романах, так и в жизни» – возможность «страстной любви, пленительной любви в рамках обычного брака. В подтверждение он привел отношения Кити и Левина у Толстого. На что Триллинг заметил, что роман назван не „Кити“ или „Левин“, а „Анна Каренина“».

ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 315.

Литературовед Набоков, конечно, разбирался в иерархии сюжетных линий «Анны Карениной», но и нам намек понятен. Пленительная любовь, страстная – это в «обычном» браке Владимира Владимировича и Веры Евсеевны.

Обычный брак, который, правда, как все обычные браки, пережил пленительную и страстную любовь мужа к другой женщине, как обычно, когда муж оказался вдали от дома, в ход пошли обычные приготовления к другому обычному браку: знакомство с мамашей и пр. Потом Вера Евсеевна проявила строгость, и Владимир написал Ирине Гуаданини, парижской возлюбленной: верните, мол, все письма, в них нет ни слова правды. Месяц назад писалась страстная неправда.

Когда-то не играли с читателем, и Толстой не был постмодернистом. Не мог не сказать правды устами совершенной в художественном отношении тещи и получившей увесистый щелчок по носу Кити. В литературе Толстому пришлось расписывать красками простую, но главную идею, в жизни выбор красок перед ним не стоял: черное он называл черным, а белое – белым. Выбирал – белое.

Попробуйте поставить чету Толстых в парижскую ситуацию Набоковых. На каких условиях и во имя чего Софья Андреевна бы простила публичную измену?

Софья Андреевна не находила его писем к новым возлюбленным, не читала их, ее принято презирать за такие качества – но это ее брак был пленительным и страстным.

Может, Толстому не повезло с женой. Может, Наташе Ростовой не следовало бы так поражать эмансипированных старшеклассниц своими пеленками в четвертом томе.

На всякого мужчину всегда есть спрос. На нищего эмигранта с громкой славой в узких эмигрантских литературных кругах – тоже. Там в ходу эфемерные, но надо же иметь какие-то фишки; так дети играют в фантики, так играют на щелбаны – ценности: импозантность (Набоков гордо щеголяет перед знакомым иностранцем небрежно элегантным пиджаком, не зная, что тот забыл его у общих знакомых, которые, в свою очередь, облагодетельствовали бедствующего Набокова), литературное реноме (узок, узок, микроскопичен тот круг, который при взгляде изнутри кажется бесконечным космосом), и даже аромат былой значительности рода…

Набокова обкладывают точно по таким же правилам, как на настоящей охоте обложили бы любого Ротшильда: мать работает на пару с дочкой… При случае они могли бы предъявить доказательства, что не были самозванками. «Слезы струились по щекам Владимира, когда он признавался ее матери, что совершенно не может без Ирины жить» (ШИФФ С. Вера. Миссис Владимир Набоков. Стр. 120). В отсутствие жены в Париже они везде появляются вместе, в собраниях она сидит «опершись на его руку».

Наконец Владимир едет к жене, а вдогонку летит Вере анонимное письмо на четырех страницах, описывающее бурный роман. «Вера была убеждена, что письмо было послано матерью Ирины для того, чтобы ускорить распад семьи» (Там же. Стр. 118).

Вера простит это.

Вера была очень горделива. И как все женщины, имеющие это качество – «горделивость», или «гордость» сами по себе, не приложимые к каким-то обстоятельствам, проще бы их назвать фанаберией – она с легкостью идет на унижения, чтобы оттянуть на себя то, за что было заплачено горделивостью. «Вера видела во всем происшедшем свою вину. Ей казалось, она пренебрегла вниманием к мужу из-за того, что вынуждена была заниматься ребенком, а также из-за невыносимых материальных условий берлинской жизни» (Там же. Стр. 123).